– Это правда? – выкрикнула она, завидев отца и забыв даже поздороваться. – Скажи мне, то, что написано в «Глянце» – правда?!
Белецкий растерялся. Несмотря на то, что всю дорогу он прокручивал в голове всевозможные варианты разговора с Дашей (от правды – до спасительной лжи), встреча лицом к лицу оказалась слишком внезапной. Нерешительно улыбнувшись, он приблизился к ней и попытался обнять.
– Ты моя родная девочка… – ласково проговорил он. – Моя, как же может быть иначе?
Даша шмыгнула носом и исподлобья взглянула на отца. Ей отчаянно, до слёз, хотелось ему верить. Но…
– Ты съездишь вместе со мной на генетическую экспертизу для установления отцовства? – спросила она холодно. – Мне просто нужно окончательно убедиться в том, что эта статья – бред собачий.
У него внутри всё опустилось. Александр не знал, как реагировать на эту просьбу – просто не был готов к ней. Даша всё поняла по его лицу.
– Так значит, всё-таки правда, – проговорила она заторможенно, словно про себя.
– Даш… – он робко прикоснулся к её плечу, но она с неожиданной резкостью отбросила его руку. Лицо её исказилось от злости, практически ненависти.
– Это всё правда! – повторила она. – Правда!!!
И, развернувшись, девчонка пулей вылетела за дверь. Белецкий не успел её остановить.
Следующие несколько дней прошли в каком-то странном забытьи. Белецкий помнил только о том, как сменил сим-карту – чтобы назойливые журналисты не донимали его бестактными звонками. Всё остальные события всплывали в памяти смазанными, словно через дымку. Возможно, это была защитная реакция. Наверное, он ездил в театр; наверное, с кем-то встречался и разговаривал; наверное, что-то ел и когда-то спал…
Несколько раз он пытался наладить контакт с Дашей, но она упорно отказывалась разговаривать с ним даже по телефону, не то что встречаться. Анжела умоляла дать дочери время – дескать, это юношеский максимализм, она посердится-посердится и отойдёт.
– Больше всего меня пугает, – вполголоса жаловалась бывшая жена в трубку, – что она выпытала у меня фамилию, имя и отчество настоящего отца, а также год его рождения. Сейчас пытается разыскать папочку через соцсети…
Белецкий почувствовал укол ревности. Он, конечно, не был для Даши идеальным отцом, но как легко для неё оказалось перечеркнуть всё хорошее! Вот уже ей никто больше и не нужен, кроме реального папаши… Словно его, Белецкого, никогда не существовало в Дашиной жизни.
В конце изнурительно-бессвязной недели, которая не только не привнесла в их с Дашей отношения ничего определённого, но даже увеличила разрыв, Белецкий отправился в театр играть спектакль. На душе скребли кошки, но он старался держаться хотя бы на людях. Сердце давало о себе знать практически каждый день. Из дома невозможно было выйти без нитроглицерина, и Александр ощущал себя дряхлым стариком, зависимым от лекарств.
Кое-как, практически на автопилоте, отыграв представление, он долго сидел в гримёрке, пытаясь прийти в себя. В этот раз у него даже не хватило сил выйти на финальный поклон, и партнёры по сцене закидали его встревоженными вопросами, а зрители долго не хотели расходиться, не веря, что артист их попросту проигнорировал.
Александр чувствовал, что совершенно не в состоянии собраться и поехать домой. Боль в груди становилась всё сильнее. Принятая таблетка почему-то не помогала – наоборот, боль разрасталась, отдавая уже в левое плечо, шею и руку. Впервые он почувствовал страх.
«Что со мной не так? – подумал Белецкий. – Может быть, это что-то серьёзное? Чёрт, права была тётя Глаша, когда посылала меня к врачу…»
К его величайшему удивлению, водитель не приехал за ним к театру. Набрав его номер и поинтересовавшись, почему он не явился, Белецкий услышал в ответ недоумённое:
– Так вы же сами меня отпустили, Александр Владимирович. Я отпросился у вас на сегодняшний вечер – встретить тёщу в Шереметьево. Вы разрешили, сказав, что доберётесь на такси. Разве не помните?
Действительно, что-то смутно припоминалось. Вот только склероза ему недоставало…
– Да-да, запамятовал, – сконфуженно признался Белецкий. – Извини. Конечно же, я возьму такси.
Однако при мысли о том, что придётся сейчас сесть в машину, его замутило.
«А пройдусь-ка я, – решил он внезапно. – Подышу свежим воздухом… Может, полегчает. В конце концов, такси можно вызвать откуда угодно».
Он осторожно двинулся по тротуару, стараясь не встречаться глазами с встречными прохожими – узнаваний и автографов ему сейчас определённо не хотелось. Сердце не успокаивалось, и Белецкий начал понимать, что с его здоровьем действительно что-то неладно – каждый шаг был мучителен. Острая боль отдавалась уже не только в плече, руке и спине, но даже в нижней челюсти, будто у него прихватило зубы. Несмотря на то, что Александр ничего не ел несколько часов, он чувствовал тошноту. Дышать было тяжело – грудь словно придавили бетонной плитой. Он понял, что совершенно беспомощен.
