Новое несчастье обрушилось с внезапностью падающего дома, который вдруг погреб под собой не только ничего не понимающую девочку, а еще и ее будущее оперной певицы. Точно по мановению палочки злого колдуна она лишилась половины своего дара. Как? За что? Вопросы не находили ответов. Куда мог деться голос? Был и нету.
Точно безумная, Галина бродила по улицам города, не находя себе места. Голос нужно было восстановить, но во время войны этим никто не занимался, она продолжала учиться, но учение теперь не шло впрок. При этом на Галину засматривались мужчины, с ней все время кто-то пытался познакомиться, развлечь, так что ничего удивительного, что летом 1944 года самый настойчивый кавалер добился, наконец, того, что Галина согласилась с ним расписаться.
Так Галина Иванова сделалась Галиной Вишневской. Других приобретений брак не дал, и через неделю они разошлись, чтобы уже никогда друг друга не видеть. Обстоятельства, разделившие Галину и Георгия[45] оказались сильнее, чем она могла себе это представить, молодой муж запрещал ей идти на сцену! Ревновал к престарелому педагогу, в общем, сама, конечно же, виновата, нужно было сначала узнать, как видит совместную жизнь морской офицер Георгий Вишневский. Впрочем, разведясь, она оставила себе звучную фамилию, которую вскоре прославила. Фамилия – это конечно не квартира с машиной, но тоже трофей.
После учебы Галя устроилась в Ленинградский областной театр оперетты, директором которого был Марк Рубин[46].
Галине было 17, она пела, неплохо двигалась, внешние данные выше всех похвал. Зарплата стандартная – 70 рублей при норме 20 спектаклей в месяц, плюс рубль пятьдесят суточных, если театр на гастролях. Для сравнения, примадонна театра получала 120 рублей в месяц. При этом главной партии нужно находиться на сцене почти весь спектакль, а статисты появляются там время от времени, и зачастую это изображение окружения главных героев. Работа поначалу оказалась несложной – массовые сцены. Здесь изобразить толпу, там – гостей во дворце. Первый же спектакль – «Продавец птиц», роль – дама на балу. Взглянула на себя Галя в зеркало и обомлела, да ведь это то самое розовое платье с зелеными лентами, как тогда в блокадном Кронштадте ей представлялось! Должно быть, видение пророческим было. Затянули ей талию корсетом, на голову – пудреный парик, мушка на щеку, туфельки на каблучках, и случилось чудо. Никогда прежде не носившая каблуков и вообще не знавшая ничего подобного, Галина чувствовала себя в этом платье так, словно в жизни ничего другого и не носила. Ее не нужно было учить, как обращаться со шлейфом, куда девать руки. Полная органика.
Выступали в воинских частях, ездили по разрушенным городам: Новгороду, Пскову, Волхову… Театр двигался вслед за армией, которая упорно вытесняла с наших земель фашистов.
Условий никаких: холод, на стенах снег, голод, крысы полчищами, на ночлег хорошо, если устраивают в жилых домах, а нет, так и на голом полу, подстелив у кого что есть. Декорации самые примитивные, чтобы в одних и тех же можно было разные спектакли играть. За три месяца работы Галина выучила практически весь репертуар, и когда вдруг актриса-субретка сломала ногу, Вишневская сумела подменить ее, с одной репетиции войдя в основной, он же единственный актерский состав. Так она получила роль Поленьки в оперетте Стрельникова «Холопка». А на следующий день уже репетировала Христину в «Продавце птиц». Работа закаляла, постепенно Галина приучилась репетировать в любых условиях. Играть приходилось в прокопченных землянках, в промерзших клубах, да хоть на железнодорожной платформе. Одна из актрис, с которой Вишневская сдружилась, тридцатипятилетняя Шура Домогацкая, умерла прямо на сцене от кровоизлияния в мозг. Ее похоронили в театральном гриме, не из уважения перед актерским и человеческим подвигом, а просто, потому что нужно было торопиться. Костюм был снят с покойницы и отдан Вишневской, к которой теперь переходил и весь Шурин репертуар.
В театре Галина научилась делать невозможное – петь с ангиной, с нарывами в горле, с высоченной температурой. Об отмене спектаклей и речи быть не могло. Если бы вдруг она сошла с дистанции, другая актриса взяла бы ее роли на себя, а театр поехал бы дальше.
Актер театра, бывший белый офицер, в финале оперетты «Свадьба в Малиновке», когда дед Нечипор говорит под занавес: «Власть больше не меняется!», цедит сквозь зубы: «Посмотрим».
Галине было 18, когда она сошлась со своим директором театра, скрипачом Марком Ильичом Рубиным. Гражданский муж был старше ее на 22 года, отношения выстраивались по принципу «отец и дочка». Он принял ее неопытной зеленой девчонкой на работу, растил, учил, сделал солисткой оперетты.
Брак не регистрировали, после войны на такие формальности мало кто обращал внимание. Просто все знали, что теперь Галина его жена. После чего наша героиня перевезла свои пожитки к Марку. Квартира, разумеется, коммунальная, но это не важно, рядом с Рубиным Вишневская чувствовала себя защищенной, у них были общие интересы, совместная работа, они прекрасно понимали друг друга, а что еще нужно для счастья?!
