[170] Вслед за этим перемирием следует еще более удивительный мирный договор, в соответствии с которым Лотарингия становилась императорским владением при единственном условии: ей предоставлялся статус лена, подчиняющегося французской короне.[171] Этот договор совершенно изумляет наших историков, которые не рассматривают упадок династии Каролингов под тем углом зрения, под каким воспринимаем его мы, и потому ничего не могут понять в этом странном соглашении, «дающем побежденному все и не дающем победителю ничего»[172]
Мы же предлагаем его ясное и простое объяснение.
Король Лотарь понимал, что его истинными врагами, ожесточенными врагами, смертельными врагами являются противники Каролингской династии из числа его подданных, а вовсе не зарейнские обитатели, которых общие с ним интересы и общее происхождение делали, напротив, его естественными союзниками. И вскоре, видя как день ото дня пополняются ряды национальной партии и возрастает ее ненависть к франкской династии, он раскаялся, что уступил влиянию Гуго Капета, представителя этой партии, и объявил войну тому единственному человеку, чья мощь, покровительствуя ему извне, могла уравновесить те силы, которые с каждым днем крепли внутри его государства и с которыми ему следовало бороться. Лотарь помнил, как его отец, дважды лишенный трона, дважды получил помощь и поддержку от отца того самого человека, в войне с которым он только что одержал победу. Популярность Гуго Капета, возраставшая день ото дня, достигла уже такого уровня, что он, располагая симпатией нации, вполне мог бы безнаказанно поднять одно из тех восстаний в духе Гуго Великого, в борьбе с которыми король не нашел бы поддержки у сеньоров, и при этом сам Гуго поостерегся бы теснить императора Оттона, против которого Лотарь только что вел столь неоправданную и столь губительную войну.
Нельзя было терять ни минуты. Влияние Гуго усилилось после успешной обороны Парижа и побед, одержанных над отступающим германским войском. Со времени их возвращения в Лан с армией, которая едва понимала короля и, напротив, научилась понимать Капета, королевская власть Лотаря превратилась всего лишь в проблему, и герцог Франции вполне мог отправить своего повелителя искать ее решение в монастыре. У кого же тогда просить помощи, как не у германского императора, чья династия так часто доказывала французским королям, что в ее воле и в ее власти их защитить? И потому следовало спешно заключить с ним мир, причем мир, который был бы для него столь же выгоден, как победа, мир, который дал бы ему больше, чем отняла у него война — провинцию вместо армии. А какая провинция могла бы лучше отвечать этой двойной политической цели короля, чем маленькое королевство Лотарингия, от границ которого германская армия способна была за три дня проникнуть в самое сердце Франции?
Так что мир был заключен и Лотарингия была отдана императору.
С тех пор национальная партия отказалась от мысли насильственным путем искоренить эту живучую династию, которую чужеземные войска дважды восстанавливали на троне Франции. Гуго ограничился тем, что мало- помалу забирал власть из рук короля, сосредотачивая ее в своих собственных руках; он преуспел в этом настолько, что, не нося титула короля, уже на деле правил страной[173], когда Лотарь умер в Реймсе, на сорок пятом году жизни и на тридцать втором году своего царствования, успев сделать соправителем своего сына Людвига.
Так что герцог Франции, tyro Капет, был тогда всего лишь кем-то вроде наследника, терпеливо ожидавшего у изголовья умирающей королевской династии, когда она испустит последний вздох. И потому, стоило ей через пятнадцать месяцев угаснуть в лице этого ребенка, последнего недоношенного плода матери, носившей в своем просторном чреве Карла Великого, как, даже не тревожась из-за его дяди, другого Карла, герцога Лотарингского, тщетно пытавшегося заявить свои права на корону, сеньоры вручили ее Гуго Капету, сделав это единодушно, под одобрительные возгласы народа, в обстановке всеобщего воодушевления, и вовсе не потому, как пишут некоторые историки, что он имел отношение к родословному древу Каролингов через Хильдебранда, брата Карла Мартелла[174], а напротив, как раз потому, что далее Роберта Сильного проследить его род было невозможно и новой нации требовался совершенно новый человек. Ибо, как мы уже говорили, между Францией и династией Каролингов существовала непримиримая вражда и избрание Гуго было не чем иным, как успешным завершением начавшейся за много лет до этого борьбы за искоренение из Французского королевства потомков франкских королей.[175]
В подобного рода судьбоносных поединках политического принципа и королевской династии борьба может продолжаться долго, хотя итог ее и не вызывает сомнения; это своего рода битва ангела с Иаковом: не имеет значения, длится она одну ночь или целое столетие, поскольку в конце концов побежденным всегда оказывается человек.
