Хорошо хоть Вишневскую после того последнего раза с отменой фильма почти не трогали. В 1971 году даже орденом Ленина наградили. В театре тоже ее положение оставалось неизменным. А в 1973 году в Венской опере она пела «Тоску» и «Баттерфляй». Просто о ней вообще перестали упоминать в средствах массовой информации. То есть положение не многим лучшее по сравнению с тем, что мы имеем сейчас – пой, пиши, твори, делай что хочешь, но об этом никто ничего не узнает. В то время это было особенно заметно уже потому, что об остальных писали и говорили. Например, в газете появляется статья о новом спектакле, и в ней говорится обо всех, кроме главной героини. Радио тоже перестало транслировать арии в исполнении Вишневской, по телевидению она не только не выступала, но и перестали давать ее старые записи.
Впрочем, все это суета, у Галины оставался ее голос, ее спектакли, ее публика. Она выходила на сцену, где была счастлива, и, к слову, сама выбирала, что будет петь, а что нет. Иными словами, ее участи можно как раз позавидовать. Что же до Ростроповича, от безделья он мог реально спиться. С этим нужно было что-то делать. «В молодости еще можно найти в себе силы принимать с юмором тычки и затрещины, но с годами, когда внутреннее зрение становится безжалостным, жизнь бесстыдно обнажается перед тобой и в уродстве своем, и в красоте. Ты вдруг неумолимо понимаешь, что у тебя украдены лучшие годы, что не сделал и половины того, что хотел и на что был способен; становится мучительно стыдно перед самим собой, что позволил преступно унизить в себе самое дорогое – свое искусство. И уже невозможно оставаться марионеткой, вечно пляшущей по воле тупоголового кукловода, переживать в себе все эти бесконечные запреты и унизительные «нельзя! «».
Пока Галина размышляла, как вытащить мужа из той пропасти, в которую он катился, пришло неожиданное решение. Ростроповичу предложили «помилование» и прежние условия работы в обмен на подпись под письмом против академика Сахарова, друга их семьи и соседа по даче. Вроде мелочь, кто эти подписи считает, Шостакович и похлеще петиции подписывал, а хуже музыку писать не стал. Ростропович и Вишневская ответили категорическим отказом.
Теперь стало понятно, что власти не скоро предпримут новую попытку замирения.
В это время из Сан-Франциско на гастроли приехал симфонический оркестр с дирижером Сейджи Озавой. Концерты их были запланированы еще до письма в защиту Сахарова, и Ростропович значился в них как исполнитель. Американцы всегда тщательно оформляют контракты и следят за их четким выполнением, поэтому они и слышать не хотели, что виолончелист болен (не может, не хочет, уехал, умер). Пришлось разрешить выступление в Большом зале консерватории с концертом Дворжака[148].
Смотря на сияющего после концерта мужа, Галина долго подбирала слова:
«– Слава, то, что я скажу тебе сейчас, не скажет никто другой. Тебе это не понравится, но мы с тобой одни, никто нас не слышит и не узнает, что я скажу тебе. Сегодня вечером ты играл…
– А что, что? Я плохо играл? Неправда, я хорошо играл…
– Нет, играл ты великолепно, ты не можешь плохо играть. Но тебе нужна большая публика, ты должен ездить за границу, иначе тебе конец. То, что ты все эти годы играешь в провинциальных дырах, уже оставило след в твоей душе. Ты теряешь свое качество великого артиста, который должен быть над толпой, а не с нею, ты теряешь высоту духа. Ты мне ничего не говори и не отвечай. Я сама артистка и знаю, как больно тебе это слышать, особенно после такого триумфального концерта. Но я была обязана сказать тебе… А теперь, если хочешь, можешь забыть наш разговор».
Впрочем, это был еще не конец, не последняя капля. Они еще пробовали, пытались. Галина Павловна вспоминает свежие афиши на стенах Ульяновска, где фамилия Ростропович была заклеена объявлениями о выставке кроликов. То есть буквально везде, где бы ни висела афиша, на ней заплаткой красовался листок с кроликами. Как будто афиши изначально имели этот странный дефект.
Простая советская математика легко помножала на ноль любого неугодного человека. Был, и нету.
«Меня терпят в Большом театре только потому, что не могут просто уволить с моим званием народной артистки СССР, а до пенсии мне еще несколько лет. Придраться же к моей профессиональной форме невозможно – я пою лучше других и выгляжу тоже лучше других. Но каждый раз, когда я выхожу на сцену, я шкурой своей чувствую, как чьи-то глаза впиваются в меня в надежде, что у меня наконец не выдержат нервы, что я сорвусь, и тогда можно будет со мной расквитаться. Какого мне это стоит напряжения, как мне тяжело все это и оскорбительно – не знает никто на свете, и прежде всего ты. Но я знала, что меня ждет, а потому никому не жалуюсь, хожу, задрав голову, назло всем моим завистникам, и торчу у них как кость в глотке».
В конце концов дошло до того, что Галина приняла единственное разумное решение. Нет смысла сидеть и ждать лучших времен. Лучшие времена могут и не настать, а человеческая жизнь не безгранична. Бесполезно тратить жизнь на репетицию произведений, которые никогда не доберутся до зрителей. Только что ей отказали в записи «Тоски». Мы уже говорили, что такие записи были большой редкостью, Вишневской сначала не сообщили, что есть такой проект, одновременно доведя до сведения других исполнителей и музыкантов, будто бы взбалмошная прима отказалась петь «Тоску». Потом, когда Вишневская ворвалась с возмущениями в кабинет Фурцевой, им с Ростроповичем разрешили записать «Тоску» параллельно. И, наконец, финал: все записи, сделанные с Вишневской и Ростроповичем были уничтожены.