Прошло совсем немного времени, и Галя, к своему ужасу, поняла, что беременна. Этого еще не хватало, а ведь только-только жизнь начала налаживаться! Конечно, в своих мечтах Вишневская время от времени видела себя матерью семейства, но не сейчас же! Во-первых, она еще очень молода, во-вторых, сначала беременность, потом роды и уход за малышом, из-за ребенка ей придется оставить сцену, и еще неизвестно, на какое время. Не мотаться же по нетопленным клубам с грудничком на руках… это уже не забота, а форменное убийство.
С другой стороны, в «Голубой дивизии» она уже наслушалась рассказов про аборты, и как после них женщины раз и навсегда теряли саму возможность стать матерью. Вывод: надо рожать.
Темп работы остался прежним – 20 спектаклей в месяц вынь да положь, причем в основном по другим городам. В ужасающих условиях, с клопами, тараканами, крысами… А крыс такое количество, что они гуляют по городам, как когда-то кошки.
Тогда же в Кронштадт и Ленинград были специально завезены эшелоны котов и кошек, которые, едва добравшись до места назначения, тут же приступили к своим профессиональным обязанностям – ликвидации серого полчища грызунов. В Питере и сейчас среди дворовых Васек живут потомки тех самых героических котов, спасших город.
Вместе с театром занесло Вишневскую в Восточную Пруссию, присоединенную в то время к Советскому Союзу. Вместе с ними буквально в одном вагоне ехали бывшие пленные немцы, возвращались по домам. Все больные и голодные. Солдат – человек подневольный, собой не распоряжается, получил приказ, выполнил приказ. Шаг вправо, шаг влево – расстрел. Поэтому солдата нельзя обвинять, солдат не виноват. Но это сейчас хорошо так рассуждать, наше поколение блокады не знало, с войной не знакомо. В своей книге Галина Павловна пишет, что они делили хлеб с повстречавшимися им немцами. А ведь она все потеряла во время войны, всю семью, но не сломалась, не перестала оставаться человеком.
Город Кенигсберг, после 1946 он получит имя Калинин, практически сровнен с землей, от развалин до сих пор исходит специфический трупный запах, зато дороги расчищены, только что не вымыты с порошком, пленных немцев заставили. Кирпичи, обвалившуюся штукатурку убрали, а разбирать развалины и вытаскивать оттуда тела уже и у них сил нет.
Кругом полно голодных, цинготных немцев, просящих подаяние, похожих на скелеты старух, детей в обмотках на ногах вместо обуви. Что поделаешь, пришлось и их подкармливать, потому как если уж преломил хлеб с бывшими врагами, не станешь ненавидеть стариков и детей. Эти не воевали и никого не убивали.
Закончив очередные гастроли, Марк повез жену домой рожать, ни о каких платных клиниках в то время не знали. Собственно, таковые где-то определенно имелись, но Галина на такой блат рассчитывать не могла. Когда начались схватки, Вишневская сама пришла в больницу, а там «мест нет, да и время вам еще не подошло, завтра только родите, идите домой». А она ни с места: «Какое домой? Первые роды, я одна, страшно! Вдруг что-то пойдет не так?». Уперлась, да так восемнадцать часов без еды, без питья и просидела в коридоре на жесткой деревянной скамейке, пока реально воды не отошли, и ее не отвели в родильную палату. Двое суток Галина мучилась, не в силах выдавить из себя ребенка.
Галина Вишневская с мужем и дочерьми. 1959 г.
Наконец свершилось. Сын. Живой. Галя только и успела, что на дитятю глянуть да лоб перекрестить, как новая напасть: родовой припадок эклампсии[47]. Судороги перекручивали тело, хорошо, медсестры успели ей ложку в рот вставить, чтобы она язык себе не откусила.
Пройдут годы, и своего второго ребенка Вишневская придет рожать в шикарную больницу, где к ее услугам будут врачи и медсестры, все для нее, оперной дивы и красавицы. Отдельную палату – пожалуйста, да хоть личного массажиста, кремлевские врачи свое дело знают, как царицу обслужат. Жуткий контраст с теми, первыми родами, когда 18 часов на жесткой скамье в коридоре, и хоть бы кто воды подал.
В результате кое-как выбралась, считай, с того света. Сын достался Галине на загляденье крупный, сильный, казалось бы, живи да радуйся. Но снова не оставляет Галину злая судьба. Полопались соски, началась грудница, это значит, нарывы на обеих грудях, разумеется, с высокой температурой. Пока в больнице между жизнью и смертью находилась, медсестры еще подкармливали как-то богатыря Илюшу, а как через десять дней жар спал, да нашу героиню выписали домой, все плохое и началось. Дома за ней ухаживать некому, она сама больная, нарывы только подживут, а сын уже есть просит, разрывает деснами больную грудь и сосет материнское молоко пополам с гноем. Боль дикая, и так каждые три часа. И никого рядом нет, чтобы помочь, ребенок голодный, а никакой еды ему, кроме материнского молока, нет. В итоге Илья отравился и вскоре умер, Галина чуть с ума от горя не сошла, несколько часов лежала без памяти около его постельки. Думала, может, тоже умрет, чтобы избавиться, наконец, от страданий. Не получилось.