Возвращаясь къ самимъ событiямъ, приходится прежде всего отметить, что началось дѣло, конечно, съ повсемѣстнаго и всеобщаго разгрома всѣхъ русскихъ организацiй, учрежденiй и обществъ до мельчайшихъ кооперативныхъ ячеекъ и дѣтскихъ пpiютовъ включительно. Въ первый же день мобилизацiи всѣ они были правительствомъ разогнаны и закрыты, вся жизнь и дѣятельность ихъ разстроена и прекращена, все имущество опечатано или расхищено. Однимъ мановенiемъ грубой, обезумѣвшей силы была вдругъ вся стройная и широкая общественная и культурная: организованность и работа спокойнаго русскаго населенiя разрушена и пресѣчена, однимъ изувѣрскимъ ударомь были разомъ уничтожены и смяты благодатные плоды многолѣтнихъ народныхъ усилiй и трудовъ. Всякiй признакъ, слѣдъ, зародышъ русской жизни былъ вдругъ сметенъ, сбитъ съ родной земли…
А вслѣдъ за тѣмъ пошелъ ужъ и подлинный, живой погромъ. Безъ всякаго суда и слѣдствiя, безъ удержу и безъ узды. По первому нелепому доносу, по прихоти, корысти и враждѣ. То цѣлой, гремящей облавой, то тихо, вырывочно, врозь. На людяхъ и дома, въ работѣ, въ гостяхъ и во снѣ.
Хватали всѣхъ сплошъ, безъ разбора, Кто лишь признавалъ себя русскимъ и русское имя носилъ. У кого была найдена русская газета или книга, икона или открытка изъ Россiи. А то просто кто лишъ былъ вымѣченъ какъ „руссофилъ».
Хватали, кого попало. Интеллигентовъ и крестьянъ, мужчинъ и женщинъ, стариковъ и дѣтей, здоровыхъ и больныхъ. И въ первую голову, конечно, ненавистныхъ имъ русскихъ „поповъ», доблестныхъ пастырей народа, соль галицко-русской земли.
Хватали, надругались, гнали. Таскали по этапамъ и тюрьмамъ, морили голодомъ и жаждой, томили въ кандалахъ и веревкахъ, избивали, мучили, терзали, – до потери чувствъ, до крови.
И, наконецъ, казни – виселицы и разстрѣлы – безъ счета, безъ краю и конца. Тысячи безвинныхъ жертвъ, море мученической крови и сиротскихъ слезъ. То по случайному дикому произволу отдѣльныхъ звѣрей-палачей, то по гнуснымъ, шальнымъ приговорамъ нарочитыхъ полевыхъ лже-судовъ. По нелѣпѣйшимъ провокацiямъ и доносамъ, съ одной стороны, и чудовищной жестокости, прихоти или ошибкѣ, съ другой. Море крови и слезъ…
А остальныхъ потащили съ собою. Волокли по мытарствамъ и мукамъ, мучили по лагерямъ и тюръмамъ, вновь терзая голодомъ и стужей, изводя лишенiями и моромъ. И, словно въ адскомъ, чудовищномъ фокусѣ, согнали, сгрузили все это, наконецъ, въ лагерѣ пытокъ и смерти – приснопамятномъ Талергофѣ».
Фактически мы можем констатировать следующие факты:
1. Накануне Первой мировой войны коренное русинское население австрийской Галиции в большинстве своем считало себя русским. Таковым же его считали австрийские власти, в результате репрессий которых у русинов возникло стремление к возвращению своих земель в состав русского государства.
2. Начало боевых действий и первые значительные успехи русских войск в ходе Галицийской битвы 1914 года были восприняты русинами с воодушевлением. В значительной степени такое состояние дел было обусловлено многолетним административным давлением на галицких русинов, ущемлением их в правах по языковому, культурному и религиозному принципу, которое постепенно переросло в уголовную репрессию, а в канун и в начале боевых действий приняло характер безсудных и судебных расправ, включавших казни, заключение в концлагерь или тюрьму, а также выселение из родных мест вглубь Австрии.
