Я стерла зуб в пыль, – писала мать, – и бросила в огонь. У него не останется ни кусочка от тебя. Надеюсь, он сгниет, оплакивая потерю.
Этого кусочка, зуба, больше нет. Грейс об этом позаботилась. Как тогда он ее нашел? Как?.. О…
О нет.
Но у меня осталась Оливия.
Потому-то мать и не смогла избавиться от кошмаров. Он пробрался бы в голову Грейс, как бы далеко они ни сбежали. Дело в том, что ее дочь наполовину принадлежала ему.
– И вот ты здесь. Там, где и должна быть.
Оливия пятится – от его речей, от него самого.
Никто не преграждает ей путь к двери. Оливия со всех ног бросается к выходу – хозяин вот-вот погонится за ней, не даст открыть створку, или та окажется запертой. Но дверь свободно распахивается, и Оливия вырывается в темноту. Она забегает за угол, где в конце коридора ее поджидает худощавый солдат. Пошатнувшись, Оливия разворачивается и ныряет в другой проход. Во мраке определить местонахождение трудно.
Оливия мчится по запутанному лабиринту осыпающихся стен.
Громко, как громко, думает она, отмечая каждый шаг, каждый вдох, каждую скрипучую доску под ногами. Кости ноют, веля прятаться. Сердце приказывает бежать. Все клеточки тела до единой вопят, прося выбираться, вернуться к стене, но она должна найти Томаса.
Оливия заглядывает в распахнутые двери, обшаривая комнаты взглядом.
«Где ты, где ты, где?» – умоляюще зовет она, заворачивая за угол.
В тишине дома эхом разносится жуткий голос:
– Оливия, Оливия, Оливия…
Зацепившись ногой за потрепанный ковер, она со всего маху падает на пол, боль пронзает руки, выставленные вперед, чтобы предотвратить падение.
Сверкают металлические доспехи: в коридоре показывается здоровяк. Оливия поднимается.
– Это твой дом…
Где же ближайший потайной ход?
– Единственный дом, где тебе рады…
Где Томас Прио́р?
– Когда ты это уразумеешь, больше не захочешь уходить…
Промчавшись сквозь череду комнат, Оливия врывается в просторную и темную бальную залу. Уже на полпути к дальней стене и потайной дверце она вдруг слышит стук, будто по инкрустированному полу рассыпаются камешки.
И помещение оживает.
Только что зала была пуста, и внезапно в мгновение ока из праха восстают танцоры. Повсюду стена тел, они кружатся вокруг Оливии, слышится шорох юбок и шарканье туфель. Открываются рты, оттуда льется голос, но принадлежит он лишь одному существу.
– От меня не сбежать.
Танцоры расступаются, пропуская хозяина. Под рваным плащом видно: на коже десятки ран, по одной на каждую отсутствующую кость. Следом за господином вышагивают трое солдат, гости за ними смыкают строй, и наступает тишина.
– Я знаю, что они тебе рассказали. Что этот дом – тюрьма, а я здесь – узник. Но это ложь. Я не чудовище, которого держат в клетке. – Он берет раненую кисть Оливии и ведет костлявым пальцем вдоль забинтованного пореза на ладони. – Я – сама природа. Жизненный цикл. Баланс. Я – неизбежность. Как неизбежна ночь, неизбежна смерть. А ты, моя дорогая, меня отсюда выпустишь.
Оливия вырывается, но бежать некуда. Неподвижные, как прутья клетки, танцоры окружают ее, а между ними стоят солдаты.
– Хочешь кое-что увидеть?
Оливия оборачивается на голос: хозяин швыряет на пол бальной залы пару костей. Кусочки подрагивают на узорчатом полу и вдруг начинают расти. Каждая косточка словно семечко, и прах клубится вокруг серыми сорняками. У семечек отрастают руки, ноги, тела, лица. И вот они уже стоят посреди залы.
Ее родители.
Глава двадцать седьмая
Пусть наряды их выцвели, кожа бледна, пусть Оливия только что сама видела, как они восстали из праха и кости, пусть она знает, что они не реальны, мертвы, родители все равно выглядят на удивление убедительными.
Настоящими.
Оливия рассматривает лицо матери, другое лицо, не такое, как у девочки на портрете или гуля, который пришел к ней в комнату. Грейс Прио́р, наверное, была такой в день, когда впервые пробралась за стену, – она в летнем платье, подол скользит по коленям, а волосы заплетены короной.
«Посмотри на меня!» – просит Оливия, мечтая встретиться с матерью взглядом, но та не отводит глаз от другой зачарованной фигуры.
Отца Оливии.
Со шлемом в руках он стоит чуть поодаль, опустив голову, и рассматривает забрало. А потом поднимает взгляд, и Оливия видит на его лице собственные глаза, свои угольно-черные волосы, вьющиеся надо лбом, черты, которые искала и не находила ни в ком из членов семьи.
– Он был первым из четырех моих слуг-теней, – говорит хозяин дома. – Я создал его. Я всех их создал, но он был первым. Самым любимым.
Отец Оливии надевает шлем, металл обхватывает щеки. Хозяин смотрит на него, а на лице – печать гнева.
– Чем дольше живут тени, тем больше они становятся… собой. Начинают думать сами. Испытывают собственные чувства. – Он мельком смотрит на трех оставшихся солдат. – Этот урок я усвоил. – Господин вновь переводит взгляд белых очей на отца Оливии. – Он был упрям, ершист и горд. Однако все же принадлежал мне. А она его украла.