Мы достаточно долго и пространно говорили об упадке этой монархии, входили во все подробности ее окончательного падения и постарались вскрыть его причины, в то время как предшествовавшие нам историки показывали лишь его результаты[176], и, по нашему убеждению, нам удалось верно отразить противоположность интересов французской нации и франкской династии; следовательно, насколько это было возможно в узких рамках, которые требует от нас краткость изложения, мы представили в истинном свете если и не законченные сцены, то хотя бы набросок драмы Каролингов, последним актом которой стала смерть Людвига V.
Мы видим, таким образом, как наши предки, покорные великому и неодолимому закону поступательного развития общества, вначале свергают династию Меро- вингов, совершив тем самым первую революцию, представляющую собой не что иное, как замену власти австразийских вождей на власть нейстрийских королей, революцию внутри клана завоевателей, революцию династическую, в которой покоренная страна, все еще ошеломленная их вторжением, не принимает никакого участия и на которую, видимо, она не обращает никакого внимания.
При второй династии происходит вторая революция, но революция с иным лицом, революция покоренной страны против завоевателей; это борьба национальной партии с прогерманской партией; это ответное действие правовой власти против фактической власти; это вооруженная защита, посредством которой нация требует пока еще не того, чтобы она управляла собою сама, а того, чтобы ею управлял человек по ее выбору.
Затем третья династия в свой черед увидит, как произойдет третья революция, революция народной власти против власти национальной монархии; требование прав для всех вместо привилегий для некоторых и деспотизма одного; битва, в которой королевская власть сражается врукопашную со свободой, но уже не за изменение имени, не за смену места, а за само свое существование; смертельный поединок, без жалости, без милосердия, ристалищем которого служит площадь Революции, а арбитром — палач.
Династия Каролингов царствовала 236 лет и, разделившись на три ветви, заняла порознь три великих престола, которые их предок Карл объединил в одну империю: трон Германии, трон Франции, трон Италии, и, что удивительно, она утратила все эти три престола при королях по имени Людовик. В течение этого промежутка времени франкские короли несколько раз меняли свою резиденцию и, в соответствии со своими личными наклонностями или в силу обстоятельств, переносили столицу королевства в новые города: Пипин избрал своей резиденцией Париж, Карл Великий и его сын — Ахен и Тьонвиль, Карл Лысый — Суассон и Компьень, Карл Простоватый — Реймс, и, наконец, Людвиг Заморский и двое его сыновей, эти короли эпохи гражданской войны, — почти неприступный город Лан.
При франкской монархии, как указывает имя, которое мы ей дали, римские обычаи мало-помалу исчезали, и королевство начало само по себе приобретать национальную окраску. Изменились покрой и ткани одежды: Карл Великий не носил уже ни хламиды, ни римской мантии Хлодвига.
«Он носил, — сообщает Эйнхард, — одеяние своих предков, на тело надевал рубаху и короткие штаны из льняного полотна, затем тунику, затянутую шелковым поясом, и голенные обмотки; на ногах его были сандалии, а зимой он защищал грудь и плечи мехом выдры. Сверху он всегда накидывал на себя галльский плащ и носил меч, рукоять и перевязь которого были из золота или серебра, а иногда другой, украшенный драгоценными камнями, но это случалось лишь в дни больших праздников или когда он принимал иностранных послов. Чужеземную одежду, какой бы красивой она ни была, он презирал и не терпел, когда кто-нибудь в нее облачался; лишь дважды, во время пребывания в Риме, сначала по просьбе папы Адриана, а затем по настоянию папы Льва, он согласился надеть длинную тунику, хламиду и римские башмаки».
Длинный меч, который держал в руках Карл Великий, имел собственное имя: он назывался Весельчак, ибо война была стихией этих еще нецивилизованных народов и вынутый из ножен меч вызывал всеобщую радость.
Вскоре завоевание Италии прививает вкус к шелковым одеждам, украшенным мехами, которые жители Адриатики привозили с Востока; короткие галльские плащи кажутся завоевателям предпочтительнее длинных консульских тог; с приходом на престол второй династии кольчуги, покрывающие все тело, сменяют античные латы, защищающие только грудь; наконец, на шлемах появляется забрало, защищающее лицо того, кто его носит.
В свой черед устанавливается некая видимость правовой системы. На смену уложению Феодосия приходят капитулярии; издаются законы против роскоши и чрезмерных расходов; вводятся испытания железом, огнем и крестом. Указом Карла Великого во Франции учреждаются первые ярмарки, получившие название Ланди. Наконец, с нескольких регламентарных актов, изданных в дополнение к капитуляриям, начинается взимание податей, идущих на покрытие королевских расходов: согласно этим актам, в пользу монарха изымалась десятая часть барышей евреев и одиннадцатая часть прибыли, которую могли выручить от своей торговли христиане; кроме того, эти же акты устанавливали дорожные, мостовые, ввозные и вывозные пошлины и определяли лиц, которым поручался надзор за сбором этих пошлин.