Украинские националисты переняли этот австро-германциский подход к геноциду, как к способу решения любых проблем, не имея однако возможности заселять очищенные территории, за отсутствием потенциальной армии колонистов. Отсюда и главное противоречие украинского национализма – потенциально он может достичь своей цели построения «украинской Украины» за счет физического уничтожения или изгнания всех нелояльных, но вместе с ними он просто уничтожит государство, которое лишится большинства своих граждан.
Глава 8Война империалистическая и война гражданская
По сути, ни одна из сил, в той или иной степени, в том или ином качестве участвовавших в геноциде галицких русинов, не решала с его помощью своих стратегических задач, даже наоборот: решение проблемы становилось невозможным. Тем не менее геноцид начался и годами поддерживался как бы сам собой, как «инициатива снизу», не получившая должного отпора властей, как разгул народной стихии, что дает нам право говорить о том, что в крае, при попустительстве венского кабинета, шла гражданская война, в которой местные власти и военное командование поддержали одну из сторон конфликта, результатом чего стал массовый геноцид сторонников другой стороны.
Все изложенное ни в малейшей степени не снимает ответственности с императорского и королевского правительства, как со структуры юридически и фактически ответственной за все происходящее на подведомственной территории, осведомленной о том, что именно происходит в провинции, имевшей достаточные юридические и фактические полномочия для того, чтобы остановить геноцид, но годами «не замечавшей» его, молчаливо поощрявшей убийц.
Никакие соображения государственной безопасности не могут служить оправданием поведения центральных австрийских властей в сложившейся ситуации. Равным образом, неадекватность, неготовность, неверная оценка ситуации также не снимают с них ответственность, поскольку для политика простое несоответствие занимаемой должности, приведшее к фатальным последствиям, уже является уголовным преступлением. Механизм отставки демократических правительств, записанное во многие конституции, в том числе и в украинскую, право народа на восстание и знаменитое пушкинское «самовластие, ограниченное удавкою» – все это регуляторы, в разные века и в разных условиях служившие и служащие предохранительными механизмами от руководящей неадекватности. А правительство, в условиях боевых действий с сильным противником провоцирующее и поощряющее гражданскую войну на собственной территории, иначе как неадекватным, назвать трудно.
Несмотря на то что присоединение Галиции к Российской империи не являлось одним из внешнеполитических приоритетов Петербурга накануне войны, с началом боевых действий такая цель появилась. Она, конечно, уступала по своей значимости задаче установить полный русский контроль над проливами Босфор и Дарданеллы, к тому времени сто пятьдесят лет, со времен Екатерины II, описываемый формулой «вернуть крест на Святую Софию». Не исключено, что Россия при заключении мирного договора отказалась бы от Галиции, использовав ее в торге за решение более приоритетных проблем. В конце концов, нищая, дополнительно разоренная войной провинция – не большое приобретение для империи.
Однако факт создания генерал-губернаторства сразу же после оккупации Галиции русскими войсками в 1914 году, свидетельствует о том, что намерение аннексии Галиции существовало. Об этом же свидетельствуют и официальные документы, в том числе российские требования по послевоенному переделу территорий, предъявленные союзникам. То есть по возможности Россия желала все же сохранить Галицию за собой.
У этого желания есть как минимум две логичных причины. Во-первых, со времен Ивана III российские государи позиционировали себя, как единственные легитимные наследники первых Рюриковичей – князей-единодержцев древней Руси. Галиция оставалась последним осколком русских земель, все еще находившимся в тот момент под иностранным управлением и не возвращенным под скипетр русского монарха. Идея восстановления державы, сформулированная еще в конце XV века, властно требовала закончить собирание русских земель. Сегодня бы сказали, что необходимо было завершить геополитический проект.
Во-вторых, в начале XX века, накануне Первой мировой войны, Петербург уже столкнулся с распространением на Юг России и в Малороссию ереси взращенного австрийцами и поляками украинства, раскалывавшего единый православный народ, подрывавшего позиции империи на стратегически важном Юге, не так давно, по историческим меркам, отвоеванном у Турции и являющемся плацдармом для дальнейшего движения к Константинополю, проливам и на Балканы.