«– Слава, ходить больше никуда не нужно. Хватит! Делать вид, что ничего не происходит, я больше не намерена. Садись и пиши заявление Брежневу на наш отъезд за границу всей семьей на два года».
Заметьте, речь шла не об эмиграции, ни Вишневская, ни Ростропович не собирались покидать Родину. Просто нужна была передышка.
Они прекрасно понимали, что наша страна – это гетто. И оставаясь в ней, они остаются артистами гетто, которые живут по законам этого самого закрытого пространства, но, когда они вырвутся на свободу, перед ними тут же откроются самые лучшие театры мира. Если все получится, и их официально выпустят из страны, можно будет хотя бы подышать этим воздухом свободы. А там за два года и Вишневская и Ростропович могут наработать себе уже новый статус, против которого даже Кремль будет не властен. «Мы подошли к иконам и дали друг другу слово, что никогда не упрекнем один другого в принятом решении. В тот же момент я почувствовала облегчение, будто тяжелая плита сползла с моей груди. Через несколько минут заявление было готово». Это произошло 29 марта 1974 года. В тот же день из России вместе с матерью и детьми улетала супруга Солженицына.
После того как заявление Ростроповича добралось до адресатов, пошли длинные, муторные уговоры не спешить, хорошенько подумать, остаться. Так как Ростроповича было проще уговорить, нежели Вишневскую, супруги условились, что на все переговоры они будут приходить вместе.
В конце концов, когда разрешение было получено, они поехали на дачу и забрали девочек. Страшно и обидно было покидать дом, который они построили вместе, свое гнездо, свою крепость. Жалко, слов нет, но ни на тот свет, ни за границу, всех этих богатств с собой не заберешь. Придется оставить и полагаться на судьбу, что за два года имущество не отберут, и что будет куда возвращаться.
Когда мы читаем, что в 78 году Вишневскую и Ростроповича лишили гражданства или «выгнали из СССР», следует понимать, что ниоткуда их не выгоняли. Вот как пишет об этом Евгений Нестеренко: «Я помню, что их отъезд комментировала вся музыкальная и театральная Москва. Ростропович и Вишневская уехали вызывающе, непорядочно и нехорошо. Советская пресса перепечатала несколько интервью, которые они сразу же дали западным журналистам. Уже тогда все было ясно. Через два года они не выразили желания вернуться. Через три года им напомнили, что пора бы вернуться. Через четыре года напомнили еще раз. Они не возвращались. И тогда правительство поставило вопрос о лишении их гражданства». По версии самой Галины Павловны, советское правительство отреагировало таким образом на то, что Ростропович помогал инвалидам Первой мировой войны. Что тут правда? Лично я придерживаюсь версии Нестеренко. Двухгодичные гастроли не должны были растянуться на четыре года, либо мы не знаем каких-то подробностей, а следовательно, не имеем возможности рассмотреть это дело объективно.
Кто мог знать, что, уезжая с чемоданом вещей и не имея возможности забрать с собой даже свои награды, не то что золото и валюту, уже через год Ростропович купит себе виолончель Страдивари, ту самую, на которой в саду Тюильри пытался играть Наполеон, и которую при этом он варварски поцарапал шпорами? Кто мог сказать заранее, что в 1982 году, по окончанию певческой карьеры, Мстислав Леопольдович подарит любимой супруге имение, названное в ее честь «Галино» площадью больше территории княжества Монако, находящееся в двухстах милях к северу от Вашингтона? «Он добился, чтобы на американских картах появилось название населенного пункта с русским именем – это название поместье носит и до сих пор, уже находясь в собственности других людей, – рассказывает в интервью[149] Елена Ростропович. – Выбор места, довольно удаленного от американской столицы, где отец возглавлял Национальный симфонический оркестр, определялся близостью русского монастыря. История перестройки дома затянулась на пять долгих лет, в течение которых все работы велись в тайне от Галины Павловны.
В итоге «вручение подарка» было срежиссировано как спектакль. Дизайнер, который накупил на аукционах мебель и картины, полностью обставил дом. Мама прилетела из Парижа, и прямо из аэропорта отец повез ее куда-то, не объясняя, куда именно. Мобильных телефонов тогда еще не было, и у меня с папой была договоренность, что он подъедет к воротам поместья, от которых до дома еще километр, ровно в семь вечера. К этому моменту мы должны были зажечь свечи в каждом окне огромного дома, включить фонари в петербургском стиле, которые освещали дорогу к особняку, и врубить на полную мощность на улице колонки, из которых должна была политься запись увертюры к балету Прокофьева «Ромео и Джульетта» в исполнении оркестра под управлением отца – у нас даже проходили репетиции, чтобы сделать все вовремя. Японская семейная пара, нанятая в качестве мажордома и кухарки, ничем не могла нам помочь, также как и манерный декоратор – он лишь в волнении перед приездом хозяйки имения заламывал руки. Поэтому всем пришлось заниматься мне с моим мужем. И тут мы обнаружили, что поместье этим летним вечером атаковано целой армией комаров – рядом были болота. Мой муж вел нашу маленькую «Тойоту», а я, высунувшись из окна машины, прыскала вокруг спреем от насекомых, чтобы маму не сожрали комары».