ида 1914–1917 годов: уничтожение, эмиграция или переформатирование в украинца.
Наконец, точно так же, как и в Галиции сто лет назад, дискуссии о государственном языке, форме государственного устройства, этнических корнях, внешней политике и торгово-экономических приоритетах стали делом узкого круга так называемой украинской интеллигенции. Так называемой потому, что ни с классической, жертвенной русской интеллигенцией, ни с советской интеллигенцией, названной Солженициным образованщиной, они не имели ничего общего. Они не были ни жертвенны, ни образованны, равным образом не были они обременены и культурным багажом. В своем большинстве это были либо быстро перекрасившиеся худшие представители партийной, советской и комсомольской элиты, либо постепенно вытеснявшие их с начала 90-х годов выходцы из глухих западноукраинских сел и маргинальных слоев населения, из которых при помощи американских и европейских грантовых программ вырастили журналистов, политологов, экономистов и прочих экспертов – лидеров общественного мнения.
Участие русской интеллигенции (или русскокультурных интеллектуалов) Украины в этой дискуссии было ограниченно и быстро сведено практически на нет. Ее позиция, заключавшаяся в необходимости строить многонациональное государство на федеративных основаниях, была практически сразу же отметена. На государственном уровне было принято решение о создании унитарного государства-нации на основании националистических украинских (по факту – галицийских) концепций.
Различие ситуаций в Галиции в 1914 году и на Украине в 2014 году заключалось в том, что галицийские крестьяне ни сном, ни духом не ведали о галицко-русском концептуальном противоборстве и определяли себя – украинцами, русинами, «руськими» или еще как-то – в зависимости от указаний своего пароха (сельского священника, в Галиции, как правило, униата, хоть были и православные), вовсе не понимая, что это значит. Граждане же современной Украины при помощи СМИ оказались в курсе идеологической борьбы и, тем не менее также не понимая ее смысла (в том числе не понимали и продолжают не понимать его люди с одним или несколькими высшими образованиями), сделали квазисознательный выбор и причислили себя к одному из лагерей.
Таким образом, конфликт, свидетелями которого мы сейчас являемся, стал неизбежным с начала 90-х годов. Он мог разрешиться компромиссом в виде федерализации и двуязычия, но мимо этой возможности украинские власти прошли, окончательно похоронив ее в 2000 году, когда парламент отказался ратифицировать результаты референдума по предложенной тогдашним президентом Кучмой конституционной реформе, предполагавшей создание двухпалатного парламента, что неизбежно влекло за собой федерализацию.
Проблема могла разрешиться разделом страны или превращением ее в конфедеративное образование из двух или более частей. Первый раз такая возможность промелькнула в ходе противостояния 2004 года (первого майдана), когда регионы Юго-Востока на съезде в Северодонецке отказались подчиняться Киеву, если там к власти придут мятежники. Однако тогда государственный переворот в Киеве прошел бескровно (была даже сохранена видимость конституционнсти), и окончательный разрыв не состоялся. Второй раз такая возможность появилась у официального Киева в марте 2014 года, когда регионы Юго-Востока вновь отказались подчиняться нацистскому правительству, пришедшему к власти в Киеве в результате вооруженного переворота, и потребовали федерализации, а фактически конфедерализации страны. Собственно, отказ Киева от переговоров и ставка на силовое подавление протестов и дали старт идущей ныне гражданской войне и фактическому силовому уничтожению Украины, поскольку сегодня говорить о ней как о полноценном государстве, имеющем хоть какую-то перспективу, в принципе невозможно.
Следует отметить, что процесс нарастания данного конфликта был обеспечен не только объективно совпадающими интересами радикальных украинских националистов (нацистов), желавших построить государство одной нации, и украинского олигархата, которому необходимо было обосновать свое право на бесконтрольное ограбление доставшейся территории. В создании «украинской Украины», видящей в России своего главного (а на данном этапе и единственного) врага, были объективно заинтересованы Соединенные Штаты Америки.
В общем-то, и компромисс между русской и галицийской Украинами оказался невозможным именно потому, что галичане, чувствуя за собой поддержку украинской власти (достаточную, чтобы подавить внутреннее сопротивление) и поддержку мирового гегемона – США (достаточную, как они считали, чтобы исключить возможность внешней поддержки русских Украины), не желали идти ни на какие компромиссы и уступки. Компромиссом в их понимании было безоговорочное принятие их позиции.
В результате война стала неизбежна. А когда раскол общества дошел до стадии возникновения линии фронта, появилась необходимость как-то очертить границы русской Украины. Русофильские настроения были больше распространены в областях Юга и Востока, в то время как украинствующие опирались на безусловную поддержку западных и несколько меньшую – центральных областей. Поскольку русская самоидентификация на Украине имела наиболее сильную поддержку в регионе, присоединенном Екатериной Великой к Российской империи во второй половине XVIII века и названном Новороссией, логично, что об этом названии вспомнили повстанцы против киевского режима. Таким образом, гражданская война на Украине стала войной Галиции и Новороссии.
