ы, с горечью думает Малыш, глядя на попытки отца побыть своим в доску парнем десятилетия спустя, — так что дети предоставлены Матери. Та чересчур заботлива. Начинает чересчур давить на них, любовь и опека чрезмерны, но она чувствует себя униженной, так что ей нужны гипертрофированные доказательства верности. Дети стараются. Папа Второй получает назначение. Дети, мы переезжаем, говорит Мама Вторая, и дети, которые еще ни разу не переезжали в сознательном возрасте, радуются. Мама Вторая опечалена. Она знает, что лучше, чем в Венгрии, не будет, что переезд это разбитая мебель, — которой и так нет, — скитания, новые дыры Советского Союза, по которым принято рассылать офицеров. Конечно, не ошибается. Назначено в Бобруйск. Папа Второй едет к новому месту службы, а Мама Вторая с грустью прощается с Венгрией и ведет мальчишек в парк аттракционов, который приехал из Словакии. Дают жвачки. Сладкие, и очень мягкие, в форме сигареты, — можно сунуть ее в рот и с солидным видом разгуливать вдоль механических лошадок и комнат страха и смеха. Машины светятся. Огромный столб торчит посреди площадки, и с него свисают на цепях светящиеся сидения, — столб начинает вращаться, кресла разлетаются, посетительницы визжат, посетители мужественными голосами просят их не паниковать, это же всего лишь карусель, дети радуются, шумит машинка для производства сахарной ваты, которая теплым облаком окутывает лицо, если в нее вгрызться. Тает во рту. Малыш двадцать четыре года проживет без сахарной ваты, а когда решит попробовать, что же все таки за вкуснятину продавали в парках его детства, будет страшно разочарован. Да это же просто сахар! А ты как думал, дорогой, спросит его язвительно первая жена, страшно недовольная тем, что Малыш затащил ее в этот несчастный парк для детей. Намекает, что ли? Она была девушка яркая, резкая, порывистая, и считала, что ей нужно делать карьеру, поэтому Малыш, — подававший большие надежды на первых порах университетского образования, но к концу его запивший, — вызывал у нее естественное раздражение. Ошибочка вышла. Так что спустя год после окончания университета они развелись, и Малыш каждый раз, когда видел жену ведущей выпуска новостей на местном канале, прибавлял громкости. Тренировал волю. Аттракционы светились. С тех пор Малыш заболел манией аттракционов, он не пропускал ни одного лунапарка, ни одного игрального автомата — азартные игры не в счет, он знал, что ему не везет, так что даже не пробовал, — ни одной карусели, детской площадки. Прописался на аттракционах. Довольно странное увлечение с учетом боязни высоты, которую Малыш стал испытывать в Венгрии, напугав мать. Таскала по специалистам. Он просто ребенок и просто боится высоты, это пройдет, раздраженно сказал врач, и Мама Вторая успокоилась. А Малыш нет. Так что высоты он боялся всю сознательную жизнь, а началось это в Цегледе, на балконе пятого этажа, куда Малыш вышел, чтобы взять мяч, а потом побледнел, прислонился к стене и у него отнялись ноги. Балкон ведь упадет! Матери пришлось выносить его в квартиру на руках. Ночью наступило полнолуние и Малыш глядел на невероятно большую Луну, нависшую над гарнизоном, — не спал никто в городе, такое случается раз в двести лет, — а потом глядел, как она тает в синем мадьярском утре. Прощай, Луна. Прощай Венгрия. Мы уезжаем, и Мама Вторая уже без слез глядит за тем, как все ее богатство, накопленное за восемь лет брака, в очередной раз гибнет — бьют неполный сервиз солдаты, ломают шкаф, не лезущий в дверной проем грузчики, все ломается, падает, бьется, как это свекрови удавалось при стольких переездах копить? Бабушка Третья улыбается. Мама Вторая покупает три больших ковра — ценность в Советском Союзе, — и сворачивает их в тяжеленные трубы, зашивает в простыни, и тащит все это на