— Господин фельдмаршал, прибыл майор Франк, — сказал Гёдель.
Дитер с беспокойством ждал. Роммель несколько секунд продолжал чтение, затем сделал на бумаге какую-то пометку. Он был похож на управляющего банком, просматривающего счета самых важных клиентов, — до тех пор, пока он не поднял взгляд. Франк уже видел его лицо, но оно не переставало его пугать. Это было лицо боксера — с приплюснутым носом, широким подбородком и близко посаженными глазами, излучавшее ничем не прикрытую агрессию, которая и сделала Роммеля легендарным военачальником. Дитер вспомнил историю о его первом бое во время Первой мировой войны. Командуя авангардом из трех человек, Роммель наткнулся на группу французов, состоявшую из двадцати солдат. Вместо того чтобы отступить и вызвать подкрепление, Роммель открыл огонь и сам напал на врага. Он чудом остался жив — но Дитер помнил высказывание Наполеона: «Пришлите мне удачливых генералов». С тех пор Роммель предпочитал внезапное наступление осторожному планомерному продвижению вперед. В этом он был полной противоположностью своему оппоненту по африканской кампании, Монтгомери, который никогда не атаковал противника, если не был уверен в победе.
— Садитесь, Франк, — отрывисто сказал Роммель. — Что вас беспокоит?
Дитер выучил это наизусть.
— В соответствии с вашими инструкциями я посещал ключевые объекты, которые могут подвергнуться атакам сил Сопротивления, и принимал меры по совершенствованию на них системы безопасности.
— Хорошо.
— Я также пытался оценить возможности сил Сопротивления по нанесению серьезного ущерба. Смогут ли они значительно подорвать нашу способность противостоять вторжению?
— И каков ваш вывод?
— Ситуация хуже, чем я себе представлял.
Роммель с досадой фыркнул, словно подтвердились его худшие предположения.
— Причины?
Роммель явно не собирался откусывать ему голову. Дитер немного успокоился. Он рассказал о вчерашней атаке в Сан-Сесиле: изобретательное планирование, хорошее вооружение и, что еще важнее, храбрость бойцов. Единственное, о чем он умолчал, — это красота светловолосой девушки.
Роммель встал и прошелся по ковру. Он смотрел на ковер, но Дитер был уверен, что он его не видел.
— Этого я и боялся, — сказал Роммель. Он говорил тихо, словно разговаривал сам с собой. — Я могу отразить вторжение даже с теми незначительными силами, которыми я располагаю — если только смогу сохранить мобильность и гибкость. Но если связь прервется, я проиграл.
Гёдель согласно кивнул.
— Я думаю, мы можем использовать атаку на телефонный узел в своих целях, — сказал Дитер.
Роммель повернулся к нему и криво улыбнулся:
— Господи, если бы все мои офицеры были такими, как вы! Ну, рассказывайте, как вы это сделаете!
Дитер почувствовал, что встреча идет по его сценарию.
— Если я смогу допросить захваченных пленных, они могут привести меня к другим группам. Если повезет, мы сможем до начала вторжения нанести Сопротивлению большой ущерб.
— Это похоже на бахвальство, — скептически заметил Роммель. У Дитера сжалось сердце. — Если бы это сказал кто-то другой, — снова заговорил Роммель, — я выставил бы его вон. Но я помню вашу работу в пустыне. Тогда вы заставили их сказать вам такие вещи, о которых они и сами едва догадывались.
Дитер был польщен.
— К сожалению, гестапо отказывается допустить меня к заключенным, — развивая свой успех, сказал он.
— Они полные кретины.
— Мне нужно ваше вмешательство.
— Конечно. — Роммель взглянул на Гёделя. — Позвоните на авеню Фош. — В Париже на авеню Фош, 84, находилась французская штаб-квартира гестапо. — Скажите им, что майор Франк допросит заключенных сегодня же, или следующий звонок будет с Берхтесгадена. — Роммель говорил о баварской крепости Гитлера. Фельдмаршал никогда не отказывался от своей привилегии непосредственного доступа к Гитлеру.
— Хорошо, — сказал Гёдель.
Обойдя вокруг старинного стола, Роммель снова сел.
— Пожалуйста, держите меня в курсе, Франк, — сказал он и вновь обратился к бумагам.
Дитер и Гёдель вышли из комнаты, после чего Гёдель проводил Дитера к выходу из замка.
Снаружи все еще было темно.
Глава седьмая
Флик приземлилась на военном аэродроме Темпсфорд, расположенном в восьмидесяти километрах к северу от Лондона, возле деревни Сэнди, графство Бедсфордшир. Холодный и влажный ночной воздух напоминал ей о том, что она вернулась в Англию. Она любила Францию, но здесь был ее дом.
Идя по взлетному полю, она вспоминала о том, как в детстве возвращалась с каникул. Завидев дом, ее мать всегда повторяла одно и то же: «Хорошо уезжать и хорошо возвращаться». Слова матери иногда приходили ей на ум в самые странные моменты.
Молодая женщина в форме капрала Корпуса медсестер первой помощи ждала ее возле мощного «ягуара», чтобы отвезти в Лондон.
— Какая роскошь! — устраиваясь на кожаном сиденье, сказала Флик.
