Положение стало меняться после второго (1793 год) и третьего (1795 год) разделов Польши, когда между Россией и Австрией образовалась общая граница. И меняться оно начало именно по инициативе власти, которая, таким образом, и дала старт неконтролируемому развитию цепи событий, влияние которых и отдаленные последствия мы испытываем до сих пор.
Уже в 1796 году австрийский историк Иоганн Христиан Энгель указывал, что соседняя с Галицией Волынь была присоединена к Российской империи, как «составная часть древней российской державы»[1]. Отсюда историком делался вывод о том, что Россия впоследствии может потребовать себе Галицию, также входившую когда-то в состав древнерусского государства. Необходимо, однако, подчеркнуть, что Энгель говорил о внешней угрозе (Россия может предъявить претензии на Галицию), а не о внутренней (население Галиции – потребовать присоединения к России). Тем не менее австрийские власти озаботились именно настроениями населения, которое, во-первых, оставалось лояльным Вене и, во-вторых, не имело никакого влияния на политику официального Петербурга.
Как показали дальнейшие события, указание Энгеля было вполне резонным. Впрочем, территориальные притязания на Галицию Россия до 1914 года заявляла только один раз, во время последнего крупного расширения имперской территории при Александре I. Без всякого сомнения, даже если бы на территории Галиции жило не только нерусское, но и вовсе неславянское население, это не помешало бы Александру предъявить на нее претензии. Присоединил же он к России Польшу и Финляндию. А ведь не только население этих стран не было русским, но и сами они никогда не были Русью – не управлялись князьями из дома Рюрика.
В 1809 году российский император Александр I затронул в разговоре с французским послом Арманом де Коленкуром тему Герцогства Варшавского, образованного незадолго перед тем по инициативе Наполеона. При этом монарх заявил: «Любое увеличение герцогства за счет Галиции противоречит моим интересам, а последняя должна быть целиком или частично присоединена к России»[2]. Здесь также важно отметить «целиком или частично». Ведь западная Галиция была населена поляками, а центром ее был Краков – старая польская столица. Следовательно, территориальные претензии Александра к Австрии не были мотивированы этнически. Он не возвращал ранее утраченные территории, но присоединял новые. И позиция населения Галиции интересовала его меньше всего.
Однако это не было очевидно австрийцам, поскольку формально позиция Александра I полностью соответствовала оформленной еще Иваном III в XV веке традиции российской монархии, заявлявшей о своем династическом и историческом праве на все земли бывшей Киевской Руси, некогда управлявшиеся князьями из дома Рюрика, как на свою «отчину и дедину». Именно эта идеологическая концепция обосновывала трехвековое (к тому времени) движение России на Запад, начавшееся с войн Ивана III с Великим княжеством Литовским за Вязьму, Смоленск и Чернигово-северскую землю и практически (за исключением Галиции) завершенное Екатериной II, оформившей ликвидацию польского государства в ходе его трех разделов, и возвращение российской монархии восточных земель Речи Посполитой, с русским православным населением.
Конечно, идеологическая концепция Ивана III к тому времени отжила свое, а Российская империя со времен Екатерины стремилась к естественным защитимым границам: от Балтики, по Одеру к Бескидам и Карпатам, далее по Пруту к Дунаю и к Черному морю, защита которого должна была быть обеспечена контролем над проливами Босфор и Дарданеллы. Всероссийских императоров не интересовала этническая принадлежность народов, населявших данные территории. Их интересовали сами территории как гарантия обеспечения военной защиты и торговых интересов империи. О естественности этих рубежей свидетельствует тот факт, что выйти на них Россия стремилась и при Екатерине, и при трех Александрах, и при двух Николаях, и даже при Сталине. Именно последний, сформировав после победы в Великой Отечественной войне социалистическое содружество, практически решил проблему естественных границ (кроме турецких проливов, до которых так и не смог дотянуться, хоть и очень хотел).
Интересно, что в рамках этого стремления к естественным границам, присоединение Галиции не является обязательным, а занятие территорий за карпатскими перевалами, включая польскую Западную Галицию и бывшее венгерское Закарпатье, и вовсе нежелательны. Но движение Российской империи на Запад не было в то время каким-то образом логически мотивированно, концепция естественных границ еще не была практически сформулирована (в то время как концепция династических и исторических прав была близка и понятна и Вене, и Санкт-Петербургу). Наконец, в России, с начала XIX века начал зарождаться, а затем бурно развился панславизм, потенциально готовый обосновать претензии Санкт-Петербурга не только на Галицию, но и на Сербию, Чехию, Словакию – на все славянские земли Австрии и Турции. При этом надо учесть, что Австрия сама претендовала на турецкие земли на Балканах, населенные славянами, и видела в России сильного конкурента.
