Комиссаръ староства заявилъ, что имеется доносъ будто бы я пугалъ своихъ прихожанъ страшнымъ голодомъ, который возникнеть во время войны.
По пути изъ староства въ тюрьму, на мою просьбу, мы зашли въ окружной судъ.
Прокуроръ прочелъ протоколъ и, подписалъ жандарму книжку, отправилъ его, замѣтивъ:
– My z ksiedzem juz sami zrоbimy porzadek.
Послѣ ухода жандарма прокуроръ пригласилъ меня садиться и сказалъ:
– Mytycharesztantуwmamyjuż bezliku: ktostamnadrodzerozglądał się innykiwnął ręką lubglową, innyznowusiadł podkrzakiemdlazałatwienia… azandarmbytozoczył; zarazkażdegochwytaidostawiatutajjakopodejrzanegoszpiega. Dalejjuż niemagdziepomiescictycharesztantów. Jatutajwpapiorach żandarmanieznajduję nickarygodnego, awięcmogę księdszapuscić dodomu. Radzę tytkochować sieprzed żandarmami.
Со страхомъ пробрался я между патрулями ночью, какъ воръ, домой, но на другой день явился тотъ же жандармъ съ пятью другими и забралъ меня прямо въ бережанскую тюрьму. Въ тюремной канцелярiи оъъявили мнѣ приказъ львовскаго дивизионнаго суда объ apecтѣ, пocлѣ чего отправили на вокзалъ.
Туть я встретился съ благочиннымъ изъ с. Мозоловки о. Томовичемъ, также въ обществѣ жандарма.
Во Львовѣ въ какой-то канцелярiи, не то военной, не то тюремной, федьдфебель-еврей отнялъ у насъ всѣ «опасныя» вещи, какъ часы, портмоне съ деньгами, брачныя кольца и т. п., давая намъ во время этой операцiи наставленiя, что молъ не слѣдуетъ священникамъ-духовнымъ пастырямъ заниматься шпiонажемъ, что онъ этого не надѣялся и пр.
Нѣкий молодой украинофилъ, служащiй этой канцелярiи, угрожалъ намъ виселицей, пока фельдфебель бережливо пряталъ, какъ доказательство измѣны, отобранныя у нacъ мелочи.
Былъ здѣсь также свящ. Дуркотъ съ двумя сыновьями.
На третiй день перевели насъ въ большую камеру, въ которой помѣщалось уже 48 человѣкъ, между нами знакомые священники Савула, Пилипецъ, Билинскiй.
Меня и свящ. Баковича изъ Лѣсеничь допрашивалъ д-ръ Станиславъ Загурскiй (или Зигоржинскiй); хотя нашъ следователь хвастался во время допроса, что онъ львовскiй адвокатъ, но своимъ обращенiемъ онъ былъ похожъ болѣе на австрiйскаго капрала или стараго дядьку, обучающаго новобранцевъ и всячески старающагося показать имъ свою власть и превосходство.
Панъ Станиславъ бросался на меня съ кулакомъ, угрожая смертью и стараясь страхомъ заставить меня признаться, что я занiмался пропагандой православiя: но, получивъ отъ меня въ десятый разъ отвѣтъ, что я никакой пропагандой вообще не занимался, а только однажды прочелъ въ церкви посланiе митрополита Шептипкаго о православiи безъ всякихъ комментарiевъ, – онъ распорядился отвести меня обратно въ камеру. Тутъ слѣдуетъ замѣтитъ, что о. Баковичъ, весьма нервный и больной, сошелъ послѣ этого съ ума и умеръ въ Taлeргофѣ.
Жизнь въ тюрьмѣ была незавидная. Кажется, 2-го сентября я уѣхалъ съ вторымъ транспортомъ въ Талергофъ; не помню даже хорошо, съ кѣмъ ѣхалъ, потому что всѣ мы были истомлены жаждою и голодомъ.
Въ нашемъ вагонѣ ѣхало 85 человѣкъ, кромѣ конвоя, который довольно удобно расположился по серединѣ теплушки, занявъ одну треть всего помѣщенiя и отталкивая насъ прикладами на право и на лѣво въ углы вагона.
ѣхали мы пять сутокъ, получивъ за все время путешествiя разъ чай съ ромомъ, а разъ рисовый супь.
По пути на вокзалѣ били прикладами, куда попало. Меня ударили въ бедро: счастье, что я тогда несъ шинель свящ. Петровскаго изъ Рыкова. Помню также, что, когда мы грузились во Львовѣ на главномъ вокзалѣ, полицейскiй ударилъ свящ. Марицкаго дважды саблею плашмя по шеѣ. Тотъ упалъ, и уже товарищи изъ его четверки вынесли его на рукахъ изъ вестибюля по лѣстницѣ въ вагонъ.
