Хозяин скрежещет зубами.
Украли часть его самого. Но скоро он ее вернет.
Часть четвертаяЗа стеной
Глава шестнадцатая
Чем дольше Оливия изучает дневник, тем все становится очевиднее. Расположение рисунков. То, как они исчезают, как исчез отец…
Сбоку маячит видение матери. Она безмолвно наблюдает за Оливией, которая снова листает зеленую книжицу, на сей раз рассматривая чернильные пятна, как если бы те были посланиями, перепиской двух видов – в форме образов и в форме букв. Оливия пытается прочесть их так, будто и то и другое – слова, но изображения слишком абстрактны.
«Почему он просто не написал?» – думает Оливия, прижимая пальцы к глазам. Может быть, не умел, как Мэтью? И все же ему хватало навыка разбирать послания Грейс и отвечать ей.
Оливия представляет, как Грейс Прио́р разгадывала картинки. Она явно сумела их расшифровать. И Оливия тоже сможет.
Она проводит рукой по рисунку отца – чернила водянистые и причудливые, будто акварель. Это словно смотреть на облака и пытаться распознать силуэты, проплывающие мимо – каждый одновременно представляет собой что-то и ничто, он больше обещание образа, нежели сам образ. Чем дольше Оливия смотрит, тем сильнее расплывается зрение, и чем сильнее оно расплывается, тем проще понять.
Вскоре Оливия бросает попытки рассмотреть в линиях фигуры, и те становятся знаками. Образы превращаются в чувства. Вот разница между языком слов и языком жестов. Губы формируют слова, руки же показывают куда больше – кроме слов, они выдают мысли и чувства.
В жестах отца она читает облегчение и печаль, тоску и надежду. Есть фрагменты, что ей непонятны, они кажутся недосягаемыми, но начало положено. Это первый проблеск образа отца, которого Оливия никогда не знала, его дух, запечатленный на бумаге.
Оливия потягивается, все тело окаменело. Сколько она здесь просидела? Дождь сгустился в туман, глаза у нее разболелись, Оливия закрывает дневник и принимается рассеянно поглаживать пальцами бороздки на обложке. И тут – к ее удивлению – на кисть опускается призрачная рука и проходит насквозь. Прикосновение гуля – ничто, лишь зябкая тень, однако Оливия подпрыгивает, инстинктивно отшатывается и только тогда понимает, что Грейс тянулась не к ней.
Прозрачные пальцы матери скользят в воздухе, прочерчивая те же самые дорожки, как на дневнике, и плывут прочь. Рука устремляется к окну и прижимается к стеклу.
Не в силах сдержаться, Оливия смотрит прямо на видение матери и на миг – лишь на миг – видит Грейс Прио́р, чей образ то тут, то там обрывает блеклый серый свет. На лице – маска печали, глаза смотрят на мир, лежащий за окном. На сад. На стену.
И на миг – лишь на миг, – прежде чем тяжесть взгляда Оливии становится невыносимой, призрак нерешительно замирает и только потом тает.
Подавшись вперед, Оливия повторяет путь, проделанный пальцами Грейс, от дневника до окна, где они задержались на стекле. Будто призрак стремился куда-то или указывал на сад и стену.
Взгляд снова падает на помятую зеленую обложку: эти сдвоенные линии что-то напоминают. Оливия тянется за блокнотом, листает его, пока не находит рисунок двери в стене – темное железо, изогнутая, точно лоза, ручка, зазор между дверью и окружающим ее камнем. И два штыря, торчащие примерно на том же расстоянии, что отметины на дневнике.
В тот же миг Оливия вскакивает и мчится по дому. Мимо гостиной, где Ханна похрапывает перед угасающим камином, и вверх по лестнице. По коридору – дверь Мэтью все еще закрыта – и в комнату матери. В глубине шкафа отыскивает пару желтых галош, набивает их носками, чтоб стали впору, кладет блокнот на кровать, а красный дневник под подушку, с собой берет лишь зеленый.
Снаружи пока светло, надолго ли – Оливия не знает, потому быстро проходит через дом к выходу в сад.
Дождь перестал, зато поднялся ветер, воздух напоен влагой, тяжелые облака все еще висят низко, темнея обещанием новой бури. Прижав дневник к себе, Оливия пробирается мимо роз и вниз по склону к стене. Она замедляет шаг, лишь когда вдалеке появляется дверь.
Прошлой ночью я пошла за стену. И встретила Смерть.
Но, кроме того, мать Оливии встретила там и отца своего ребенка.
Невзирая на погоду, дверь отчего-то даже не намокла. Стена немного наклонена вперед, ровно настолько, чтобы железо оставалось сухим, и если бы Оливия не была поглощена собственными изысканиями, она бы сочла это странным – вдобавок к теням, которые даже в отсутствие солнца тянутся к прохладе, что скопилась на камнях, подобно туману.
На краю сада трепещет призрак. Не прежний старик, а дядя Оливии, по крайней мере, его обрывки. Оливия мысленно дорисовывает остальное, воображая Артура не гулем, а человеком, который прислонился к ближайшему дереву, скрестив руки на груди. Он таращится на Оливию, та смотрит в ответ, но призрак не исчезает под ее взглядом, даже шагает к ней.
«Стой, – думает Оливия, – не подходи!»
