Оливия кивает, и Мэтью, тяжело сглотнув, продолжает рассказ:
– Возможно, он зародился из пустоты. Из сорняка, пробившегося сквозь бесплодную землю. Или всегда был тем, что он есть, – разрушительной силой. Это неважно. В какой-то момент монстр во тьме проголодался. Он понял, что живет в тени мира, и пожелал выбраться.
Говоря, Мэтью пристально смотрит на вращающуюся скульптуру, и Оливия ловит себя на том, что прикипела взглядом к сходящимся и расходящимся домам, к ритму их пируэтов.
– Некоторых тьма отталкивает, других она влечет. Люди тянутся к ней, к средоточию энергии в каком-то месте. К гулу магии или присутствию мертвых. Они видят, что эти силы расцвечивают мир, как чернила красят воду. Наша семья – из таких. Я тебе говорил, Галлант построили не Прио́ры. Дом уже был здесь. Он стоял пустым и ждал. И Прио́ры пришли. Дом призвал их, и когда они появились, то увидели стену именно тем, чем она и была. Порогом. Границей между мирами.
Мэтью говорит негромко и уверенно. Он затвердил историю наизусть так же, как Оливия выучила записи матери.
– Днем это были просто камни, но ночью, когда граница между тенью и источником размывалась, стена превращалась в ворота. Путь из одного мира в другой. А создание во мраке принималось давить с той стороны. Центр стены начал крошиться и трескаться, и Прио́ры поняли, что вскоре тварь из тьмы вырвется наружу.
Чтобы удержать тьму, они выковали железную дверь и установили в потрескавшейся кладке. Сначала этого хватало, а потом уже нет. Однажды ночью монстр сбежал. Стена развалилась, железо рухнуло, и он просто шагнул в наш мир. И везде, где бы ни шел, все умирало. Все живое служило для него пищей, он сожрал каждую травинку, каждый цветок, куст и птицу, оставив после себя лишь кости и прах. Он бы поглотил и остальное.
Мэтью ведет пальцем по кольцу скульптуры, та качается все медленнее и медленнее и, наконец, останавливается.
– Все Прио́ры сражались, но они – создания из плоти и крови, а этот демон забирал любую жизнь, до которой дотрагивался. Им было не победить. Однако удалось не проиграть. Они загнали существо назад, за стену. Половина рода удерживала его там, а остальные водрузили врата на место. Но на сей раз пропитали их от края до края собственной кровью и скрепили заклятием: согласно ему, ничто не пересечет порог без позволения Прио́ров.
Оливия смотрит на свою перевязанную руку, вспоминая, как разозлился кузен, когда она первый раз поранилась. Как треснула кожа, пока Оливия стучала в дверь, отчаянно пытаясь вырваться. Истекающую кровью ладонь Мэтью, которую он прижал к железу, вновь запечатывая врата.
Мэтью подталкивает пальцем кольцо, пока два дома не останавливаются лицом друг к другу. Движение замедляется, и кольца выравниваются на одной горизонтали.
– Тварь за стеной все еще там, все еще пытается выбраться. Сейчас он сражается упорнее прежнего, но не потому что силен, а потому что слаб. Его время на исходе. И наше – тоже. У ворот всегда должен стоять Прио́р, так говорил мой отец. И его отец, и его. Но все они ошибались.
Мэтью поднимает голову. Темные глаза вызывающе блестят.
– Это не кончится, пока живы Прио́ры. Разве ты не понимаешь? Стену может охранять любой. Замазывать трещины. Беречь ее. Но мы – ключи от узилища. Только наша кровь способна отпереть врата, и тварь во мраке сделает что угодно, лишь бы ее заполучить. Станет пытать нас, превратит каждый сон в кошмар, будет мучить наш разум, пока мы не сломаемся или… – Мэтью стискивает зубы, и Оливия вспоминает, как его отец стоял на коленях на лужайке, поднимая пистолет к виску.
– Пока в этом доме есть Прио́р – у твари есть шанс. Поэтому тебе не следовало сюда приезжать. Здесь, у стены, он силен. Если ты будешь держаться подальше, может, он тебя не найдет.
Оливия сглатывает комок в горле. Неужели правда? Нет, конечно, может, и так, но это не гарантия. Мать сбежала, а тьма все равно ее нашла. В конце концов, Оливия тоже Прио́р. Мэтью хочет быть последним, да только он не один.
Она качает головой.
Мэтью бьет кулаком по столу, отчего махина вновь приходит в движение.
– Тебе нужно уйти! – кричит он, только Оливия остается на месте.
Она не может уйти.
Мэтью склоняется вперед, длинные локоны завешивают лицо, и на стол что-то капает… Слезы.
– Иначе все было зря, – говорит он прерывающимся голосом. – Я так устал, я больше…
И умолкает.
Подойдя к кузену, Оливия осторожно тянется к нему. Вот сейчас он отшатнется. Но Мэтью не отшатывается. Что-то ломается в нем, и слова выплескиваются наружу.
– Сначала он забрал моего брата.
Оливия отдергивает руку, будто обожглась.
– Это случилось два года назад. Мрак никогда не забирал детей. Он всегда приходил за старшими Прио́рами. К ним в голову легче пробраться. Но отец избежал этой участи. Тварь явилась за Томасом. Однажды ночью мрак вытащил его босого из кровати.
Оливию осеняет: вот почему они привязывают Мэтью. Вот почему его запястья в синяках, а глаза запали.
– Брат все еще спал, когда его провели по дому, через сад и заставили обогнуть стену. Ему было всего двенадцать.