Свящ. Гp. Качала
Бобрецкiй уѣздъ
Сейчасъ послѣ объявленiя мобилизацiи въ 1914 г. начались аресты виднѣйшихъ русскихъ дѣятелей въ уѣздѣ. Насколько можно было установить, число арестованныхъ достигло до начала военныхъ дѣйствiй 195 человѣкъ.
Въ особенности пострадало русское населенie отъ австрiйцевъ въ то время, когда уже стали развертываться военныя дѣйствiя въ Вост. Галичинѣ. Терроръ былъ до того страшный, что населенiе сидѣло безвыходно дома, чтобы не попадаться на глаза австрiйскимъ палачамъ.
Въ с. Новыхъ Стрѣлискахъ солдаты закололи Григорiя Вовка, стоявшаго въ своемъ саду и смотрѣвшаго на проходившiя австрiйскiя войска.
Трупъ убитаго крестьянина солдаты внесли въ хату, которую затѣмъ сожгли вмѣстѣ съ покойникомъ.
Въ с. Бортникахъ жандармы арестовали и увели четырехъ 10-летнихъ мальчиковъ за то, что они смотрѣли на проѣзжавшiй поѣздъ.
Въ первыхъ дняхъ августа 1914 г. былъ арестованъ о. Иванъ Яськовъ, мѣстный настоятель прихода, мобилизованный въ качествѣ военнаго священника. Его возвратили съ фронта и посадили въ тюрьму въ Коломыѣ, послѣ перевели въ военную тюрьму въ Bѣнѣ, оттуда перевели въ Дрозендорфь, а наконецъ отправили въ Талергофъ.
Kpoмѣ него арестовали въ Бортникахъ Iосифа Слюзара, черезъ нѣсколько дней войта Федора Сенева, Андрея Двендровскаго, Семена Хоменка, а въ концѣ августа Евгенiю Пахтингеръ. Арестованныхъ перевозили поодиночкѣ въ тюрьму въ Бобркѣ, а отсюда вмѣстѣ съ львовскимъ транспортомъ сослали въ Талергофъ.
Всѣ упомянутые лица вернулись домой накануне развала Австрiи, кромѣ Андрея Даендровскаго, почившаго «подъ соснами» въ Талергофѣ.
Въ с. Волощинѣ мадьяры привязали къ пушкѣ Ивана Терлецкаго и еще одного 80-лѣтняго старика и поволокли такимъ образомъ съ собой. Судьба ихъ неизвѣстна.
Австрiйцы, въ особенности мадьяры и нѣмцы, не считались и съ религiозными чувствами нашего народа. Они врывались въ церкви, грабили ихъ и устраивали тамъ настоящiя оргiи. Къ подобнымъ фактамъ, имѣвшимъ мѣсто и въ другихъ уѣздахъ, можно прибавить также случаи оскверненiя и грабежа церквей въ Бобрецкомъ уѣздѣ. послъднiе имѣли мѣсто въ селенiяхъ Гриневѣ, Суходолѣ, Островѣ и въ м. Новыхъ Стрѣлискахъ.
Газ. «Прикарп. Русь» № 1456, 14 окт. (18 ноября) 1914.
1915–1916. Возвратная волна австро-мадьярскихъ насилій
Бобрецкій уѣздъ, с. Старое Село
Результатомъ возвратной австрійской волны слѣдовавшей по пятамъ отступающей русской арміи, явился отливъ новыхъ транспортовъ арестуемыхъ русскихъ галичанъ въ австрійскія тюрьмы и концентраціонные лагеры въ западныхъ австрійскихъ провинціяхъ. Я былъ арестованъ вмѣстѣ со своимъ племянникомъ Федоромъ Ник. Дяковымъ по доносу бывшихъ австрійскихъ ступаекъ. Послѣ длительныхъ странствованій по галицкимъ тюрьмамъ въ Лъвовѣ – Перемышлѣ – Краковѣ и послѣ голода, холода и надругательствъ, я очутился съ многими иными въ Вѣнѣ, a отсюда былъ отправленъ въ Талергофъ, гдѣ прожилъ до окончательной его ликвидаціи. Въ общемъ сидѣлъ я въ тюрьмѣ больше года, a затѣмъ вернулся домой. Въ Талергофѣ заставили меня нѣмцы возить въ телѣгѣ булыжникъ для постройки улицъ и мостовыхъ въ Талергофѣ. Передъ самымъ освобожденіемъ я работалъ въ качествѣ столяра и плотника.
