.
Галилей наивно думал, что этих заявлений будет достаточно.
Сальвиати, Симпличио, Сагредо
“Диалог” – один из самых увлекательных научных текстов в истории. В нем есть конфликт и драма, но также философия, юмор, цинизм и поэтическое использование языка, вследствие чего сумма оказывается намного больше простого сложения частей.
Построенный по модели “Диалогов” Платона[175], “Диалог” преподносился в форме воображаемой дискуссии трех собеседников, которая проходила в венецианском дворце в течение четырех дней. Сальвиати, названный в честь покойного друга Галилея, флорентинца Филиппо Сальвиати, представляет коперниканские взгляды Галилея. Сагредо, получивший имя большого (также покойного) венецианского друга Галилея Джанфранческо Сагредо, играет роль образованного человека, но неспециалиста, который мудро судит состязание коперниканских и аристотелевских взглядов, выражаемых другими двумя участниками. Наконец, Симпличио – ярый аристотелианец, упрямо отстаивающий геоцентрическую картину мира. Предположительно, он был назван в честь Симплиция Киликийского[176], комментатора трудов Аристотеля, жившего в VI в. Симпличио был отчасти списан с консервативного Чезаре Кремонини, а отчасти со смертельного врага Галилея Лодовико делле Коломбе.
В течение первых трех дней альтер эго Галилея, Сальвиати, методично уничтожает Симпличио. Используя примеры, от дохлых кошек, выпавших из окна, до иллюзии, что Луна следует за нами, когда мы идем по дороге, Галилей отвергает любые древние авторитеты (вроде Аристотеля), “потому что мы ведем диспуты о чувственном мире, а не о бумажном”.
В первый день он демонстрирует, что нет разницы между земными и небесными свойствами. Во второй день дает понять, что любое наблюдаемое движение в небесах проще объяснить, предположив, что движется Земля, а не Солнце и остальной мир.
Сальвиати посвящает третий день перечислению всех возражений против вращения Земли вокруг Солнца и приведению свидетельств, что она таки движется. Пожалуй, самым интересным в этой дискуссии является новое заявление Галилея, что он может доказать реальность годичного движения Земли по наблюдениям за перемещением пятен на поверхности Солнца. Подробные наблюдения Галилея и в еще большей мере Шейнера за солнечными пятнами показали, что проекция их пути не совпадает с прямой линией, параллельной эклиптике. В действительности в течение одной четверти года они кажутся поднимающимися по прямой, наклонной к эклиптике; в следующем квартале они двигаются по кривой, изогнутой вверх; затем по нисходящей прямой; наконец, в четвертом квартале, следуют по нисходящей криволинейной траектории (см. схему на илл.10.3). Галилей продемонстрировал, что главной причиной криволинейности этих воспринимаемых перемещений является вращение Солнца вокруг своей оси, наклоненной примерно на семь градусов относительно линии, перпендикулярной плоскости эклиптики. Затем, применив бритву Оккама – принцип, согласно которому из двух объяснений данного явления правильным обычно является то, что требует меньшего числа допущений (по словам Галилея, “что может быть достигнуто немногими средствами, незачем делать бо́льшим их числом”), – он утверждает очевидное превосходство системы Коперника (над Птолемеевой) в объяснении трех наблюдений. Поскольку Галилей, очевидно, наткнулся на данное доказательство всего за несколько месяцев до подачи “Диалога” в печать, его объяснения довольно расплывчаты и, безусловно, недостаточны, что заставило многих его исследователей скептически отнестись к валидности этого доказательства. (Британский писатель венгерского происхождения Артур Кёстлер даже обвинил Галилея одновременно в тупости и нечестности.)[177]
Однако сравнительно недавно тщательный анализ доказательства продемонстрировал[178], что, хотя Галилей не включил все относящиеся к делу движения, пути перемещения солнечных пятен действительно могут использоваться как убедительное свидетельство в пользу системы Коперника. Пожалуй, еще более важно то, что, хотя Галилей этого не понял, его доказательство столь же решительно опровергает систему Тихо, что и сценарий Птолемея. Оно, безусловно, намного сильнее доказательства через подъемы и спады морских приливов, которому Галилей посвятил четвертый день “Диалога”. Что любопытно, Галилей в полной мере сознавал объяснения приливов на основе влияния Луны, но в отсутствие теории гравитации считал идеи вроде высказываемой Кеплером, который буквально говорил о “силах притяжения” между Луной и Землей, оккультными, хотя концепция Кеплера оказалась оригинальной предшественницей теории Ньютона.