Кроме того, в том же (1809) году небольшая часть Галиции (Тернопольский округ) действительно была присоединена к России. Однако в 1815 году Александр I вернул эти земли Австрии, и с тех пор Российская империя не выдвигала территориальных претензий к соседней стране. Но ведь в политике рассматриваются не намерения, а возможности. Понятно, что Австрия, здраво оценивая возможности России, имела основания для опасений. Русская армия совсем недавно разгромила объединенные силы Европы (среди которых были и австрийцы) под командованием ее лучшего полководца – императора французов Наполеона I и вошла в Париж всего через два года после того, как наполеоновская Великая армия перешла Неман и вторглась в Россию. Понятно, что и войти в Вену русским войскам труда бы не составило. Во всей Европе всю первую половину XIX века (вплоть до Крымской войны) не было силы, способной на равных противостоять России.
Еще раз отметим, что само население Галиции не давало никаких оснований для подозрений в нелояльности, но именно с этого момента австрийское правительство, считая, что претензии России на Галицию могут быть возобновлены в любой момент, постаралось искоренить в русинском населении восточных владений самосознание общности происхождения с соплеменниками по ту сторону границы. Австрийские власти перестраховывались, пытаясь заранее исключить любые условия для возникновения в провинции ориентированного на Россию движения, а в результате сами же создали условия для его возникновения. Впрочем, конфликтная ситуация в провинции вызрела не сразу, но противоречия уже возникли и согласие между населением и властью, раз будучи нарушено, так никогда больше и не восстановилось. Власти покусились на внутренний мир подданных, подданные, оставаясь лояльными внешне, внутренне отказали власти в легитимности.
В документах галичан теперь предпочитали именовать не русскими, а рутенами. Было прекращено преподавание на русском (славяно-русском) языке в учебных заведениях. С 1816 года языком обучения в галицких школах был официально утвержден польский. «Нет никаких политических оснований противиться обучению в Галичине польскому чтению и письму, – подчеркивали австрийские чиновники. – А если принимать во внимание соображения политического свойства, то, конечно, менее благоразумно распространять вместо польского «рутенский» язык, представляющий лишь наречие русского языка»[3].
В 1822 году власти запретили ввоз книг из России. Всячески препятствовали они и изданию книг на русском языке внутри страны. Крупный галицкий историк Дионисий Зубрицкий, опубликовавший в 1830 году во Львове оду Гавриила Державина «Бог», попал под подозрение в неблагонадежности, поскольку имел неосторожность заявить, что именно на язык Державина следует ориентироваться местным литераторам.
Полицейский надзор был установлен за издателями чисто культурологического, не претендовавшего на какое-либо политическое значение, альманаха «Русалка Днестровая» (1837 год) – Маркианом Шашкевичем, Яковом Головацким, Иваном Вагилевичем. Их обвинили в русофильстве, а тираж сборника (за исключением нескольких десятков экземпляров, которые удалось спрятать) конфисковали.
Проводимая властями политика денационализации Галицкой Руси неизменно сопровождалась полонизацией. «В пору занятия Галичины Австриею епископы (по крайней мере, к сельскому духовенству) отзывались по-русски, – констатировал галицкий исследователь. – Теперь же официальным языком русско-униатских консисторий возле латинского стал исключительно польский язык»[4].
Неугодным оказался даже кириллический алфавит. Русинов убеждали отказаться от него в пользу латинского. Латиницей издавались сборники народных песен, что, очевидно, должно было, по мнению издателей, демонстрировать принадлежность народной культуры галичан к польской.
Объяснить позицию Вены в данный период можно обычной перестраховкой. Австрийские власти не боялись каких-либо неожиданностей от разделенной между тремя государствами Польши, считая, что сам факт раздела (а значит, и заинтересованности трех мощнейших европейских военных держав в сохранении status quo) служит гарантией от любых покушений поляков на реставрацию собственной государственности. В то же время отчетливая (ощущавшаяся и на самом высшем – во дворце, и на самом низшем – в сельской хате, уровнях) этническая близость галицких русинов к государствообразующему народу Российской империи (далеко превосходившей Австрию в военном отношении), вызывало беспокойство. Впрочем, дальше попыток культурной полонизации русинов (которая должна была обосновать «права» Австрии на них, как на часть польского, а не русского народа) дело тогда не шло.