себе. Сыновья рядом. Тащить все на себе нормально, Папа Второй тут не подмога, будь он даже рядом — если на офицере форма, он никогда не возьмет в руки хозяйственную сумку. Престиж военного. Мама Вторая тащит, задыхаясь, старший брат ведет за руку Малыша, и глядит на венгров с подозрением. Все они фашисты. Мама Вторая ставит ковры на перрон, разгибается, чтобы передохнуть, и тут Малыш видит, как на них несется на всех парах поезд, — он не понимает, что машина движется по рельсам, и не свернет, — и прирастает к перрону, страшно напуганный. Брат держит за плечи. Поезд, пронесясь мимо, задевает неловко поставленные ковры, и один из них попадает под колеса, плакали сто тридцать рублей, и Мама Вторая бегает, кричит и плачет. Вечные неудачи. Малыш стоит, прижавшись к брату, и вспоминает учительницу, которая перед отъездом пригласила их в гости. Пельменей наварила. Когда в Ленинграде был страшный голод из-за фашистов, окруживших город, — рассказывала она притихшим детям, — люди собирали крошки и кушали их как первое и второе. А вы выкидываете хлеб! Малыш никогда в жизни больше не выкинет ни одного кусочка хлеба, что будет выводить из себя его вторую жену, какого дьявола ты скаредничаешь, кричала она ему во время одного из ста тысяч их семейных скандалов, сейчас же нет войны, сейчас МИР. Извини, дорогая. Люди в Ленинграде, вспоминая хлеб, плакали и ели крошки, которые могли найти, так что Малыш никогда больше не выбросит ни одной горбушки. Учительница прощается. Малыш покидает рай. Выходит к ромашковому полю в последний раз, но оно сейчас просто зеленое, ромашки ведь не цветут круглый год, сынок. Не имеет значения. Для малыша поле все равно покрыто белыми и оранжевыми точками, а деревянный ППШ он дарит какому-то мальчишке на год младше его. Не жадный. Брат свой АКМ аккуратно упаковывает, игрушку приходится бросить в контейнер с вещами, сунув в коробку с пылесосом, но это лишняя предосторожность, на железной дороге контейнер, как обычно бывает, вскрыли, и вытащили оттуда все, что показалось сотрудникам железной дороги интересным. АКМ, например. Вот поэтому-то Мама Вторая и не доверила ковры грузовой пересылке, и потащила их ручной кладью. Один потерян. Каким-то чудом запихнув оставшиеся два под полки, Мама Вторая хлопочет, устраивает сыновей, кормит, и глядит в окно. Венгрия убегает. Советский Союз приближается. Такая любимая Родина. Малыш со старшим братом идут в конец вагона за водой, и проводник, — бегущий мимо, — хлопает дверью по руке брата. Прищемил пальцы мальчишке. Малыш в ярости врывается в купе проводников и кричит, чтобы немедленно извинились перед братом, иначе он их тут всех. Проводники извиняются. Смеются, приносят чаю, самые чистые покрывала, теребят Малыша и брата, пожилые женщины в синей форме тащат Маму Вторую выпить чаю в проводницкой. Чудесные мальчишки. Брат с Малышом играют в купе, ждут, когда покажется Советский Союз, рисуют в альбоме фигурки — кружочек с ручками и ножками — каждый на своем листе, произвольно. Накладывают листы. Это что-то вроде электронного морского боя, — объяснял позже Малыш одной из своих жен увлеченно, — только не морской, и не электронный. Бедный мальчик. Глупые женщины. Как объяснить им, что у меня, несмотря ни на что, было хорошее детство. Малыш с братом играют, засыпают, просыпаются, чистят зубы, бегают друг за другом по вагону, стоят на спор, — ни за что не держась, — на красном коврике, постеленном на полу в коридоре. Лезут на третью полку. Пьют чай, читают книжки. Мама Вторая глядит на мальчиков с гордостью, и постепенно перестает вспоминать неудачу с ковром, хотя свекровь, без сомнений, напомнит. Прочь мысли о ней. Мама Вторая гладит головы сыновей, и желает им спокойной ночи. Завтра ночью будем в Союзе, говорит она, и Малыш сладко засыпает, чтобы через