Подытоживая четырехдневный дискуссионный марафон, Сагредо заключает:
Итак, в результате четырехдневной беседы мы имеем важные свидетельства в пользу системы Коперника, из которых следующие три, почерпнутые: первое – из стояния и попятного движения планет и их приближения и удаления по отношению к Земле; второе – из обращения Солнца вокруг самого себя и того, что наблюдается с его пятнами; третье – из морских приливов и отливов, кажутся мне весьма убедительными.
Как мы видели, третье заявленное доказательство (приливы) было в действительности неверным, а второе (траектории солнечных пятен) оказалось даже более сильным, чем Галилей понимал или имел возможность огласить. С невероятной прозорливостью Галилей добавил: “К трем приведенным выше свидетельствам можно будет… добавить четвертое… исходящее от неподвижных звезд, если у них при точных наблюдениях будут обнаружены те незначительные изменения, которые Коперник считал неощутимыми”. Здесь Галилей предсказал, что крохотный параллакс относительно фоновых звезд вследствие движения Земли вокруг Солнца со временем станет измеряемым, как и случилось.
Возможно, вы удивляетесь, как Галилей позволил себе завершить свою книгу оправданием Коперника? В конце концов, судебное определение, наложенное на него в 1616 г. Сегицци, явно запрещало это. Действительно, не мог. Риск навлечь на себя суровое наказание со стороны Церкви был слишком велик. Ему пришлось закончить текст оценками и оговорками, по сути отрицающими все содержание книги! Отречение было наиболее ясно выражено в словах Симпличио:
Я знаю, что на вопрос, мог ли Бог своим бесконечным могуществом и премудростью сообщить элементу воды попеременное движение [приливы], которое мы в ней замечаем, иным образом, нежели путем приведения в движение водоемов, вы оба можете дать только один ответ, а именно: что он мог бы и сумел бы сделать это многими способами, даже непостижимыми для нашего ума. А если это так, то я делаю отсюда вывод, что большой дерзостью было бы желать стеснить и ограничить Божественное могущество и премудрость единственным человеческим помышлением[179].
Это были, почти буквально, слова папы Урбана VIII. Довершая это принужденное, антинаучное допущение, Галилей заставляет Сальвиати полностью согласиться с Симпличио, признав, что “нам не дано постигнуть сущность дел рук Его”, и призвав “исполняться удивлением Ему тем большим, чем менее мы чувствуем себя способными проникнуть в бездну Его премудрости”.
Вероятно, Галилей считал, что, повторив точку зрения папы о неспособности человека полностью постичь космос, он воздал должное антикоперниканской философии, – а отец Риккарди мог этим удовлетвориться хотя бы отчасти. При этом, однако, Галилей недооценил рвение своих врагов, которые, разумеется, заметили, что признание непознаваемости Вселенной вложено в уста Симпличио, высмеивавшегося на протяжении всего “Диалога”.
Более важно то, что лишение людей центрального места в космосе было слишком мощным ударом, чтобы его можно было сгладить какими-то философскими расшаркиваниями в конце долгих дебатов, ведшихся в совершенно ином ключе.
Некоторые сегодняшние историки науки затронули другой вопрос в связи с заключением “Диалога”. Они сочли корректирующие “пояснения” Галилея признаком двуличности и малодушия. Я категорически с этим не согласен. В “Диалоге” отважно высказывается истинное мнение Галилея по вопросу, который ему запретили рассматривать. Не приходится сомневаться, что тонкая балансировка в предисловии и в выводе была навязана ему друзьями и прочими, кто хотел быть уверенным, что рукопись получит разрешение к публикации. Галилей мог бы избежать всех бедствий, горя и страданий, которые скоро на него обрушились, если бы просто был менее задиристым и не стал издавать “Диалог”. Но он был, в конце концов, всего лишь человеком, и его чувство гордости за свои открытия и неодолимая страсть к тому, что он считал истиной, были слишком сильны, чтобы просто сдаться. Для Галилея задача убедить всех в верности коперниканства не могла не принять характера его долга перед историей. Поэтому он написал “Диалог” (как и большинство других своих книг) на итальянском языке, а не на латыни, чтобы его мог прочесть любой грамотный и интересующийся вопросом итальянец. Он сделал все возможное, чтобы передать красоту Вселенной и рациональную согласованность, но окончательное решение оставил за читателем, как Сальвиати очень четко сформулировал в конце третьего дня:
Нашей целью было не окончательное установление или признание истинности того или другого мнения, а только лишь изложение с целью испытания в нашей беседе тех доводов и возражений, которые могут быть выставлены в пользу как одной, так и другой стороны… Поэтому оставим вопрос открытым и предоставим внести решение тому, кто знает об этом больше нас[180].
Действительно, история доказала, что Галилей был прав, но иногда быть правым недостаточно. Правота не спасла Галилея от невзгод и страданий, которые были уготованы ему в следующем году.