К ее удивлению, это и происходит. Лицо его подергивается, и он отступает в тень деревьев, оставляя Оливию одну перед ограждением.
Она ведет пальцем по краю двери, вдоль зазора между железом и камнем. Если не считать пары штырей, торчащих в узкой щели, шириной та – с большой палец. Или корешок дневника. Закусив губу, Оливия просовывает книжицу между дверью и стеной.
Прошло столько лет, дневник уже не тот. Он стал чуть шире, вырванные Анабель страницы неровно торчат, годы подпортили уголки и помяли обложку.
И все же он подходит! Корешком вперед зеленый дневник скользит в щель, будто ключ в замочную скважину, а два штыря встречаются со знакомыми бороздками.
Здесь познакомились родители Оливии.
Так они разговаривали. Послания и рисунки передавались туда и обратно через неоткрывающуюся дверь в стене, ведущую в никуда.
Оливия убирает руку, и дневник удобно устраивается в зазоре – лишь на миг, время, что требуется для вдоха. А потом мир выдыхает… Поднимается ветер, внезапный порыв подхватывает платье Оливии, треплет волосы и выбивает с места дневник. Если бы ветер дул в другом направлении, книжица упала бы вперед, к хозяйке, однако он налетел с противоположной стороны – дневник провалился сквозь щель и исчез за стеной.
Оливия шипит, стиснув зубы.
Толкает старую дверь, но та, конечно, заперта, поэтому Оливия торопливо шагает к краю стены, туда, где камни рассыпаются в прах, где сходятся травы и та сторона сливается с этой.
Всего лишь шаг, уверяет себя Оливия.
И все же нерешительно медлит. Бросает взгляд через плечо на сад и неясные очертания дома, а в воздухе висит грозное предупреждение Мэтью.
Но Оливия не боится старых россказней.
В мире много странностей. Мертвые твари, что скрываются в тенях, дома, полные призраков. А это – просто стена. Стоя здесь, у края, Оливия видит поле, раскинувшееся впереди. Выглянув из-за ограждения, замечает дневник, который лежит во влажной траве и ждет, пока его поднимут.
Оливия набирает в грудь воздуха и огибает стену.
Позаимствованная у матери желтая галоша пересекает границу, и странное дело: Оливия тут же вспоминает статую в фонтане, женщину с простертой рукой, не приветствующую гостей, а предостерегающую, будто говорит им – возвращайтесь, держитесь подальше. Но лицом фигура обращена к внешнему миру, не к стене, и нога Оливии твердо ступает на землю.
Всего один шаг…
Шаг между «здесь» и «там», стороной, обращенной к Галланту, и той, что смотрит на поля. Один шаг… В глубине души Оливии чудится: она вот-вот ощутит некое магическое течение, заблудившийся ветерок, который подтолкнет ее вперед или отбросит назад, но, по правде говоря, не чувствует ничего. Никаких знаковых перемен, внезапного погружения, мурашек, бегущих по коже от мира, который перевернулся вверх тормашками. Просто старый добрый трепет от того, что делаешь запретное.
Для верности Оливия шагает назад, на сторону сада.
Ничего. Она чувствует себя глупым ребенком, что перескакивает через трещины на тротуаре, словно в них – раскаленная лава.
Оливия опять перешагивает границу, бросив взгляд на Галлант – тот, ни капли не изменившись, высится на прежнем месте, – и поворачивается к миру, который ждет впереди. Он выглядит точно таким же. Пустое поле, тот же травянистый склон, только неухоженный, зеленый дневник матери лежит где и упал, у подножья стены.
Оливия направляется к нему, но на полпути снова налетает порыв ветра. Он распахивает обложку и выхватывает вырванные страницы, рассеивая их по еще влажной траве.
Безмолвно вскрикнув, Оливия мчится за ними.
Одна зацепилась за чертополох неподалеку.
Вторая – за крепкий тростник.
Третью Оливия ловит в воздухе, когда та пролетает мимо.
Четвертая лежит в грязи.
Последняя упала дальше всех в поле, и когда Оливия добирается до нее, подол синего платья намок, босые ноги замерзли, а желтые галоши все облеплены грязью и листьями.
Оливия возвращается к стене, где лежит распахнутый дневник, страницы которого колышутся туда-сюда на ветру. Она вставляет сырые и помятые листки в книжицу, решив отыскать в особняке липкую ленту или клей, чтобы прикрепить их на место.
Уже поздно; по крайней мере, Оливии так кажется. Из-за низких туч непонятно, еще день или уже наступили сумерки, невозможно догадаться, который час. Оливия прячет дневник под мышку и торопливо шагает к краю стены, надеясь, что ее отсутствие осталось незамеченным. Что Ханна все еще дремлет у камина, Эдгар напевает на кухне, Мэтью отдыхает в своей постели, а не сидит за роялем, привычно устремив взгляд на сад и дверь. Увидь он, как Оливия огибает стену, его настроение здорово бы подпортилось.
Она направляется к краю стены, вот только та все не заканчивается. Оливия растерянно смотрит назад. От конца ограждения до двери ровно двенадцать шагов – она измерила, – но это расстояние уже пройдено, а впереди еще столько же. Оливия продолжает идти, но с каждым шагом стена удлиняется, а ее конец становится недосягаем. Она неуклюже бежит, но камень всегда немного