— Я должна отвезти вас прямо на Орчард-корт, — сказала водитель. — Там ждут, чтобы выслушать ваш отчет.
Флик потерла глаза.
— Боже мой! — с чувством произнесла она. — Они что, думают, что нам вовсе не нужно спать?
Никак на это не отреагировав, водитель сказала:
— Надеюсь, операция прошла успешно, майор?
— СНВП.
— Прошу прощения?
— СНВП, — повторила Флик. — Это сокращение — ситуация нормальная, всё провалилось.
Женщина ничего не ответила. Флик решила, что та смутилась. Это очень мило, печально думала она, что еще есть девушки, которых шокируют казарменные шутки.
Когда быстроходная машина проезжала деревни Стивенэдж и Небуорт, начало светать. Флик смотрела из окна на скромные домики с растущими перед ними овощами, на деревенские почтовые отделения, где пухлые почтальонши с отвращением выдавали однопенсовые марки, на разносортные пивные с теплым пивом и разбитыми пианино и радовалась тому, что нацисты не зашли так далеко.
Это ощущение только укрепило ее решимость вернуться во Францию. Она хотела еще раз попытаться атаковать это шато. Она представила себе людей, оставшихся в Сан-Сесиле: Альбера, юного Бертрана, красивую Женевьеву и других — погибших или схваченных. Она думала об их родных, мучающихся неизвестностью или охваченных скорбью, и ее переполняла уверенность, что эта жертва будет не напрасной.
Нужно начинать прямо сейчас. Это хорошо, что ей придется немедленно отчитываться — она получит шанс прямо сейчас предложить новый план. Руководители УСО сначала отнесутся к этому настороженно, так как на подобные операции никто еще не посылал исключительно женские группы. Будут всяческие возражения, но ведь с новыми делами так бывает всегда.
К тому времени, когда они достигли северных предместий Лондона, уже полностью рассвело и то тут, то там встречались «ранние пташки»: почтальоны и молочники разносили свой груз, водители трамваев и автобусные кондуктора направлялись на работу. Признаки войны были видны повсюду: плакат, призывающий экономить, объявление в мясной лавке о том, что сегодня мяса не будет, целая улица из маленьких домиков, от которых после бомбежки остались одни руины. Тем не менее никто здесь не остановит Флик, не потребует у нее документы, не бросит ее в тюрьму, не станет пытать ее, чтобы получить информацию, и не отправит потом в вагоне для скота в лагерь, где она будет умирать от голода. Чувствуя, как напряжение от нелегальной жизни постепенно из нее выходит, Флик привалилась к спинке сиденья и закрыла глаза.
Когда она проснулась, машина уже свернула на Бейкер-стрит и проехала мимо дома номер 64 — личный состав не допускался в штаб-квартиру, чтобы во время допроса не выдать ее секреты. И действительно, многие не знали этот адрес. Въехав на Портман-сквер, машина остановилась возле жилого здания на Орчард-корт. Водитель выскочила наружу, чтобы открыть дверь.
Войдя в здание, Флик прошла в квартиру, занимаемую УСО. Когда она увидела Перси Твейта, ее настроение повысилось. Лысеющий пятидесятилетний мужчина с усами, напоминающими зубную щетку, относился к Флик по-отечески. Он был в гражданской одежде, никаких военных приветствий, к которым в УСО относились с пренебрежением.
— Судя по вашему лицу, все кончилось плохо, — сказал Перси.
Его сочувственный тон окончательно добил Флик. Происшедшая трагедия внезапно вновь на нее нахлынула, и она разрыдалась. Обняв ее, Перси похлопал Флик по спине. Она уткнулась лицом в его старый твидовый пиджак.
— Ладно-ладно! — сказал он. — Я уверен, что вы сделали все, что могли.
— О Господи, мне так неприятно, что я веду себя совсем по-женски!
— Если бы все мужчины так себя вели! — ответил Перси.
Отстранившись, Флик вытерла глаза рукавом.
— Не обращайте внимания.
Отвернувшись, он высморкался в большой платок.
— Чай или виски? — спросил Перси.
— Лучше чаю. — Флик огляделась по сторонам. Комната была заставлена убогой мебелью, спешно привезенной сюда в 1940 году и с тех пор так здесь и оставшейся: дешевый письменный стол, потертый ковер, разнородные стулья. Флик опустилась в расшатанное кресло. — Если я выпью спиртного, то сразу усну.
Она смотрела, как Перси приготовляет чай. Перси умел быть жестким, а мог проявить сочувствие. Неоднократно награжденный в Первую мировую войну, в двадцатые годы он стал боевым профсоюзным организатором, участвовавшим в 1936 году в Битве на Кейбл-стрит, когда кокни[13] атаковали фашистов, пытавшихся пройти маршем через еврейский пригород в Ист-Энде. Он будет задавать вопросы относительно ее плана, но отнесется к нему непредвзято.
Перси подал ей кружку чая с молоком и сахаром.
— Сегодня утром будет совещание, — сказал он. — Мне нужно до полудня представить шефу справку. Так что нам нужно спешить.
Отхлебнув сладкого чая, Флик ощутила приятный прилив энергии. Она рассказала о том, что произошло на площади Сан-Сесиля. Сидя за столом, Перси остро отточенным карандашом делал пометки.