Должно быть, Шостакович тоже понимал, что без женщины дом не дом, во всяком случае, он подозрительно быстро нашел себе вторую жену, Маргариту Кайнову, сотрудница ЦК ВЛКСМ. Ключевую роль тут сыграло внешнее сходство Маргариты с покойной Ниной Васильевной[106]. Увидел и решил, что все повторится. Решение жениться пришло к Шостаковичу молниеносно, приметил Маргариту на каком-то совещании, подошел и без лишних предисловий спросил: «Не хотите ли вы стать моей женой?», та ответила: «Хочу». Они расписались.
Отношения не сложились. Дети Дмитрия Дмитриевича не приняли мачехи, да и Шостаковичу она, судя по всему, не подходила. По словам секретаря Д. Шостаковича Зинаиды Александровны, «я говорю ей, этой Маргарите: ведь вы же вышли замуж за гения, вы должны понимать его психологию, ведь он же музыкант… И что, вы думаете, она мне ответила? «Ну и что, что музыкант, у меня первый муж тоже был музыкант – на баяне играл!»», – неудивительно, что брак вскоре распался.
Дмитрий Шостакович и Мстислав Ростропович. «Мне посчастливилось быть рядом с Шостаковичем и Прокофьевым с самой юности. И они мне очень доверяли, сердцем чувствовали». (Мстислав Ростропович)
В 1960 году на свадьбе сына Дмитрий Дмитриевич вышел проводить гостей на лестницу, шутил, смеялся, и вдруг оказался распростертым на полу. Оказалось, что у него тяжелая, мучившая его много лет болезнь, при котором постепенно отмирали мышцы. Должно быть, поэтому он все время боялся, что выйдет из строя, что не сможет содержать семью, сделается беспомощным и никому не нужным. К этому времени на шее Шостаковича находилось 15 человек: сам Дмитрий Дмитриевич с женой, дочь Галина с мужем и двумя детьми, сын Максим, тогда еще студент, с женой и сыном, старая нянька, прожившая у него всю жизнь, домработница в московской квартире, другая домработница и истопник на даче, шофер, секретарь. Сотрудникам и прислуге Дмитрий Дмитриевич, разумеется, платил зарплату из своего кармана. «Вы подумайте, – восклицал, бывало, он, – ведь только на завтрак нужно две дюжины яиц, килограмм масла, два килограмма творога, несколько литров молока! Это моя семья – что станется с ними, если я перестану писать?..»
Работал он много, в том же 60-м году были созданы Седьмой квартет, который Дмитрий Дмитриевич посвятил памяти своей покойной жене Н. В. Шостакович. Восьмой квартет посвящен памяти жертв фашизма. «В квартет он включил все важнейшие события своей жизни, использовав музыку Первой симфонии (1924–1925), оперы «Леди Макбет Мценского уезда» (1930–1932), Второго трио (1944) – памяти И. Соллертинского[107], лучшего друга Шостаковича, умершего от голода во время войны, а также музыку Десятой симфонии, написанной сразу после смерти Сталина, в 1953 году, и Первого виолончельного концерта (1959), посвященного Ростроповичу, – последнего к тому времени сочинения крупной формы.
Четвертая часть звучит как реквием. В ней Шостакович использовал свою музыку к фильму «Молодая гвардия» – сцену казни молодогвардейцев – и включил мелодию всем в стране известной старинной песни политкаторжан, начинающейся словами «Замучен тяжелой неволей, ты славною смертью почил…». Этим эпизодом Шостакович как бы настаивает на автобиографичности сочинения». Ростропович тут же загорелся играть это замечательное произведение. Первый концерт состоялся в Ленинграде в малом зале Филармонии, М. Ростропович выступил в квартете вместе с М. Вайманом (скрипка), Б. Гутниковым (скрипка), Ю. Крамаровой (альт).
Рассказывая о жизни Галины Павловны Вишневской, невозможно обойти стороной ни ее друзей, в жизни которых она принимала живейшее участие, ни события, происходившие в жизни страны. Собственно, сама Вишневская никогда не вела жизнь серенькой затворницы, она много читала, вращалась в обществе, общалась не только с мастерами сцены, но и бывала в Кремле, где собиралась верхушка власти. В общем, она видела и слышала немало.
Одной из важнейших страниц в своей жизни Галина Павловна считает судьбу романа Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго», вернее, ту бурю, которая поднялась в СССР вокруг этого произведения. Началось все с того, что в 1953 году журнал «Знамя» опубликовал подборку стихотворений под общим названием «Стихи из романа в прозе «Доктор Живаго»». Самого романа еще никто не видел. Возможно, издатели решили сделать такой рекламный ход, тем не менее, читатели напрасно ожидали скорого выхода самого романа. О нем ничего не было слышно еще по крайней мере три года. А весной 1956 года Пастернак отнес готовую рукопись в журналы «Новый мир» и «Знамя», а также предложил ее в альманах «Литературная Москва». Пастернак подождал до лета, после чего передал рукопись итальянскому издателю Джанджакомо Фельтринелли[108]. Возможно, на него повлияла встреча с итальянским журналистом Серджо Д’Анджело, не каждый же день общаешься с представителем зарубежной прессы. Кто решится упустить такую возможность?
