ием и заключением, копии которых ему даст посол. Если они его удовлетворят, он вернет их Галилею, а инквизитору пошлет необходимые инструкции. Однако он хочет снять с себя всякую ответственность и изложит свою точку зрения в письменном виде.
Все висело на волоске! Мостро знал, как составить памятную записку. Она была адресована Никколини, но предназначалась куда более высоким особам. По малейшему знаку своих повелителей, писал Мостро, он сделает все, что только возможно. Однако ни в коей степени нельзя рисковать репутацией человека, находящегося под покровительством государя. Он не может оградить его репутацию от ущерба лишь одним разрешением печатать книгу, ибо не имеет отношения к флорентийским изданиям. А может сделать это только тем, что обеспечит соблюдение приказа их святейшества. Он даст свидетельство об одобрении, если будет иметь всю рукопись. Если же доставить ее невозможно, то он напишет инквизитору Флоренции о полученном им приказе. А тот, убедившись, что предписанное соблюдено, по своему усмотрению решит, дозволять ли печатание.
Мостро не перечил воле великого герцога, даже как будто стоял на страже интересов Галилея. Но в памятной записке было несколько фраз, которые давали пищу для размышлений. В Риме начертали «Печатать дозволяется» лишь для того, чтобы Галилей не явился к государю с пустыми руками! Это предварительное, одобрение было дано в расчете, что он, сделав требуемые исправления, вернется печатать книгу в Рим. Мало того, оказывается, сам Урбан дал установки, которые должны быть в книге обязательно соблюдены.
Отец Стефани, вероятно, со знанием дела просмотрел рукопись, продолжал Мостро, но ему неизвестна точка зрения папы, и поэтому для него, магистра святого дворца, одобрения его недостаточно, чтобы самому одобрить книгу.
И это еще не все! Галилей твердил при дворе, что проволочки вызваны кознями его римских врагов. А Мостро уверял, что ни одна живая душа не говорила с ним об этом деле, кроме их общих с Галилеем друзей. «Не следует думать, будто это дело рук противников, это в действительности не так…»
Но в чем же основная причина проволочек? Никколини об этом уже писал: в том, что взгляды, защищаемые Галилеем, в Риме не нравятся, и особенно начальственным лицам!
Если бы эта памятная записка попала какому-нибудь недоброжелателю Галилея, то все бы рухнуло. История с хлопотами вокруг опубликования «Диалога», соответственно поданная, могла бы раз и навсегда отбить у Фердинандо охоту вступаться за своего математика. К счастью, при дворе у Галилея были не только надежные, но и обладавшие большой властью друзья. Никколини переслал памятную записку Мостро первому секретарю — Чоли. С ней, разумеется, необходимо было ознакомить государя. Но как избежать нежелательного впечатления? Чоли рассудил, что никто лучше Галилея не справится с такой задачей, и передал ему памятную записку.
Реакция Галилея была молниеносной. Надо с самого начала пресечь любое поползновение выяснять подробности того, как было получено римское разрешение, или обсуждать позицию папы. Вопрос сразу следовало перенести на принципиальную почву: верит ли великий герцог Тосканы, что его математик держится самого что ни на есть католического образа мыслей? Если его взгляды полностью соответствуют взглядам отцов церкви, а это он берется доказать, то они, разумеется, не могут вызывать возражений святого престола, и, следовательно, пересуды об этом — очередная махинация врагов, жаждущих помешать изданию книги.
Магистр святого дворца, убеждал Галилей Чоли, почти год морочил ему голову пустыми обещаниями и устраивал проволочки. Теперь он хочет проделать подобное же с нашим государем. Этого нельзя допустить! В писании магистра святого дворца нет ничего, кроме новых затяжек, основанных на претензиях, которые он, Галилей, полностью удовлетворил еще много месяцев назад. С тем, как он это сделал, он хочет ознакомить их высочество. Поэтому он просит назначить день, и как можно скорее, когда государь с советниками, призвавши отца инквизитора и отца Стефани, пожелает его выслушать. Он принесет свое сочинение со всеми возражениями и поправками, сделанными магистром святого дворца, Висконти и Стефани. Даже отец инквизитор удостоверится, сколь они незначительны, и, с другой стороны, увидит, с какой благочестивостью он, Галилей, называет сновидениями и химерами все аргументы, которые, как кажется начальству, подтверждают неугодные им мнения. Присутствующие убедятся, что его образ мыслей не расходится с тем, чему учили наиболее святые и почитаемые отцы церкви. Сделать это тем более уместно, что магистр святого дворца обещает прислать сюда отцу инквизитору указания, что должно соблюсти в книге, дабы разрешить ее печатать. Он, Галилей, явится в назначенный день и докажет, как плохо осведомлены о его взглядах те, кто говорит, будто они не нравятся начальству в Риме. Ибо, вне всякого сомнения, взгляды, которые не нравятся, не его взгляды. А его взгляды — это те, которых держались Блаженный Августин, святой Фома и все прочие святые авторы!
Замысел Галилея удался полностью. Фердинандо не сомневался, что у его математика самые благочестивые намерения. Его сердили затяжки. Посол должен сделать верховному цензору подобающие внушения. Великий герцог Тосканы — главное заинтересованное лицо в этом деле и желает, чтобы труд, ему посвященный, как можно скорее вышел в свет!