3. В это же время лояльная по отношению к Австрии часть русинов принимает концепцию политического украинства. Ее главная отличительная черта – провозглашение украинцев и русских разными народами и причисление к числу украинцев не только галицийских русинов, но и малороссов центральной и восточной Украины, которых необходимо «освободить» от российской власти.
4. Таким образом, русины Галиции оказались разделены на собственно русинов и украинцев. Первые ориентировались на Россию и считали себя русскими. Вторые были лояльными подданными Австро-Венгрии. Естественно, что Вена делала ставку на вторых, стараясь еще до войны максимально расширять и поддерживать украинофильские тенденции в крае.
5. Галицкие русофилы и украинофилы относились друг к другу настороженно. С течением времени эта настороженность начала перерастать во враждебность, поскольку представители обоих течений считали друг друга предателями. Украинофилы, бывшие тогда в крае в численном меньшинстве, пытались развернуть ситуацию в свою пользу, опираясь на административный и полицейский аппарат Австро-Венгрии и встречали в этом вопросе понимание и поддержку местных и центральных властей.
1. С началом боевых действий австрийское командование обнаружило, что в Галиции находится во враждебном крае. «Мы очутились перед враждебностью, которая не снилась даже пессимистам. Пришлось прибегнуть к таким же мероприятиям, как и в Боснии, – брать заложников, главным образом, волостных старост и православных священников», – писал начальник разведывательного бюро австрийского Генерального штаба Макс Ронге.
В результате взаимная заинтересованность украинофилов и австро-венгерского командования резко возросла, а русофильское население стало рассматриваться как полностью враждебное. Украинофильские элементы воспользовались ситуацией и готовностью австро-венгерской администрации к самым жестким мерам, и массовыми доносами дополнительно разжигали взаимное недоверие, провоцируя террор против своих политических оппонентов. «С объявлением в Австро-Венгрии мобилизации, в Галичине, Буковине и Угорской Руси началось, при деятельном содействии «украинцев», настоящее истребление русских»[118], – констатировалось в резолюции Русского народного совета Прикарпатской Руси[119]. Вот красочное описание ситуации, оставленное доктором Василием Романовичем Вавриком:
«…Весь ужасъ и мученiя, перенесенныя русскимъ населенiемъ въ Австро-Венгрiи, главнымъ образомъ, на первыхъ порахъ войны, т. е. до момента вытѣcненiя русской армiей австро-мадьярскихъ войскъ за Дунаецъ и по ту сторону Карпатскаго хребта, не имѣли предѣла: это была сплошная полоса неразборчиваго въ средствахъ, безсистемнаго террора, черезъ которую прошло поголовно все pycское населенiе Прикарпатья.
Черная гроза военнаго и административнаго австро-мадьярскаго террора, клокотавшая надъ русскимъ населенiемъ въ Галичинѣ, Буковинѣ и Угорской Руси въ этоть первый перiодъ войны, была настолько свирепа, что вполнѣ подтвердила то мнѣнiе, какое постепенно стало утверждаться за испытавшими первые ея приступы, a затѣм очутившимися въ концентрацiонныхъ лагеряхь въ глубинѣ Австрии, какъ о болѣе счастливыхъ.
Слишкомъ велики и безконечно жестоки были страданiя карпато-россовъ въ этотъ первый пepiодъ войны на ихъ же прадѣдовской землѣ, у нихъ же дома. На нихъ мы должны остановиться ближе. Это тѣмъ болѣе необходимо, что съ каждым годомъ, отдѣляющимъ наши дни оть того жестокаго въ исторiи русскаго народа времени, память о немъ начинаетъ тускнѣть и затираться въ народномъ сознанiи.