Крест. Василій Ф. Дяковъ
Долинскій уѣздъ, с. Подбережье
Первые бои пережилъ я въ своемъ приходствѣ. Когда русскіе заняли Долинскій округъ, покоя не было, такъ какъ слышно было днемъ и ночью орудійный гулъ изъ Карпатъ. Въ маѣ 1915 г. началось отступленіе русскихъ армій, a за ними тянулись длинными вереницами обозы бѣгущихъ изъ боязни передъ мадьярами, крестьянъ. Въ селѣ появились мадьярскія части, a въ моемъ приходствѣ расположился штабъ. Началась упорная битва. Мои дѣти и 30 малютокъ изъ села, собравшихся на приходствѣ, ночевали въ погребѣ, такъ какъ каждую минуту угрожала опасность быть убитымъ отъ пролетающихъ пуль и осколковъ. Вѣеръ пулеметной стрѣльбы разъ-у-разъ проходилъ надъ приходствомъ, задѣвая и сильно портя крышу приходского дома, въ виду чего капитанъ Янковскій посовѣтовалъ мнѣ отправить дѣтей въ с. Тыссовъ. Я сидѣлъ съ женой подъ камѣнной стѣной дома, тоже спасаясь отъ возможной смерти въ то время, когда начальникъ штаба изучалъ съ чердака русскія расположенія.
Около 8 часовъ вечера явился во дворѣ приходства мадьярскій жандармъ съ однимъ солдатомъ. Жандармъ заговорилъ къ полковнику на нѣпонятномъ мадъярскомъ языкѣ, изъ чего я понялъ одно слово «попа». Предполагая, что разговоръ касается меня, спросилъ я полковника о причинахъ посѣщенія жандармомъ вь столь необычное время моего дома. Полковникъ отвѣтилъ кратко по нѣмецки: «Жандармъ приглашаетъ васъ въ Болеховъ для составленія краткаго протокола. Вѣдь это недалеко. До свиданія, отче!» – и, пожавъ мнѣ руку, полковникъ любезно простился со мною.
Въ Болеховѣ отвели меня въ жандармское управленіе, гдѣ комендантъ жандармеріи Губеръ прочелъ мнѣ мои политическіе грѣхи въ родѣ, что я главный вожакъ въ уѣздѣ, устраиваю политическія собранія, являюсь предсѣдателемъ мѣстной читальни, дальше, что въ виду распространенія въ уѣздѣ руссофильской агитаціи отреклись отъ меня даже мои дѣти, что въ моемъ приходствѣ одинъ только учитель «украинецъ», a всѣхъ остальныхъ совратилъ я въ «руссофильство» и много другихъ несуразностей. Я выслушавъ спокойно всѣ обвиненія отвѣтилъ жандарму, что онъ шутитъ и что мнѣ пора вертаться домой.
Хотя я дѣйствительно являюсь предсѣдателемъ читальни, такъ въ этомъ не предусмотривается еще ничего преступнаго, такъ какъ статутъ читальни утвержденъ австрійскимъ намѣстничествомъ.
– Въ даномъ случаѣ вы должны были дѣйствовать даже противъ воли намѣстичества. Вы не пойдете домой, a заночуете въ школѣ, – отвѣтилъ комендантъ и велѣлъ посадить мевя въ арестахъ.
Здѣсь было уже полно всякаго народа. Была полночь, я присѣлъ на стулѣ. Смѣнялись караулы, a съ ними явился жандармъ-мадьяръ, конвоировавшій меня въ Болеховъ. Жандармъ поздоровался со мной и угостилъ сигарой и виномъ. Въ шесть часовъ принесли кофе, отъ котораго я отказался, въ виду его сомнительнаго достоинства. Завтракалъ вмѣстѣ съ болеховскимъ жителемъ г. Ормизовскимъ, который подѣлился со мною полученною изъ дому закускою. По полудни 20 сент. переведено насъ въ судебные аресты. Я надѣялся допроса, однако его не дождался. Въ праздникъ Сошествія вечеромъ явился въ арестахъ нѣкій капитанъ съ поручикомъ украинофиломъ Кордубою, сыномъ священника изъ Бережанъ. Капитанъ обратился ко мнѣ слѣдующими словами: «Вы свободны, однако на основаніи мнѣній нашихъ довѣренныхъ вы неблагонадежны, потому будете вывезены изъ предѣловъ Галичины. Вы вмѣшивались не въ свои дѣла совершали богослуженія для россіянъ».