Как Украине удалось за столь короткий срок пройти путь от самой мирной, стабильной, богатой и процветающей советской республики к европейскому Сомали с нищим, озлобленным населением – людьми, убивающими друг друга неведомо за что, мы рассмотрим в нижеследующих главах.
Глава 1Между прошлым и будущим
Создание украинской идентичности в Галиции – австрийский проект, поддержанный галицийской польской общиной. Хофбург исходил из необходимости обезопасить восточную провинцию Австро-Венгерской империи, населенную русскими (русинами), от потенциальной угрозы возвращения в состав Российской империи, в которой русские были государствообразующим народом. Австрийцы также ничего не имели против того, чтобы распространить украинство дальше на восток, на земли Малороссии, но не имели на это сил. В свою очередь, поляки составляли в Галиции господствующий класс, но были каплей в огромном русинском крестьянском море. Они вполне обоснованно считали, что безземельные в массе своей галицийские крестьяне-батраки их ненавидят и серьезно опасались, что в случае каких-либо эксцессов, вроде революции 1848 года, гнев местного населения может оказаться для них смертельным. Между тем украинизация (частичная полонизация, включавшая духовное подчинение Риму, через униатство) галицких русинов делала их чем-то вроде полуполяков – таких же неполноценных европейцев, как украинцы нынешние. Экономическое и политическое подчинение неполноценных европейцев полноценным представлялось обоснованным. Да и риск восстания становился меньше. Против кого восставать? Против тех, на кого стремишься походить? И на кого опереться? Русское население Галиции могло обращаться за поддержкой к русским России, но, становясь украинцами, галичане сами себя отрезали от Русского мира, от русского народа, меняли свой цивилизационный код, становились квазиевропейцами. Ну а в Европе им за поддержкой было обращаться не к кому. В общем, потеря галичанами русскости облегчала контроль над ними со стороны как центральных властей, так и региональной элиты.
Но, как было указано в первой части данной работы, никакая агитация и пропаганда, никакие усилия Вены или местных поляков ни совокупно, ни по отдельности не привели бы к созданию новой национальной идентичности, если бы предпосылки не возникли в самой среде галицких русинов. Напомню, что предпосылки эти возникли в ходе дискуссии, развернувшейся еще во второй трети XIX века в среде деятелей русинского возрождения, – о языке агитации и просвещения народа. Часть, как уже говорилось выше, считала, что агитацию надо вести на русском литературном языке, часть, в общем-то, обоснованно указывала на то, что язык Пушкина мужик скорее всего не поймет, поэтому необходимо пользоваться местным диалектом (суржиком). Вряд ли бы дискуссия вылилась в политическое противостояние и даже в возникновение новой этнической идентичности, если бы желающих агитировать на местном диалекте не начали поддерживать австрийские власти и польские помещики Галиции. В свое время аналогичная дискуссия в среде российских народовольцев постепенно сошла на нет, уступив место более принципиальным противоречиям. Но власть, предоставив сторонникам диалекта политическую поддержку в обмен на признание себя нерусскими (украинцами) сыграла роль того последнего прутика, который ломает хребет верблюда, – появилась критическая масса условий для возникновения политического украинства.
Поначалу это было политическое течение, не просто не поддерживавшееся народом Галиции, но и практически незнакомое ему. Тем не менее за несколько десятилетий работы в условиях обеспеченного властями режима наибольшего благоприятствования украинство вышло за узкие рамки кружковщины и политической партийности и получило определенную опору в населении. Тем не менее до 1914 года украинствующие даже в Галиции составляли меньшинство и лишь геноцид сохранившего русскую идентичность населения, проведенный австрийскими властями при поддержке украинствующих в 1914–1917 годах, сделал Галицию преимущественно украинской, в то время как в соседнем Закарпатье, руководство которым в рамках двуединой Австро-Венгерской монархии осуществлялось из Будапешта, сохранилась русинская (русская) идентичность (внутренняя политика венгров отличалась от внутренней политики австрийцев).
Выход украинства за пределы Галиции состоялся в 1917 году, когда в Киеве в условиях развала структур государственной власти Российской империи собралась Центральная рада, первоначально выдвинувшая требование ограниченной автономии, основанной на региональных отличиях, мало чем отличавшееся он аналогичных требований, исходивших в это время и из чисто русских областей, например от Всевеликого войска донского. После октябрьского переворота в Петербурге и перехода власти в руки большевиков идея автономии, милая сердцу местной буржуазии возможностью с большей долей самостоятельности хозяйствовать на землях богатейших губерний империи, трансформировалась в идею независимости. Ни правительство Центральной рады, ни сменивший его гетман Скоропадский, ни прогнавшая гетмана Директория не смогли, исключительно за счет спекуляции на лозунге украинской независимости, самостоятельно организовать более-менее устойчивую государственность. Можно смело констатировать, что в этот период украинство являлось искусственно насаждаемой идеологией правящего класса, обеспокоенного опасностью потери имущества в случае распространения на южные российские губернии власти петроградских большевиков. Кстати, даже «украинский» язык официальных документов того времени был значительно ближе к русскому (фактически являлся народным суржиком и е