Медленно свернув в первый подвернувшийся двор, Белецкий чуть ли на ощупь добрёл до скамейки у ближайшего подъезда, тяжело осел на неё и в изнеможении закрыл глаза. «Наверное, пора вызывать скорую помощь…» – ещё успел подумать он перед тем, как погрузиться во мрак.
Виктория Белкина
Как бы кощунственно это ни звучало, но, когда вокруг Белецкого разразился связанный с его бездетностью скандал, Вика немного расслабилась. Нет, в глубине души она, конечно же, сочувствовала Александру, интимная тайна которого была так безжалостно брошена на растерзание алчной журналистской своре. Но в сложившейся ситуации она видела, прежде всего, собственную выгоду: теперь-то Александру будет явно не до её семьи и ребёнка.
Впрочем, Данила был настроен более скептически и не разделял оптимизма жены.
– Не думаешь ли ты, – спросил он хмуро, – что Белецкий попытается спасти свою репутацию как раз за счёт Ванечки?.. Дескать, вот вы все про меня такой бред пишете, а на самом деле у меня есть родной сын!
– Мне так не кажется, – она покачала головой. – СМИ раздули историю до небес, голословно опровергнуть факт уже не получится. С него потребуют доказательства, а никаких реальных подтверждений тому, что он Ванькин отец, у Саши точно нет.
– Да, пока нет, но если он их раздобудет?
– Как? – Вика пожала плечами. – Для ДНК-теста, насколько мне известно, требуется как минимум капелька крови или слюны, ну или хотя бы волосок. А я его к Ванечке и на километр не подпущу.
– Ну, не знаю… Вдруг он подкупит няню?
– По-моему, у тебя развивается паранойя. Успокойся, Дань. Я почему-то уверена, что Саша не станет действовать такими низкими способами.
– С чего это ты так веришь в его порядочность? – проворчал Данила. – Он, по-моему, не раз проявлял себя, как самая настоящая скотина.
– Не знаю… Мне показалось, он изменился, – задумчиво произнесла Вика. – Ты знаешь, я действительно верю в то, что люди способны меняться к лучшему.
– «Я встретил вас – и всё былое в отжившем сердце ожило…» – несколько нервно продекламировал Данила. Вика воззрилась на него в непередаваемом изумлении.
– Данечка, ты что – всё ещё ревнуешь?! До сих пор? Глупый! Ты же знаешь, как сильно я тебя люблю, и, кажется, после нашей свадьбы я ни разу не давала тебе повода…
– Ладно, – не в силах выдержать укоризненный взгляд жены, буркнул он, глубоко уязвлённый тем, что Вика так легко попала в его слабое место. – Я не тебе не доверяю, а Белецкому. Он просто мне не нравится… Вот и всё. Забудь.
Тем временем пришла пора, наконец, играть дипломный спектакль перед государственной аттестационной комиссией.
И сама Вика, и её однокурсники, и Мастер – Алексей Яковлевич Михальченко – ужасно волновались в преддверии такого ответственного события. Несомненно, ребята уже не раз успели проявить себя на сцене как талантливые артисты, но… всё-таки страшно было услышать окончательный приговор, который решил бы их участь: профпригодны они или нет. Ну, и никто, конечно, не желал подводить Мастера – хотелось, чтобы он гордился ими по праву.
Незадолго до экзамена выпускниками овладела самая настоящая паника. Все актёрские суеверия, даже самые несуразные, безусловно принимались теперь на веру. Нельзя было ронять текст с ролью, иначе спектакль рисковал провалиться. В гримёрку следовало заходить только с левой ноги. Рассыпать грим считалось гарантией будущего несчастья, споткнуться на сцене – очень плохой приметой, а свист в театре приравнивался практически к преступлению. Порой доходило до абсурда: к примеру, говорили, что кот, прошедший по сцене прямо во время спектакля, является гарантией успеха, и многие девушки – сокурсницы Вики – на полном серьёзе предлагали привезти из дома своих котов и кошек.
Перед самым представлением Вика нечаянно подслушала дискуссию членов аттестационной комиссии с Михальченко. Педагогические тузы шествовали по коридору института, а Вика шла чуть поодаль, так что часть разговора долетала и до её ушей. То, что она услышала, перепугало её до смерти.
– Знаете ли вы, дорогой Алексей Яковлевич, – говорила пожилая преподавательница ВГИКа, искусствовед Паола Зайцева, – что смотреть дипломные работы наших студентов год от года становится для меня всё более тяжким испытанием?
– Устаёте от количества спектаклей? – сочувственно протянул Мастер. – Оно и понятно, теперь же актёры учатся не только на бюджетных курсах, но и на коммерческих, их стало намного больше…
– Не в этом дело, – она махнула рукой. – Подавленность и уныние, которые накатывают на меня после просмотра – вот куда более серьёзное испытание, мой милый друг.
– Именно! – вмешался председатель госкомиссии, режиссёр и преподаватель Дмитрий Родимов. – Главный бич студенческих спектаклей – вялость, аморфность, рутина и скука. Никакой энергии творчества, всё показное. Этакая псевдоэнергетика, а внутри – абсолютная пустота!
– Впрочем, может, это и не вина выпускников, – великодушно заметила Зайцева, не обращая внимания на то, как помрачнело лицо Михальченко. – Видите ли, коллеги, наша театральная педагогика предельно регламентирована. Никаких отклонений от привычного курса! И вот с постными лицами эта суровая истина передается из одних вялых педагогических рук – в другие…