Конечно, понять Вишневскую можно, она привыкла, что в Большом театре весь костюмный цех к ее услугам, ее платья шились преимущественно из атласа, из которого делались балетные туфли, очень выразительный блестящий материал. И теперь она не желала уступать достигнутого. Но и театр перед ней ни в чем не провинился. Есть такое понятие как ансамбль, это значит, что весь спектакль, все его оформление должно быть выдержано в определенном стиле, а следовательно, невозможно допустить, что весь коллектив будет одет в египетские наряды из крашенного шелка и льна, а одна певица выступит в чем-то совсем ином. А если ко всему прочему в спектакле задействованы артисты из разных стран, и соответственно, разных театров, они что, должны везти каждый свои костюмы? Представляете, какая неразбериха получится!
В результате сошлись на компромиссе: Вишневской пошили точно такое же платье, как то, к чему она привыкла, но фисташкового цвета, как раз под цвет глаз.
Третий удар подстерегал ее буквально перед выходом на сцену. Аида – темнокожая рабыня, следовательно, актрису следовало загримировать с ног до головы. И вдруг ей прислали гримера-мужчину. Так и хочется вспомнить фильм «Бриллиянтовая рука» – «Руссо туристо – облико морале», который в то время, разумеется, был еще не снят. Для советской актрисы, да еще в ту пору, подобное неприемлемо. Самое время громко кричать знакомое слово «провокация» и бежать в чем есть из театра. Но куда убежишь, уже увертюра?
В общем, можно понять, в каком состоянии Вишневская выскочила на сцену, а ведь в этот раз «Аиду» предстояло петь не на родном русском, а на итальянском. Вообще, мировая практика относится к спектаклем с многонациональным составом исполнителей следующим образом: чтобы не бросать орел-решка, выбирая язык, на котором будет исполнена опера, все иностранные оперы поются на языке оригинала, и не важно, происходит дело в Нью-Йорке или Париже, где бы то ни было – оперу Верди будут петь на итальянском и точка.
На сцене Вишневская тут же забыла былые неприятности с костюмерами и гримером, сосредоточившись на своей ненависти к Викерсу, вообще на него не смотрела. А ведь по сцене они должны полюбить друг друга. Прямо скажем, жест не слишком профессиональный, могла бы взять себя в руки, если бы захотела. С другой стороны, он бы тоже мог подойти и извиниться. Примадонны всегда в дурном расположении духа, а если женщина неправа, перед ней нужно извиниться. Хорошо хоть Викерс оказался не промах: поняв, что дальше так продолжаться не может, «он в первом же антракте, тут же на сцене, подошел ко мне, подхватил на руки и несколько раз подбросил вверх. На этом был заключен мир и уже на всю жизнь. Потом я пела с Викерсом «Аиду» в Лондоне. Я очень люблю и уважаю этого замечательного артиста».
Тем не менее, Вишневскую за рубежом ждали и другие неприятные сюрпризы: оказалось, что любого актера могут поменять буквально в последний момент, без единой репетиции. Так вдруг заменили исполнительницу Амнерис. Была египетская царевна, и нет. То есть некая Амнерис на сцене присутствует, но это уже совсем другой человек.
Постепенно ставка Вишневской возросла до 240 долларов, если ездила одна, и по-прежнему 10 долларов, если вместе с театром.
«Советское правительство поставило перед собой цель нас полностью уничтожить. А за что? За то, что мы разрешили Солженицыну жить у нас на даче». (Мстислав Ростропович)
Начиная с 1969 года Ростропович был приглашен в Большой театр и сразу же начал дирижировать операми «Евгений Онегин» и «Война и мир». Вместе с супругой он был на гастролях во Франции, Австрии, Японии. Его ставка при этом так же составляла смешную десятку, правда, в свободное время он имел возможность подрабатывать частными концертами, что и делал с заметным удовольствием.
Удачно, что в Италию Большой театр приезжал по обмену с Ла Скала, это означало, что можно не экономить, актеров будут кормить бесплатно!
Вишневская приняла решение мужа работать в Большом в штыки. Плакала и скандалила. Шутка ли. За долгие годы она привыкла к тому, что театр – это ее собственный мир. У нее есть дом – Слава и дочки, есть театр. Дома она одна, в театре другая. В театре есть поклонники, цветы, особые театральные разговоры из репертуара примы театра, никто, будь он в трезвом уме, не стремится соединять эти два мира. Но Ростропович был неумолим, он хотел быть всегда и во всем вместе со своей избранницей и в конце концов победил. Последствия таких действий мужа ощущались с первых его шагов в Большом театре, так, у них дома начали появляться, а потом уже ходили развеселыми толпами музыканты оркестра, певцы, их дамы и их многочисленные друзья, все шли в некогда отчаянно охраняемый Галиной дом-крепость, дабы пить там водку, поднимать тосты и обсуждать – страшно вообразить! – проблемы, связанные с ее семьей. Впрочем, это следует из воспоминаний самой Галины Вишневской. Ее же дочь Ольга запомнила ситуацию по-другому: «…после напряженного спектакля в Большом театре, уже за полночь, всегда был накрыт стол, открывалось шампанское, мама никогда не возвращалась из театра одна – всегда с коллегами, поклонниками. Машин ни у кого не было, она шла из театра пешком, а следом за ней целая процессия. До глубокой ночи сидели и обсуждали, как кто пел, вовремя тот или иной певец вступил, как что-то упало за кулисами, и конечно же, доставалось дирижеру, который по большей части объявлялся бездарным (Смеется). У оперных певцов всегда так», – получается, что гостей водили и Галина Павловна, и Мстислав Леопольдович в равной степени.