Он говорит, а родители Оливии начинают двигаться, словно марионетки в спектакле, плывя навстречу друг другу.
Почему ты не уходишь?
Грейс снимает шлем с тени. Он забирает его у нее, кладет на землю. Она притягивает тень к себе.
Если я протяну тебе руку, примешь ли ты ее?
Отец Оливии склоняется к партнерше, и та шепчет ему на ухо.
Свобода – что за жалкое слово для такого изумительного понятия.
Он оглядывается на хозяина, и Грейс берет его за руку. А потом увлекает за собой.
Не знаю, каково это, но хочу узнать. А ты?
Нет ни стены в саду, ни соответствующих декораций, но Оливия понимает, что произойдет.
У нас получилось. Мы свободны! И все же…
– И все же марионетки не живут без нитей, что ими управляют.
Оливия не хочет смотреть дальше. Однако взгляд отвести невозможно.
Я смотрю, как ты чахнешь. Боюсь, завтра я смогу видеть сквозь тебя. Боюсь, потом ты и вовсе исчезнешь.
– Я пытался ей объяснить, – говорит хозяин. – Шептал на ухо, кричал во снах. Что она должна его вернуть, иначе…
Пошатнувшись, ее отец падает на четвереньки. Тонкая кожа обтягивает кости, тело усыхает прямо на глазах.
Оливия рвется к нему, но хозяин хватает ее за руку.
– Смотри.
И тут отец поднимает голову, и на миг, лишь на миг, их взгляды встречаются. Он видит ее, по-настоящему видит, Оливия готова поклясться. Тень шевелит губами, шепча ее имя.
– Оливия, – говорит он, однако голос принадлежит не ему, это голос хозяина.
И все равно звук будто выворачивает ей душу, сжимая ледяными ладонями сердце.
А потом – пока Оливия смотрит, и мать ее смотрит, как и все остальные, – отец падает на пол, рассыпаясь прахом.
– Ей следовало вернуть его мне.
Это был не отец, твердит себе Оливия, это был не отец, просто копия, дубликат, но руки у нее трясутся. Посреди горстки праха лежит кусочек кости.
– Наверное, тогда я вышел из себя.
Посреди бальной залы Грейс в ужасе смотрит на останки возлюбленного и падает на колени.
– Я не создавал тебя, но произвел на свет твоего создателя, поэтому всегда ощущал тебя частью себя. Отсутствующей костью. Ты моя, а она отказалась вернуть тебя домой.
Грейс прижимает ладони к ушам, словно старается заглушить крики в своей голове.
«Хватит!» – думает Оливия. Мать, тонкая и хрупкая, склоняется вперед, зарывшись руками в расплетенные волосы.
Хватит.
– Если б она только послушалась…
ХВАТИТ!
Ее мать рассыпается прахом, и снова на полу остается лишь осколок кости. Сжимая кулаки, Оливия смотрит на него. Слезы, злые и горячие, жгут глаза.
А потом хозяин дома делает нечто чудовищное.
Он снова их воскрешает.
Щелчок тонких пальцев, и вокруг костей опять клубится прах, и вот родители уже поднимаются на ноги, точно так же, как раньше. Отец тянется за шлемом, мать с удивлением на него смотрит. На их лицах – ни страха, ни ужаса. Они переглядываются, словно в первый раз, и жуткий спектакль начинается заново.
Оливия пятится, но спиной упирается в доспехи. Тонкое, как дымок, создание преграждает ей путь.
– Знаешь, кто ты, Оливия Прио́р? Ты – искупление. Расплата за неповиновение отца и воровство матери. Ты дань, оброк, ты – принадлежишь мне.
Ее родители рука об руку идут по бальной зале. Мать тянется к отцу и шепчет ему на ухо.
Смотреть на это невыносимо.
«Зачем ты это делаешь?» – думает она, отводя взгляд.
– Что? – Он взмахивает рукой в сторону рожденных из праха созданий, и те замирают на полушаге. – Я это предлагаю.
Оливия качает головой. Ей непонятно.
– Ты не просто Прио́р, – заявляет хозяин, шагая к ней. – Здесь ты значишь больше.
Он взирает на нее своими бельмами, указывая на зачарованные фигуры.
– Я могу придать смерти форму. А ты – наделить ее жизнью.
Озарение захлестывает Оливию ледяной волной. Родители поворачиваются и выжидающе смотрят на нее.
– Твое место здесь, рядом с семьей. Всего лишь капля твоей крови на старой двери – и у тебя снова будут родители.
Ее отец обнимает Грейс. Та тянется к Оливии.
– Дом восстановится в твоих руках. Сады расцветут. Ты будешь счастлива. Ты обретешь дом…
Оливия бы солгала, сказав, что этого не хочет. Солгала бы, сказав, что соблазна нет.
Всего капля крови в обмен на все это. На семью. На дом. Разве оно того не стоит?
Твое место здесь.
Мать улыбается. Оливия представляет, как на ее щеки возвращается румянец. Отец смотрит на дочь с любовью, с гордостью.
Ладони так и горят.
Но это не ее родители… Грейс была человеком из плоти и крови, а стала призраком дома Прио́ров. Отец был порождением праха и тени, но превратился в кого-то более осязаемого. И пусть они никогда не встречались, Оливия знает: он бы этого не хотел.