Никколини поторопился выполнить приказ. Он известил Риккарди о воле государя. У него не просят свидетельства, что он одобряет книгу. Пусть он отстранится от этого дела. Ведь он сам предложил оставить все на усмотрение флорентийского инквизитора. Он вполне может ограничиться тем, что даст ему необходимые указания и вернет со своими поправками страницы, коими следует начать и закончить книгу.
Мостро уступил без всякой охоты, пообещав в ближайшие дни написать инквизитору Флоренции о требованиях, которые должно соблюсти при издании.
Когда это письмо было прислано, его передал инквизитору сам великий герцог. И повторил, что хочет быстрейшего выпуска книги в свет.
Верховный цензор настаивает, чтобы согласно воле Урбана учение Коперника рассматривалось лишь как отвлеченная математическая гипотеза. Ни под каким видом нельзя утверждать ее истинность? Да разве сам Галилей не называет свои мнения химерами и фантазиями? Чего уж более!
Следует особо отметить, подчеркивал магистр святого дворца, цель книги: показать, что в Риме знают все доводы «за» и «против» Коперниковой системы и вовсе не из недостатка знания был обнародован декрет 1616 года.
Но ведь об этом как раз и говорится во вступлении, которое так непростительно долго задерживают в Риме!
Мостро соглашался, чтобы инквизитор Флоренции, не связывая себя римским просмотром, по собственному разумению решил, издавать ли книгу.
Настойчивость великого герцога определила решение Эджиди. Не хватало лишь вступления и заключения. Раз Риккарди обещает скоро их выслать, а Галилей заранее согласен принять все сделанные там исправления, то и у него, инквизитора, нет возражений. Книгу можно начинать печатать.
Галилею только этого и надо было. Не дожидаясь, пока Мостро вернет недостающие страницы, он велел Ландини, типографу и книготорговцу, который взялся издавать «Диалог», приступить к набору. Все было готово, и работа закипела. Набранные листы корректировали и тут же печатали. Книгу решено было выпустить в количестве тысячи экземпляров — тираж по тем временам очень значительный.
Галилей был в превосходном настроении. Ему нравились первые оттиснутые листы. Огорчало лишь, что печатание шло не так быстро, как хотелось.
Минуло почти два месяца, как Никколини передал Мостро новую копию вступления и заключения, но тот их не возвращал. Он все еще колебался. Да вдобавок именно теперь на него свалились неприятности из-за недосмотра при издании каких-то книг.
Послу стоило великих усилий добиться, чтобы Мостро вернул со своими поправками недостающие страницы. Никколини признавался, что Мостро сделал это крайне неохотно: «Его чуть ли не за волосы пришлось тащить».
Когда злополучные дополнения прибыли наконец во Флоренцию, четверть книги была уже напечатана.
Однако Мостро остался верен себе. Он прислал только вступление. Этот просмотренный им текст он считал лишь кратким черновым наброском, который Галилей, сохраняя суть, волен расширить и стилистически изменить.
Расширить это вступление? Как-то его стилистически украсить? Нет, он сохранит текст, выверенный Мостро. И пусть это послужит доказательством его сговорчивости!
«В прошлые годы в Риме, — гласило вступление, — был обнародован спасительный эдикт, который, дабы предупредить опасные раздоры нашего века, своевременно наложил молчание на пифагорейское мнение о подвижности Земли. Не было недостатка в тех, кто дерзко утверждал, что этот декрет был порожден не рассудительным рассмотрением, а страстью, слишком мало осведомленной; слышались жалобы, что советники, совершенно несведущие в астрономических наблюдениях, не должны были скоропалительным запрещением подрезать крылья спекулятивным умам. Слыша такие дерзкие сетования, моя ревностность не позволила мне хранить молчание. Я как человек, всецело сведущий относительно того мудрейшего постановления, решил выступить перед лицом света свидетелем чистой правды. Я находился тогда в Риме и не только имел слушателями наиболее высокопоставленных прелатов тамошнего двора, но и заслужил их одобрение; не без некоторой моей предшествующей информации последовало затем издание того декрета. — Так теперь писал Галилей о злополучных событиях 1616 года. Он не только-де жаждет засвидетельствовать «чистую правду», но и дает понять, что то «мудрейшее постановление» было принято не без его участия! — Поэтому моим замыслом является показать в настоящем труде чужеземным народам, что относительно этих материй в Италии, и особенно в Риме, знают куда больше того, что когда-либо могло придумать усердие иностранцев; и, собрав воедино все собственные размышления относительно системы Коперника, показать, что знакомство со всеми ими предшествовало римской цензуре и что из этого края исходят не только догмы для спасения души, но и остроумные находки для отрады умов. С этой целью в рассуждении я встал на сторону Коперника, излагая его теорию как чисто математическую гипотезу и пытаясь разного рода искусственными приемами показать ее превосходство не над учением о недвижимости Земли вообще, а над тем, которое защищается людьми, являющимися перипатетиками по профессии… Здесь обсуждаются три главных предмета. Во-первых, я попытаюсь показать, что все опыты, могущие быть произведенными на Земле, не дают достаточных доказательств ее подвижности, но могут быть приложимы равно как к движимой Земле, так и покоящейся… Во-вторых, будут рассмотрены небесные явления, подкрепляющие гипотезу Коперника настолько, что она как будто должна совершенно восторжествовать, добавляя при этом новые размышления, которые, однако, скорее служат облегчению астрономии, чем соответствуют природе. В-третьих, я предложу одну остроумную фантазию. Много лет назад я высказал мысль, что непознанная проблема морских приливов и отливов могла бы п