В общем, с одной стороны Вишневская была вне себя от такого надругательства над ее привычной жизнью, но с другой стороны, работать с таким мастером как Мстислав Ростропович стоило всех этих неудобств.
Однажды, будучи уже давно женатым, Ростропович обратился в Министерство Культуры с просьбой позволить жене то время, что она не занята в спектаклях и не находится на собственных гастролях, сопровождать в его в заграничных поездках, на что ему был дан отказ. Тогда друзья предложили Мстиславу Леопольдовичу написать, что присутствие супруги необходимо ему в связи с плохим состоянием здоровья. Выслушав совет, Ростропович написал: «В связи с прекрасным состоянием здоровья, прошу дать разрешение моей жене Г. Вишневской сопровождать меня во время моих гастрольных поездок».
В 1969 году Вишневская планировала большие гастроли в США. Сначала туда выехал Ростропович, он должен был гастролировать по разным городам в течение двух месяцев, после чего к нему присоединялась и Галина, дабы исполнить в Карнеги-Холл блоковский цикл Шостаковича, который композитор посвятил ей.
За неделю до отъезда – вот любят наши чинуши попортить нервы! – секретарь парторганизации театра выступил перед Галиной Павловной со своеобразным ультиматумом: либо прима театра посещает политзанятия, либо она не поедет за границу. На что Вишневская ответила, что никогда не посещала их и впредь посещать не собирается. Все знают, что у нее вообще нет свободного времени.
Учитывая, какие деньги зарабатывает для страны одна только Вишневская, ее вполне могли оставить в покое. Но тут должно быть произошло что-то такое, о чем мы пока еще не знаем. В результате Большой театр не подписал ее характеристику, и гастроли были автоматически отменены. Галина тут же позвонила мужу и предупредила, что не сможет приехать.
Понимая, что решение не пустить за границу приму Большого театра, да еще когда концерты объявлены и билеты раскуплены, может только Фурцева, Галина даже не подумала идти к ней на поклон. Понимая, что ничего в такой ситуации не поделаешь, Ростропович предпочел разорвать контракт и вернуться домой. Не очень-то удобно объяснять прессе, что приключилось с Вишневской. И главное, зачем певице политика? О чем и известил руководство.
Далее все пошло как по писаному: Ростропович заявил в посольстве, что если не выпустят Вишневскую, он тоже уедет в Москву, предварительно уведомив «Нью-Йорк таймс» относительно причины отмены гастролей. Назревал самый настоящий скандал, Фурцева получила нагоняй и тут же вызвала к себе Вишневскую.
Затем представление напоминало шекспировские страсти: Фурцева била себя в грудь, уверяя, что ничего подобного не приказывала и даже понятия не имела, какие дела творятся в Большом, и какие враги там окопались. Первым делом она напустилась на присутствующих на встрече представителей парторганизации театра:
«– Кат-т-т-ерина Алексеевна, дело в том, что Галина Павловна не п-п-посещает п-п-политзанятий…
– Ка-а-ки-е такие политзанятия?! Как вы смеете! – и хвать кулаком по столу. – Это вам не 37-й год!!! Привыкли действовать теми методами, так пора их забыть! Чему нас учит партия?!
От такого ее мозгового завихрения мы все вылупили на нее глаза, а она зашлась, орала на них, недавних партнеров по игре, как на мальчишек, и они, красные от стыда, что все это происходит в моем присутствии, молча слушали ее бабий разнос.
А дальше мы уже вдвоем кричали, как на базаре.
– Галина Павловна, клянусь честью, я разберусь во всем, а сейчас я прошу вас успокоиться и ехать на гастроли!
– Какие еще гастроли?! Вы мне сначала все нервы издергали, а теперь гастроли! Никуда я не поеду!
– Но там Слава нервничает! – взвизгнула Катя.
– Ну и нечего ему там сидеть, пусть домой возвращается, я здесь еще больше нервничаю! До свиданья!..»
Далее разговор продолжился на уровне ЦК:
«– Но там Ростропович волнуется, требует, чтобы вы приехали.
– А я ему позвоню сегодня, чтобы он немедленно возвращался в Москву, – довольно с него, он уже два месяца валюту для государства из Америки выколачивает.
– Надеюсь, вы понимаете, что вы говорите!
– Надеюсь, что и вы понимаете, над кем издеваетесь, ведь это я и Ростропович.
– Ну что ж, будете так себя вести, так мы ведь можем создать новую Вишневскую и нового Ростроповича, а вас прижмем…».
На что Вишневская ему спокойно ответила: