Языковое противоречие, и в сегодняшней Украине служащее едва ли не главным камнем преткновения, главной линией разделения народа, грозящей превратиться в непреодолимый цивилизационный разлом, было основным и в Галиции начала XX века. Иных просто не было. Русины еще не стали окончательно русскими и украинцами, они все еще были русинами, но выбор языка пропаганды, а затем и языка общения, языка творчества, постепенно определял и внутриполитические симпатии, и внешнеполитическую ориентацию.
Не то же самое ли мы видим в современной Украине? И не объясняется ли эта непримиримость в отношении, казалось бы, пустякового вопроса тем, что кроме выбора в пользу языка Пушкина[132] или в пользу народных южнорусских говоров русский от украинца и сейчас-то мало отличается, а уж русин-украинофил от русина-русофила и вовсе ничем не отличался, кроме лингвистических предпочтений? Всегда ведь наибольшее ожесточение вызывает внезапно обнаруженная нетаковость[133] человека близкого. Потому и гражданские войны отличаются наибольшим ожесточением – в них каждая сторона видит в оппоненте не просто врага, но предателя.
Данное русинско-русинское противоречие было разрешимо в рамках концепции существования на одной территории двух русинских культур: традиционной – русской и формирующейся – украинской. Очевидно, что при наличии минимальной доброй воли австрийских властей, при проведении ими минимально адекватной политики, никаких оснований для возникновения и нарастания противостояния между русофильской и украинофильской фракциями русинского движения не было: не ссорятся же полтавчане с харьковчанами или львовяне с волынянами из-за диалектных различий. Именно отчетливо выраженное намерение венского кабинета поддерживать русинов-украинофилов только в качестве антипода русинов-русофилов, привело к нарастанию искусственно взращивавшегося австрийцами межфракционного антагонизма, переросшего вначале в партийно-политическую ненависть, а затем и в этническую вражду.
Только переход Галиции по итогам войны и русской революции под власть Польши, рассматривавшей все русинское население как украинское, а затем вхождение этой территории в состав СССР, где большевистская украинизация уже закончила формирование украинской нации (по крайней мере формально), что и в этом случае предопределило зачисление всех русинов в украинцы, смогло затушевать тот факт, что, в результате гражданской войны 1914–1918 годов в Галиции, стало фактическое выделение из вчера еще единых русинов нового этноса – украинского, рассматривавшего в качестве украинцев всех русинов (а в перспективе и малороссов) и на этой почве вошедшего в непримиримый конфликт с теми русинами, которые продолжали идентифицировать себя как русских.
Этот тезис подтверждается современной политической практикой. В частности, в Закарпатье, где имя русинов не погибло, как это произошло в Галичине, результаты голосования на президентских и парламентских выборах всегда бывают значительно ближе к областям юго-востока и к Крыму, население которых в большинстве причисляет себя к русской Украине и делает геополитический выбор в пользу России, чем к соседним западным областям, позиционирующим себя, как украинский Пьемонт и являющимся локомотивом евроинтеграции.
Отчетливый, направленный против русофильской фракции союз австрийских властей с украинофилами, стимулировал русофилов к поиску союзника, способного компенсировать вес Вены, брошенный на чашу весов ею же инспирированного внутрирусинского конфликта. Таким союзником мог быть только Санкт-Петербург. По сути, Австрия, терзаемая иррациональными страхами, своими руками создала условия для возникновения на территории ее пограничной провинции гражданского конфликта и сама же, своими действиями толкнула одну из сторон этого конфликта в объятия доставлявшего наибольшие опасения Вене геополитического оппонента. Австрия создала все необходимые и достаточные условия для возникновения самого вопроса об аннексии Галиции Россией.
Еще раз заметим, что большая часть австрийских страхов была, как сказано выше, иррациональна. Несмотря на пожелания панславистов официальный Петербург не горел желанием превращать Российскую империю в панславянскую. Тем не менее конкретные действия, допущенные и санкционированные австрийскими властями, а именно террор против мирного населения, переросший в геноцид галицких русинов, а также разжигание внутрирусинских противоречий и явная поддержка Веной одной из сторон конфликта, сделали русинов-русофилов естественными союзниками русской армии, появившейся в Галиции в 1914 году. Ну а далее династические традиции, геополитические интересы и даже свойственное тогдашнему обществу, да и отчасти политикам, идеалистическое представление об обязанности защитить угнетаемое родственное население сделали свое дело, превратив для населения Галиции империалистическую войну в гражданскую значительно раньше, чем это сделал Ленин в России.
Тот факт, что в гражданский конфликт оказались вовлечены великие державы, не делает тем не менее ответственность Вены и Петербурга одинаковой. Да, Россия, после того, как ее войска оказались в Галиции, оказала поддержку русинскому русофильскому движению. Во время войны естественно привлекать на свою сторону союзников. Но русины-украинофилы, за все время российской оккупации Галиции и существования генерал-губернаторства, не подвергались гонениям и уж тем более, на подконтрольных России территориях не проводилась политика массового уничтожения нелояльного населения. В то же время австрийские власти, как указано выше, начав репрессии еще до войны, лишь ужесточали и расширяли их. Таким образом, ответственность за трагедию галицких русинов практически полностью должна быть возложена на власти Австро-Венгрии, которые спровоцировали в собственной провинции ситуацию гражданского противостояния, довели ее до взрыва и затем попытались восстановить спокойствие за счет тотального уничтожения значительной части своих собственных подданных.
Глава 9Талергоф и современность. Политические последствия геноцида 1914–1917 гг.
Необходимо констатировать, что геноцид галицких русинов в 1914–1917 годах полностью изменил этническую и политическую ситуацию в Галиции, которая именно после этого стала современной Галичиной. Именно после этого термин «русины», до сих пор бытующий в Закарпатье, перестал применяться к населению Галиции. Именно с этого момента русофильские тенденции стали быстро затухать в данном регионе, постепенно сменяясь русофобским украинским национализмом.
«Война, которая нанесла нам столько болезненных ударов, должна, наконец, основательно прочистить атмосферу галицкой публичной жизни от москвофильства», – с удовлетворением отмечала газета «Діло»[134]. Если накануне войны российское консульство во Львове считало, что «приблизительно половина малороссийского населения Галиции принадлежит или сочувствует русской партии»[135], то по окончании войны ситуация кардинально меняется[136].
В целом можем констатировать, что геноцид оказался единственным инструментом, позволившим Австро-Венгрии формально достичь своих целей в Галиции, в частности, изменения исторической памяти, языка и политической ориентации ее населения. Правда, стратегически самой Австро-Венгрии это не помогло, но это не отменяет опасного соблазна для некоторых политических сил попытаться повторить австрийский опыт сегодня, в надежде, что им повезет больше. В конце концов, история учит нас тому, что даже миллионы и десятки миллионов жертв, положенные на алтарь исторического опыта, оказываются бессмысленными, и следующие поколения, с упорством, достойным лучшего применения, повторяют самые бессмысленные ошибки и самые гнусные преступления своих предков.
«Русское движение так и не оправилось от Талергофского разгрома», – констатируют современные исследователи[137]. «Почти все лучшие представители интеллигенции, духовенства, крестьян, рабочих были физически уничтожены»[138].
Но и для самой Галиции, теперь уже Галичины, геноцид сыграл отрицательную роль. Казалось бы, украинофильская фракция выиграла гражданскую войну за счет геноцида своих оппонентов-русофилов, учиненного австрийскими руками под благовидным предлогом защиты отечества. Однако в результате Галичина, перестав быть русской Галицией, не стала ни австрийской, ни польской. Нельзя сказать, чтобы она стала и украинской. Самоназвание галичане осталось до сих пор, и потомки жителей бывшей Галиции четко отделяют себя от населения всей остальной Украины, что неоднократно отмечали исследователи, принадлежащие к разным политическим лагерям, в том числе и к националистическому. Не случайно в 1918–1920 годах объединение УНР и ЗУНР состоялось лишь формально, настоящего слияния не произошло.
Более того, начавшись как внутрирусинская культурологическая дискуссия, приобретя затем характер политического движения, став после Первой мировой войны этнообразующим фактором в Галиции, превратившим ее при помощи геноцида русофилов в Галичину, украинофильство и сегодня выдвигает те же требования, что в 1914–1918 годах. Только теперь речь идет об искоренении русского этнического компонента не в отдельно взятой австрийской провинции, а во всех, объединенных в Украину, землях Малороссии, Новороссии и Слобожанщины.
Если в землях к востоку от Збруча превалирует восприятие украинства как гражданства, то в бывшей австрийской Галиции на первое место выдвигается этнический характер украинства. Причем русская, русскоязычная или русофильская часть Украины, по старой галицкой традиции времен Талергофа, рассматривается в качестве предателей, или, в крайнем случае, неполноценных граждан, которым требуется прохождение дерусификации.