В сентябре 1956 года Пастернак получил документальное подтверждение того, что в СССР его роман, скорее всего, все равно не напечатают. Вот ответ журнала «Новый мир»: «… Как люди, стоящие на позиции, прямо противоположной Вашей, мы, естественно, считаем, что о публикации Вашего романа на страницах журнала «Новый мир» не может быть и речи… Возвращаем Вам рукопись романа «Доктор Живаго».
Б. Агапов, Б. Лавренев, К. Федин, К. Симонов, А. Кривицкий».
В то же время Пастернака вызывают в КГБ для разговора, где его заставляют написать итальянскому издателю, что он отказывается издавать у них роман. Телеграмму он написал под диктовку, ее тотчас отправили, после чего автору, по всем разумным правилам, следовало забиться в самую глубокую норку и молить бога, чтобы наверху забыли о том, что его роман когда-либо существовал. А еще лучше – написать что-нибудь менее провокационное. Поначалу Борис Леонидович поступил именно так: просидел почти год, ожидая, что страсти как-нибудь сами улягутся. Но потом, буквально в августе 1957 года вдруг не выдержал и поведал итальянскому слависту Витторио Страде[109], как недавно под нажимом властных чиновников был вынужден отказаться от итальянского издания. После чего попросил передать Д. Фельтринелли просьбу не принимать в расчет «запретов» с его стороны на публикацию романа, если они еще поступят, «чтобы книга вышла во что бы то ни стало». «Он сказал мне с глазу на глаз», – писал В. Страда[110].
В результате, несмотря на запрет советских властей, в ноябре 1957 года роман издали в Милане на итальянском языке, после чего в 1958 году в Голландии тиражом 500 экземпляров было выпущено «пиратское» издание на русском языке. «Это было неслыханно! – пишет в своей книге Г. П. Вишневская. – Москва гудела, как улей, люди ни о чем другом не говорили, строили догадки, какие меры предпримут власти против крамольного писателя».
Казалось бы, 500 экземпляров, да еще и черт знает где. Как и чем это может навредить СССР? Но тут за дело взялось ЦРУ, и книга переиздалась одновременно в Великобритании и США. Таким образом, на Всемирной выставке 1958 года ее раздают бесплатно всем советским туристам. Вместо аннотации было написано следующее: «Эта книга имеет огромную пропагандистскую ценность не только благодаря ее важному содержанию и свойству побуждать к размышлениям, но и благодаря обстоятельствам ее издания: у нас есть шанс заставить советских граждан призадуматься, что не в порядке с их правительством, если литературный шедевр человека, который слывет величайшим из ныне живущих русских писателей, не могут достать, чтобы прочесть на языке оригинала, его собственные соотечественники на его собственной родине».
В общем, произошло страшное, КГБ и ЦРУ схлестнулись между собой: последнее бывало не однажды, но на этот раз на линии огня оказался писатель Борис Пастернак, человек, неспособный, подобно мифическому богатырю, противостоять столь грозным силам.
В то время в Москве усиленно готовились к первому Международному конкурсу имени Чайковского, инцидент с первым изданием «Доктора Живаго» произошел за три месяца до начала конкурса.
Вот-вот приедут иностранные гости, не при них же расправляться с зарвавшимся писателем! Придется обождать. Тем более, что тут же обнаружилась серьезная огреха организаторов. Председателем оргкомитета конкурса уже давно числился Дмитрий Дмитриевич Шостакович, тот самый, которого совсем недавно критиковали как завзятого формалиста. С одной стороны, было бы неплохо на его место поставить другого, но да он уже заявлен как председатель, и смещение такой заметной фигуры буквально накануне конкурса, несомненно, вызовет ненужные расспросы. Можно, конечно, соврать, «мол, заболел», но ведь западная пресса тут же хай поднимет, еще решат, что композитора запытали до полусмерти.
Думали, гадали, как поступить, а потом нашли более чем разумный ход: вместо того, чтобы удалить Шостаковича, дали ему Ленинскую премию. Всегда бы так поступали!!!
Теперь получалось, что власти никакого зуба на композитора не имеют, он не только прощен, но и в явном, абсолютном фаворе. По окончании конкурса в газетах вышло партийное постановление «об исправлении ошибок в оценке творчества ведущих советских композиторов». В общем, через 10 лет Шостакович был полностью реабилитирован, хорошо хоть не посмертно.
Про Пастернака вроде как тоже начали забывать, и тут как гром среди ясного неба: в октябре «Доктор Живаго» удостоен Нобелевской премии.
С этого момента началась настоящая рвакля. «Отклики трудящихся» в газетах начинались так: «Я Пастернака не читал…» и т. д. Тем не менее, все критиковали непрочитанный роман, но, главное, требовали публично распять писателя. По телевидению выступил секретарь ЦК ВЛКСМ (будущий председатель КГБ) Семичастный[111]