Понимая, что других вариантов не остается, и серьезно тревожась из-за того, что может повлечь за собой поездка в Рим, Галилей написал завещание. Он назвал своего сына Винченцо наследником. Он также написал своему другу в Париже, Элиа Диодати, который помогал издавать труды Галилея за пределами Италии: “Я уверен, он [“Диалог”] будет запрещен, несмотря на то что ради получения разрешения я лично ездил в Рим и доставил его в руки магистра Священной канцелярии”[184].
Галилей отбыл в Рим 20 января 1633 г., но из-за свирепствовавшей чумы вынужден был выдержать карантин, прежде чем пересечь границу Тосканы и территории, называвшейся Папской областью; остановка оказалась мучительно долгой и неприятной. Он прибыл в Рим 13 февраля, в первое воскресенье Великого поста, в дом посла Никколини и его жены, где нашел комфорт и гостеприимство. Посвятив первые несколько дней встречам с несколькими церковными функционерами, чтобы посоветоваться, Галилей почти не покидал дома, поскольку кардинал Франческо Барберини рекомендовал ему воздержаться от общения из страха, что это “могло бы причинить вред и вызвать предубеждение”.
Шло время, почти не заполненное ясными, обнаруживаемыми действиями или коммуникацией в любых формах; надежды Галилея на относительно милостивое и мирное решение вопроса немного ожили. Его также приободрило то, что ему позволили остановиться в доме тосканского посла, а не на квартире Священной канцелярии. В своей наивности Галилей не понимал, что, пройдя через все хлопоты, потребовавшиеся, чтобы доставить его в Рим, Церковь не могла допустить, чтобы проблема просто рассосалась. Попытки Никколини быстро уладить дело, снова встретившись с папой, также ни к чему не привели. Понтифик вновь озвучил свою позицию: “Бог да простит синьора Галилея за вмешательство в этот предмет”, поскольку “Бог всесилен и может сделать все; однако, если Он всесилен, к чему нам пытаться ограничить Его?”[185]. Папа сохранил бескомпромиссное убеждение, что никакое теоретическое понимание Вселенной никогда не станет возможным.
Состояние неопределенности и тревоги тянулось около двух месяцев. В начале апреля Галилей был вызван в Священную канцелярию и 12 апреля предстал перед генеральным комиссаром. Единственной хорошей новостью, которую Никколини смог сообщить флорентийскому государственному секретарю, было то, что Галилея поселили в покои обвинителя, а не в камеры, куда обычно заключали преступников. Обвинитель также позволил слуге Галилея обслуживать его, а пищу ему доставляли из посольства Тосканы.
Итак, была готова сцена для самого знаменитого – точнее, печально знаменитого – суда в истории.
Глава 12Суд
Суд над Галилеем начался 12 апреля и закончился 22 июня 1633 г. Активное следствие велось на трех заседаниях – 12, 30 апреля и 10 мая. Решение папы было получено 16 июня, приговор оглашен шесть дней спустя. Хотя ключевые обвинения касались неподчинения приказам Церкви, никакое другое событие не было столь ярким проявлением столкновения научного мышления и религиозного авторитета. Отзвуки этого столкновения слышны до сих пор.
Инквизиция, или, более официально, Конгрегация Священной канцелярии, состояла из десяти кардиналов, назначаемых папой. Расследование возглавлял генеральный комиссар инквизиции Винченцо Макулано (являвшийся также инженером) при содействии судебного обвинителя Карло Синчери. Хотя имеется довольно подробное описание того, что происходило в стенах зала суда во время каждой сессии, у нас, к сожалению, нет доступа к решающей кулуарной информации.
Первое заседание: тени 1616 г.
После нескольких предварительных вопросов[186], отвечая на которые Галилей признал, что считает причиной судебного процесса Священной канцелярии в отношении себя свою последнюю книгу “Диалог”, обвинитель сразу же выложил на стол, по его мнению, козырь. Серией вопросов Макулано сосредоточил все внимание на постановлении 1616 г. – документе, обнаруженном в архивах несколькими месяцами раньше.
Поскольку этот документ сыграл в суде роковую роль, имеет смысл вспомнить последовательность событий, приведшую к его составлению. На собрании инквизиции 25 февраля 1616 г. папа Павел V приказал кардиналу Беллармино вызвать к себе Галилея и потребовать от него отказаться от учения Коперника. Только в случае, если бы Галилей отказался, генеральному комиссару Микеланджело Сегицци следовало оформить формальное постановление, запрещающее Галилею отстаивать, обсуждать или распространять идеи коперниканства в любом виде. На случай, если бы астроном отверг даже этот запрет, имелся приказ о его аресте и привлечении к суду. На собрании инквизиции 3 марта Беллармино отчитался, что Галилей уступил сразу, как только было озвучено требование перестать поддерживать коперниканство.