Так же, как австрийцы имели все основания опасаться русинского русофильства, и Российская империя должна была стремится к уничтожению украинской бациллы русофобии. Не случайно сегодня политический украинец, как правило евроинтегратор, действующий под лозунгом «геть від Росії». Эта особенность украинства была отчетливо заметна уже тогда. При этом необходимо помнить, что украинство в то время действовало еще и под общесоциалистическими лозунгами. Подавляющее большинство (если не все) из политических сил, действовавших на территории Российской империи и позиционировавших себя, как украинские, были одновременно и социалистическими, и революционными. То есть стремились к насильственному свержению российского самодержавия. И эта последняя цель была у них приоритетной, что подтверждается последующей деятельностью Центральной Рады, которая свержение самодержавия поддержала сразу, но свои отношения с Временным правительством стремилась строить на началах автономии в составе России, а лозунг независимости выдвинула вынужденно, лишь после захвата власти большевиками, которые сами не собирались мириться с властью Рады в Киеве.
Следовательно, петербургское правительство логично стремилось к подавлению украинства и как потенциально сепаратистского (а на тот момент еще даже не вполне автономистского), но в большей мере как социалистического и революционного движения, смыкавшегося с другими врагами династии Романовых в намерении ниспровергнуть монархию. Но подавить украинство, не контролируя территорию его зарождения и распространения – Галицию, было невозможно. Таким образом, интересы внутренней безопасности империи требовали аннексии Галиции.
В то же время необходимо трезво оценивать австрийскую ситуацию, чтобы понимать принципиальный характер сохранения суверенных прав на Галицию для австрийского правящего дома. Австро-Венгрию тогда не случайно называли «лоскутной монархией». Германский, первоначально государствообразующий, элемент к концу XIX века практически растворился в инонациональном, в большинстве своем славянском, море. Империя скреплялась только за счет признания, по умолчанию, суверенных прав монарха на отдельные ее территории. Признание права австрийских русских на присоединение к своему национальному государству, вопреки династическим правам австрийского императора[130], было бы для Австрии созданием опасного прецедента: если можно Галиции, то можно и другим. С учетом сильных пророссийских настроений среди славянских подданных империи (кроме поляков), можно было смело прогнозировать полный развал австро-венгерской государственности (и без того непрочной).
Решение этой проблемы Австрия видела в отторжении от России малороссийских областей. Часть территории должна была быть присоединена непосредственно к австрийским владениям, а на части планировалось создание формально независимого буферного государства, а на деле австрийского протектората, управляемого либо императором напрямую[131], либо кем-то из семьи Габсбургов. Таким образом, Россию планировалось отрезать от Балкан и загнать в Азию.
В господстве на Балканах и в отбрасывании России за линию Дона и Полесских болот Австрия видела гарантию своей безопасности. Сам по себе галицийский вопрос, как мы отмечали выше, до войны не особо беспокоил Россию. Но контроль турецких проливов, обеспеченный прочными позициями на Балканах, был для России принципиальным. Здесь противоречия были непримиримыми. Не случайно вся Первая мировая война формально началась из-за того, что Австрия ясно продемонстрировала намерение ликвидировать независимость Сербии – последнего, если не считать крошечной Черногории, относительно надежного союзника России на Балканах, а Россия, не менее ясно, продемонстрировала намерение этому помешать.
Этим комплексом противоречий определялся империалистический характер борьбы Австрии и России за Галицию. Не являвшаяся яблоком раздора до войны, провинция стала таковым в ходе боевых действий, когда, во-первых, возникла возможность пересмотреть границы, а во-вторых, у России в Галиции появился внутренний союзник в лице затравленных австрийской властью русинов.
Права династии и интересы государства и в Вене, и в Санкт-Петербурге рассматривались как достаточные обоснования претензий на Галицию. Мнение народа никого не интересовало, вернее, интересовало лишь в той степени, в какой могло помочь или помешать реализации государственных и династических амбиций. Для России присоединение Галиции являлось бы завершающим актом собирания древнерусских земель. Для Австрии сохранение Галиции было важно, даже необходимо, в качестве плацдарма для дальнейшей экспансии в Малороссию и на другие южнорусские земли, каковая экспансия, по идее венских стратегов, должна была обеспечить безопасность государства.
Однако, как мы отмечали выше, помимо империалистической войны, шедшей на территории Галиции и приносящей массу бед ее населению, в провинции шла и гораздо более серьезная и бескомпромиссная гражданская война русинов-русофилов и русинов-украинофилов (русских и украинцев). Внешне не сразу заметная, именно эта война во многом определила массовый и чрезвычайно жестокий характер австрийских репрессий в Галиции, вылившийся в геноцид ее русского населения.