Голова Оливии кружится, когда она вспоминает о мальчике, которого видела на той стороне, того, что калачиком свернулся на дне фонтана. Сколько ему?.. Волосы и кожа выглядели тусклыми, серыми, но, возможно, это просто игра света и теней…
– Конечно, я отправился за ним. Не мог не пойти. Он всегда боялся темноты. – Голос Мэтью дрожит и пресекается, но он продолжает: – Вызвался отец, но я решил, что пойду сам. Сказал, что я сильнее, но, по правде говоря, просто боялся потерять обоих. – У него перехватывает дыхание. – Потому я пошел. И увидел дом за стеной. Внутрь не входил – мне и не пришлось. Врата с той стороны оказались залиты кровью. Ее было так много. Слишком много. Кто-то оросил дверь жизнью моего брата. Покрыл каждый дюйм железа.
Он теребит повязку на ладони.
– Однако тварь убила моего брата напрасно. Лишь кровь Прио́ра может открыть врата, но она должна быть отдана по доброй воле. Теперь он это знает, и каждую ночь мне снится, что брат жив, что он все еще на той стороне этой богом забытой стены, зовет меня, умоляет его спасти и… Что ты делаешь?
Оливия огибает стол. Отталкивает кузена и выдвигает ящик, ища карандаш или ручку, хотя знает – внутри ничего нет, кроме маленькой книжки черного цвета со списком приютов, где могла находиться дочь Грейс.
Бросив все, она проносится мимо Мэтью к выходу, мчится по коридору, спеша попасть в холл к своему чемодану… Оливия уверена, уверена, что видела его!
Опустившись на колени, Оливия открывает чемодан, выхватывает карандаш и блокнот. Даже не потрудившись подняться, усаживается прямо на пол и начинает рисовать.
Вскоре слышатся шаги Мэтью, а потом появляется и он сам, прислоняется к перилам и ждет, пока Оливия царапает карандашом бумагу, изображая то, что видела.
Мальчика, лежащего на дне фонтана, привязанного к ногам разбитой статуи. Он в позе спящего, лицо наполовину скрыто локонами.
Оливия вручает блокнот Мэтью, постукивая по листу кончиком карандаша.
– Не понимаю, – говорит кузен, переводя взгляд с Оливии на бумагу и обратно. – Что это? Где ты…
Оливия раздраженно вздыхает: хорошо бы люди заимели привычку иногда думать, тогда ей бы не приходилось все объяснять!
Забрав у Мэтью блокнот, она отлистывает к рисунку стены. Кузен, и без того бледный, бледнеет еще сильнее, хотя казалось, это просто невозможно.
Потом он хватает ее за руку и тащит по лестнице, затем по коридору в комнату, которую Оливия видела всего лишь раз – посреди глухой ночи, когда крики Мэтью привели ее к его двери. Сейчас постель уже заправлена, покрывало разглажено, следы кошмаров исчезли, по крайней мере – внешне. Но из-под кровати виднеются наручники, и Мэтью рассеянно потирает запястье, на чересчур бледной коже все еще пламенеют синяки.
Он подходит к дальней стене, к ней прислонен прямоугольный предмет, накрытый белым полотном. Кузен снимает ткань – под ней картина. Семейный портрет. Тот самый, которого недостает в галерее. На нем изображен дядя Артур в саду, лицо суровое, но целое и живое, одной рукой он притягивает к себе жену, Изабель. Рядом – Мэтью, лет примерно тринадцати, уже худой и высокий, рыжевато-каштановые волосы наполовину скрывают лицо. А еще там есть мальчик, который с обожанием взирает на брата.
– Ты видела его? – тихо, будто слова застряли у него в груди, выдавливает Мэтью.
Опустившись на колени перед портретом, Оливия рассматривает Томаса Прио́ра, накладывая этот образ на тот, что хранится у нее в памяти. Мальчик с картины моложе ребенка, которого Оливия нашла в фонтане, но ненамного. Широко распахнутые глаза светятся, а на той стороне они были закрыты. Здесь у него светло-каштановые волосы, а не серые, как там. Хотя за стеной ведь все серое.
Но очертания скул, форма носа, подбородок…
– Это он? – не отступает Мэтью.
Тяжело сглотнув, Оливия кивает, кузен падает в кресло поблизости и зажимает рот забинтованной рукой.
– Два года прошло… – бормочет он.
И неясно, сомневается ли Мэтью, что мальчик в фонтане – его брат, или переживает, что позволил ему столько времени оставаться на той стороне. Столько времени считал мертвым…
Суета в коридорах привлекла Ханну. Она неуверенно выглядывает из дверного проема.
– Что происходит? – спрашивает экономка.
Мэтью поднимает взгляд.
– Томас… – говорит Мэтью. Глаза его горят страхом и надеждой. – Томас все еще жив.
Глава двадцать третья
– Я должен найти брата! – заявляет Мэтью. – Должен вернуть его домой.
Все население огромного особняка – четыре человека – собралось на кухне. Эдгар отмывает с рук садовую грязь, Ханна нервно мнет полотенце, раскрасневшийся Мэтью мерит шагами помещение. Оливия же гадает, не совершила ли чудовищную ошибку…
В Мерилансе она поняла, что такое жизнь. Как та начинается, как заканчивается. Об этом всегда говорили, словно об улице с односторонним движением – ты рождаешься, потом умираешь, но даже тогда Оливия знала – не все так просто. Из-за гулей, конечно: они явно когда-то были живыми, затем умерли, а теперь стали кем-то еще. И по правде говоря, насчет ребенка в фонтане Оливия не уверена.