Новый документ, представленный в суде, датированный 26 февраля 1616 г., описывал последовательность событий, отличавшуюся в одном важном аспекте. В нем утверждалось, что сразу же после предупреждения Беллармино Сегицци вмешался и приказал Галилею отвергнуть коперниканство и никогда больше не придерживаться этого учения, не защищать и не распространять его ни в каком виде и что Галилей обещал подчиниться. Казалось бы, документ описывал преждевременное вмешательство генерального комиссара, возможно вызванное колебанием со стороны Галилея, после того как он услышал предупреждение Беллармино. Документ также противоречил и собственному отчету Беллармино инквизиции, и письму Беллармино к Галилею, написанному 26 мая 1616 г. Эти разночтения породили целый спектр конспирологических теорий о том, что документ о запрете мог быть сфабрикован в 1616 или в 1632 гг.[187] Однако графологическая экспертиза документа, проведенная в 2009 г., подтвердила, что Андреа Петтини, протоколист Священной канцелярии, написал все документы в 1616 г., что опровергло любые подозрения в подлоге в преддверии суда.
На вопрос о том, что именно было сообщено ему в феврале 1616 г., Галилей ответил без колебаний: “В месяц февраль 1616 года господин кардинал Беллармино сказал мне, что, поскольку мнение Коперника, принятое за абсолют, противоречит Священному Писанию, его нельзя ни придерживаться, ни отстаивать, но что его можно принимать и использовать предположительно [выделено авт.]. В соответствии с этим я имею подтверждение от самого господина кардинала Беллармино, датированное 26 мая 1616 г., в котором он говорит, что мнение Коперника не может разделяться или отстаиваться, будучи противным Священному Писанию. Я представляю копию этого подтверждения, вот она”. К этому времени Галилей подготовил копию письма Беллармино, о существовании которого Макулано не подозревал. Безусловно, этот момент мог бы стать поворотным в расследовании с юридической точки зрения, поскольку если запрет, наложенный генеральным комиссаром Сегицци (в присутствии Беллармино), требовал “не придерживаться, не распространять или не защищать ни в каком виде, будь то устно или письменно”, то письмо Беллармино содержало значительно более умеренное требование “не разделять и не защищать коперниканство”. Макулано попытался надавить на Галилея, допытываясь, были ли еще присутствующие на той встрече, и Галилей ответил, что там находились некие доминиканские священники, которых он не знал и с тех пор не видел. Макулано спросил, в каких именно словах выражался запрет. Ответ Галилея звучал искренне, но с точки зрения защиты от обвинений был сформулирован не лучшим образом:
Я не помню, чтобы таковой запрет был сообщен мне как-либо еще, кроме как устно господином кардиналом Беллармино. Я твердо помню, что запрет состоял в том, что мне нельзя придерживаться, или защищать, или, возможно, нельзя даже учить ему. Я не помню, чтобы там была фраза “ни в каком виде”, но, может, и была; честно говоря, я не думал об этом и не держал это в памяти, поскольку несколько месяцев спустя получил от господина кардинала Беллармино подтверждение, датированное 26 мая, которое я представил и в котором объясняется приказ, отданный мне, не иметь и не отстаивать названное мнение. Касательно двух других фраз означенного запрета, ныне упомянутых, а именно не распространять их ни в какой форме, я не сохранил их в памяти, думаю, потому что они не содержались в упомянутом подтверждении, на которое я опирался и хранил как напоминание[188].
К сожалению, допустив возможность того, что запрет мог быть более строгим, чем письмо Беллармино, Галилей невольно ослабил защиту, которой стала для него более мягкая формулировка Беллармино. Не будь этого, очевидно искреннего, хотя и неуверенного, признания, возникла бы туманная юридическая коллизия двух документов – письма Беллармино, с одной стороны, и теста запрета – с другой, не согласующихся друг с другом. Трудно понять, почему Галилей решил нехотя признать то, что случилось много лет назад и что он имел полное право не помнить точно. Возможно, он ошибочно полагал, что это неважно, особенно с учетом линии защиты, которую намеревался занять. Действительно, следующая серия вопросов касалась имприматура – разрешения писать и публиковать “Диалог”.
Первый вопрос был, пожалуй, самым проблемным. Галилея спросили, обращался ли он за разрешением писать книгу. Однозначный ответ был, разумеется, отрицательным, но дать его без всяких объяснений в сочетании с господствующим представлением, что книга защищает коперниканство, было бы равносильно тому, чтобы немедленно признать вину. Поэтому Галилей решил опереться на тот факт, что добавленное им предисловие и финальное резюме оставляют читателя в неопределенности относительно мнения ученого о коперниканстве, а его поддержка этого учения не является ни явной, ни абсолютной. Соответственно, он заявил, что не видел необходимости в разрешении, поскольку его целью было не подтвердить коперниканство, а опровергнуть его. Любой современный адвокат сказал бы Галилею, что выбранное им слово (