А кь тому же, въ то время какъ о ужасахъ концентрацiонныхъ лагерей писалось сравнительно много въ началѣ войны въ русской, швейцарской, итальянской, французской и даже нѣмецкой (coцiалистической) печати, а послѣ войны появились болѣе или менѣе обстоятельныя свѣдѣнiя въ галицко-русскихъ и американскихъ печатныхъ изданiяхь, – о австро-мадьярскихъ звѣрствахъ надъ неповиннымъ ни въ чемъ pycскимъ населенiемъ, находившимся подъ властью Австрiи, совершаемыхъ на мѣстахъ, писалось очень мало и къ тому же случайно, отрывочно, а главное – противоречиво. Всѣ тѣ случайныя свѣдѣнiя объ этомъ жестокомъ перiодѣ, какiя попадали въ печать, не могли претендовать на полноту и элементарную безпристрастность именно потому, что были современными и писались въ исключитительно болѣзненныхъ общественныхъ условiяхъ, въ обстановкѣ непосредственнаго военнаго фронта. Современныя газеты сплошь и рядомъ пестрѣли по поводу каждаго отдѣльнаго случая этой разнузданной расправы свѣдѣнiями беззастѣнчиво тенденцiознаго характера. Этой преступной крайностью грѣшила, за рѣдкими исключенiями особенно галицкая польская и „украинская» печать. Въ ней вы напрасно будете искать выраженiя хотя бы косвеннаго порицанiя массовымъ явленiямъ безцеремонной и безпощадной, безъ суда и безъ слѣдствiя, кровавой казни нашихъ крестьянъ за то только, что они имѣли несчасгье быть застигнутыми мадьярскимъ или нѣмецкимъ (австрiйскимъ) полевымъ патрулемъ въ полѣ или въ лѣсу и при допросѣ офицера-мадьяра или нѣмца, непонимавшаго совершенно pycскаго языка, пролепетали фатальную фразу, что они всего только «бѣдные руссины»! А что пocлѣ этого говорить о такихъ случаяхъ, когда передъ подобными «судьями», по доносу въ большинствѣ случаевъ жалкаго „людця»-мазепинца, цѣлыя села обвинялись въ открытомъ «pyccофильствѣ»? He рѣдко кончались они несколькими разстрѣлами, а въ лучшемъ случаѣ сожженiемъ села. Широкая публика объ этомъ не могла знать подробно въ тѣ знойные дни всеобщаго военнаго угара, а еще меньше она знаетъ сейчасъ».
8. Фактически ситуация, когда на приграничной территории воюющего государства компактно проживало население, родственное по отношению к военному противнику, усугубилась назревавшим в среде самих галицких русинов гражданским конфликтом между русофилами и украинофилами. Австро-венгерское командование, озабоченное нелояльностью русофильской части населения Галиции, сделало естественную ставку на их политических оппонентов – украинофилов, которые, сами находясь в остром конфликте с русофилами, использовали ситуацию для физического подавления оппонентов. Об уровне гражданского противостояния говорит тот же Ваврик, чьи слова буквально напитаны ненавистью, понятно, что украинофилы платили русофилам той же монетой:
«Роль этихъ народныхъ предателей, т. н. „украинцев», въ эту войну общеизвѣстна. Детеныши нацiональнаго измѣнника русскаго народа изъ подъ Полтавы, вскормленные подъ крылышкомъ Австрiи и Германiи, при заботливомъ содѣйствiи польской администрацiи края, въ моментъ войны Австрiи съ Россiей, т. е. въ знаменательный въ исторiи русскаго народа моменть собиранiя искони-русскихъ земель на западѣ, сыграли мерзкую и подлую роль не только въ отношенiи Россiи и идеи всеславянскаго объединенiя, ставъ всецѣло на сторонѣ Австро-Венгрiи, но въ особенности въ отношенiи безконечныхъ жертвъ австро-мадьярскаго террора и насилiя надъ карпато-русскимъ населенiемъ».