[104], а его герцогство победитель присоединил к владениям короны.
Вскоре после этой победы, находясь в Сенте, Пипин опасно заболевает; король велит доставить его к гробнице святого Мартина и проводит там в молитвах два дня; оттуда его перевозят в Сен-Дени, где он умирает[105] от водянки; он дожил до пятидесяти четырех лет, успев отпраздновать двадцать шестую годовщину своего правления и семнадцатую — своего царствования. Его похоронили, как он и просил, исполнившись смирения: лицом к земле, подле двери церкви.
Двое его сыновей, Карл и Карломан, наследовали ему в 768 году. Отец еще при жизни позаботился разделить между братьями королевство: Карломану он оставил Нейстрию, Карлу — Австразию, а только что завоеванную им Аквитанию поделил между ними поровну. Сеньоры, не осмелившиеся оспорить наследование престола, оспорили этот раздел, для того, видимо, чтобы наглядно показать, какими правами они обладают, и, собрав ассамблею, отдали Нейстрию Карлу, а Австразию Карломану.[106] Молодые короли согласились с таким изменением, и оба были коронованы в один и тот же день: Карл в Нуайоне, а Карломан в Суассоне.
Вскоре Карломан умер, оставив двух сыновей, которым сеньоры Австразии предпочли Карла, ставшего таким образом властителем всего королевства.
Карл — это один из тех людей, кто достоин отдельного великого историка и отдельного великого исторического труда; это один из тех предызбранных, кто задолго до своего появления на свет рождается в мысли Господа и кого Бог посылает на землю, когда наступает час исполнения его миссии; и тогда совершаются удивительные дела, которые полагают сотворенными человеческими руками, ибо, поскольку налицо видимая причина, всё относят на ее счет; и лишь после смерти таких посланцев Небес, изучив цель, которой они, как им казалось, достигли, и итог, к которому они пришли, удается распознать в них орудие, действовавшее по промыслу Божьему, а не человеческое существо, подчинявшееся собственной воле; и приходится признать, что, чем более гений велик, тем более он слеп. Дело в том, что Господь избирает только гениальных людей способствовать ему в исполнении его божественных предначертаний и только в час смерти этих избранников, то есть когда они являются к нему, чтобы на Небесах дать отчет о своей миссии на земле, он сообщает им о цели, с которой они были туда посланы.
Историки, представляющие нам Карла Великого как французского императора, чрезвычайно ошибаются; ведь это человек Севера, варвар, который, не научившись писать даже собственное имя, скрепляет договоры головкой эфеса своего меча и заставляет соблюдать их с помощью его острия; государство, к которому он более всего расположен душой, — это Германия, родная земля его династии. Две его столицы — это Ахен и Диденхофен; язык, на котором он предпочитает говорить, — это немецкий; одежда, которую он носит, — это одежда его предков; и, заметив, что язык римлян начинает вытеснять его родной язык, а чужеземная одежда приходит на смену национальным нарядам, он отдает приказ собирать все отечественные песни, чтобы, по крайней мере, сохранить их для будущего, и упорно отказывается облачаться в одеяния, которые не были одеяниями его отцов.
Карл Великий — это образец завоевателя, достигшего вершины своего могущества: его трон — это самая высокая вершина франкской монархии, которая вскоре уступит место французской монархии; его преемники будут лишь спускаться вниз, не в силах подняться выше, и если время нисхождения кажется несопоставимым со временем восхождения, то это потому, что на подъем всегда уходит больше времени, чем на спуск.
Миссия Карла состояла в том, чтобы воздвигнуть посреди Европы IX века огромную империю, об углы которой предстояло разбиваться остаткам тех диких народов, чьи многократные нашествия, сметая всякую зарождающуюся цивилизацию, мешали слову Христа приносить плоды, так что долгое правление великого императора посвящено только одному: варвар отражает натиск варварства. Он отбрасывает готов за Пиренеи и преследует вплоть до Паннонии гуннов и аваров; он уничтожает королевство Дезидерия в Италии; упорный победитель Видукинда[107], продолжающего упорствовать, несмотря на свои поражения, он, устав от войны, длящейся в течение тридцати трех лет, и желая одним ударом покончить с сопротивлением, изменой и идолопоклонством, переходит из города в город, посредине каждого из них вонзает в землю свой меч, сгоняет на городскую площадь жителей и приказывает отрубить все людские головы, оказывающиеся выше рукоятки его меча.
Лишь один народ ускользает от него: это норманны, которым позднее, в смешении с другими народами, уже обосновавшимися в Галлии, предстоит образовать французскую нацию; Карл тотчас появляется всюду, где они ступают на землю его империи, и тотчас, как только он появляется, они возвращаются на свои корабли и поспешно отплывают, словно испуганные морские птицы, во весь дух уносящиеся с побережья.
Послушайте монаха из обители Санкт-Галлен: он расскажет вам сейчас об одной из их вылазок.