несколько минут — как ему показалось, — подняться из-за резкого света. Приехали, дети. Голос матери доносится откуда-то из коридора, Малыш, сопя, одевается скорее на ощупь, и, взяв брата за руку, выходит из купе. Прощаются с проводниками. Станция Барановичи. Ночь, холодно, и дети дрожат, так вот что такое переезды, — с неприязнью думает Малыш, — это когда тебе не дают поспать, как следует, и даже вагон не успевает стать твоим домом. Мальчик оглядывается. Небо беззвездное. Мама Вторая вытаскивает из вагона сумки и ковры, обнимает детей и все трое застывают на перроне молчаливым памятником ожиданию, первый раз из многих десятков. Чего мы ждем. Должна приехать машина с папой, и мы поедем в Бобруйск, говорит Мама Вторая, тоже подавленная переездом, а вернее тем, что его испытали на себе дети, совсем скоро приедет. Скрипит рама. Это одинокий велосипедист с фонариком катит мимо путей, и, молча блеснув им в лицо, проезжает дальше, и мать с детьми слышат бормотание. Цыгане приехали… Мама Вторая шокирована, она в негодовании, она говорит Малышу — пойди и скажи этому несчастному ублюдку, что мы не цыгане, а молдаване. Братья с удивлением переглядываются, они и не знали. Национальная гордость просыпается в униженных, запомнит с тех пор Малыш. Он идет. Ему страшно, но не хочет, чтобы туда пошел брат, — он боится за брата больше, чем за себя, и ему не хочется разочаровывать Маму Вторую, которая ищет защитника хотя бы в нем, это-то Малыш уже прекрасно понял, так что он идет к велосипедисту, замершему метрах в ста впереди. Мать с братом все дальше. Набирает воздуху. Эй, послушайте, вы, говорит семилетний Малыш, и угрюмый белорус поворачивает к нему с удивлением свое вислоусое — Малыш будет ненавидеть такую форму усов всю жизнь, — мы не цыгане, а молдаване, ясно?! Мы молдаване! Малыш глядит на мужчину на велосипеде, раздув ноздри и выпятив глаза, и чувствует, что одержал маленькую победу, но ровно до тех пор, пока мужчина, искренне удивившись, не отвечает. Да какая разница? Малыш чувствует, что у него отобрали победу, так что возвращается к Матери уже бегом. Велосипед скрывается в ночи. Я сказал, мама, говорит он печально, но гордо, ты молодец, говорит она удовлетворенно, и яркий свет заставляет их всех прикрыть лица руками. Это такси и Папа Второй.
Бабушка Третья просыпается, глядя на подсолнухи, повернувшиеся к окну. Дедушка Третий так трогателен. Цветы словно живые, ах вы котики мои, бормочет Бабушка Третья, и встает, чтобы сунуть ноги в матерчатые тапочки и пошаркать на кухню, ей нравится выглядеть старше, чем она есть. Пенсия это отдых. Дедушка Третий плещется в ванной, бреется старой опасной бритвой, которую ему еще в Германии подарили, и он точит лезвие на ремне каждые выходные, настоящий виртуоз во владении этой бритвой. Бреется в поезде на ходу. Малышу ужасно хочется такую бритву, но зачем она ему, у него нет еще усов и бороды, ему всего семь лет, и доверять мальчишке опасную бритву не стоит. Бабушка Третья гремит ключами. Все шкафчики в квартире заперты, завязаны, и дочь, как и мебель, заперлась и лицо у нее постоянно вытянуто. Дедушка Третий шипит. Это значит, что он набрал в ладони одеколона и похлопал себя по щекам, женщинам приятно слышать, как энергично возится отец и муж утром в ванной. Еле кивают друг другу. Ольга облачается в кожаные джинсы, присланные Пашкой из Монголии, где он служил первые два года своего лейтенантства, и куда Мама Вторая отправила телеграмму «Поздравляю воскл ты стал отцом тчк», на что ошалевший от радости и ящика шампанского Папа Второй ответил «Мальчик или девочка вопр» так что Маме Второй пришлось еще раз идти на почту и сообщать что «мальчик назвали Сашей тчк». Рожала в Одессе. Возвращалась зимой, близился Новый год, и брат Малыша ворочался в пеленках беспокой