«Карлу, который вечно странствовал, случилось неожиданно прибыть в какой-то приморской город Нарбонской Галлии; и пока он, никем еще не узнанный, там обедал, в гавань стали заходить корабли норманнских пиратов; когда чужеземные суда были замечены, за столом разгорелся спор, из каких краев прибыли эти купцы: одни сочли их евреями, другие — африканцами, а третьи — бретонцами; только один император распознал по удлиненной форме этих кораблей, по их тонким вытянутым мачтам, по их зубчатым парусам, напоминавшим крылья хищной птицы, что привезли они не купцов, а пиратов; и тогда он обратился к одному из своих и сказал: “Эти корабли, которые вы там видите, не товарами нагружены, а наполнены врагами”. При этих словах все франки наперегонки бросились к кораблям, но напрасно: норманны, поняв, что там находится тот самый великий император, которого они обычно называли “Карл Молот”, испугались, что весь их флот может быть захвачен или сожжен в гавани, и, с невероятной быстротой обратившись в бегство, избегли не только мечей, но и взглядов тех, кто их преследовал.
Тем не менее богобоязненный Карл, исполненный великого страха, поднялся из-за стола, подошел к окну, выходящему на восток, и долго стоял там со скрещенными руками, рыдая и не осушая слез; затем, поскольку никто не осмеливался спросить его, в чем причина столь глубокой его печали, он произнес: “Преданные друзья мои, знаете ли вы, почему я так горько плачу? Вовсе не их страха, конечно, что эти люди своим ничтожным пиратством сумеют причинить мне вред; однако я глубоко удручен тем, что еще при моей жизни они осмелились пристать к этому берегу, и терзаюсь великой печалью, предвидя, сколько зла принесут они моим потомкам и их подданным”».[108]
А теперь не угодно ли вам узнать, каким Карл Великий представал в глазах поколения, пришедшего на смену его современникам? Послушайте следующий рассказ: это страница грандиозной истории, это поэзия, достойная Гомера.
«За несколько лет до этого один из первых вельмож королевства, по имени Откер, навлек на себя гнев грозного Карла и нашел убежище у Дезидерия, короля лангобардов. И когда эти двое услыхали о приближении страшного властителя франков, они поднялись на вершину башни, откуда можно было увидеть его подход еще издалека, и прежде всего заметили, как со всех сторон надвигаются осадные машины, какие, надо думать, были у легионов Дария и Юлия Цезаря.
“А нет ли в этом войске самого Карла?” — спросил Откера лангобардский король.
“Нет”, — ответил тот.
Дезидерий, видя огромную толпу простых воинов, собранных со всех концов нашей обширной империи, вновь обратился к Откеру:
“Наверное, победоносный Карл приближается посреди этой толпы?”
“Нет, и теперь еще нет ”, — ответил Откер.
“Что мы сможем сделать, — встревоженно спросил Дезидерий, — если он придет сюда с еще большим числом воинов?”
“Ты разглядишь его, когда он явится, — ответил Откер, — а вот что будет с нами, я не знаю”.
Пока он произносил эти слова, показалась дворцовая гвардия, никогда не знавшая покоя; при виде ее Дезидерий в ужасе воскликнул:
"Но теперь-то это Карл?”
"Нет, и даже теперь еще нет ”, — промолвил Откер.
Позади отрядов гвардии шли епископы и клирики королевской капеллы со своими слугами; и тогда Дезидерий, полагая, что вместе с ними идет смерть, в слезах вскричал:
"О! Сойдем вниз и скроемся в недрах земли подальше от лика и гнева столь ужасного врага!”
Однако Откер, хотя и дрожа от страха, ибо ему по опыту были известны сила и мощь Карла, остановил лангобардского короля, ибо был уверен, что императора среди этого войска тоже нет, и произнес:
“О король! Вот когда ты увидишь, как хлеба на полях всколыхнутся и склонят свои колосья, словно под дыханием бури, когда ты увидишь, как реки По и Тицин в испуге затопят своими волнами, потемневшими от железа, стены твоего города, — вот тогда и нужно будет думать, что приближается сам Карл Великий”.
И не успел он договорить эти слова, как на западе появилось нечто вроде черной тучи, гонимой северо-западным ветром, и тотчас же ясный свет заволокло тьмой. Но оружие, сверкавшее посреди этой тучи, сияло светом, который людям, запертым в городе, казался мрачнее любой ночи; вот тогда-то и появился сам Карл, этот железный человек: его голова была покрыта железным шлемом, руки прятались под железными латными рукавицами, мощную грудь и широкие плечи защищал железный панцирь, в левой руке он держал железное копье, ибо правая рука у него всегда была протянута к его непобедимому мечу; внутреннюю сторону бедер, которая у других освобождена даже от ремней, чтобы легче было сесть на коня, у него покрывали железные пластины. Что уж тут говорить о его железных поножах? Все воины имели привычку постоянно носить такие. На его щите не было видно ничего, кроме железа, и даже его конь обладал железной мастью и железной мощью; все, кто шел впереди монарха, все, кто шагал рядом с ним, все, кто следовал позади него, да и все главные силы войска имели подобные доспехи, насколько каждому из воинов позволяли его средства: железо покрыло поля, железо покрыло дороги; острия железных клинков отражали солнечные лучи, и все это железо, столь твердое, нес на себе народ, сердце которого было таким же твердым, как и оно. Сияние железа породило ужас в рядах защитников города, и все они в испуге бросились бежать, крича: “Сколько железа! Ах, сколько железа!”