эти советники обязаны были ежедневно заседать в ратуше, являвшейся и зданием суда;
распорядительные и судейские обязанности распределялись между ними;
каждый из городских советников обязан был содержать за свой счет слугу и верховую лошадь, чтобы в любую минуту быть готовым незамедлительно отправиться в любое место, где его присутствие становилось необходимым для исполнения им своих служебных обязанностей.
Как видно, это была подлинная попытка создать орган народной власти, заброшенный, словно одинокий боец, в феодальную Францию. И потому писатели двенадцатого и тринадцатого веков именуют эти города, получившие свободу или стремящиеся освободиться, то республикой[216], то коммуной.
Вскоре примеру Камбре последовал город Нуайон, но с меньшими трудностями. Его епископ, Бодри де Саршенвиль (из его воспоминаний нами почерпнуты латинские цитаты, которыми мы подкрепляем наш рассказ о революции в Камбре) был человек просвещенный, здравомыслящий и проницательный: он понимал, что у него на глазах родился новый порядок вещей, что ребенок уже чересчур силен и задушить его не удастся и что лучше опережать неизбежное, чем ждать, когда оно придет, и затем покоряться ему. И вот в 1108 году, за несколько дней до начала царствования Людовика Толстого, он созвал по своему собственному почину всех обитателей города, которые уже давно хотели учредить коммуну и начали вести споры по этому вопросу с духовенством архиепископства, и предложил этому собранию, состоявшему из ремесленников, торговцев, духовных лиц и даже дворян, проект хартии, которая позволяла горожанам объединяться в союз, предоставляла им право избирать городских советников, обеспечивала им безусловное право собственности на их имущество и делала их подсудными лишь своим городским властям. Как видно, предложенный проект давал больше свободы, чем это происходит в наше время, когда нынешний муниципальный совет хоть и имеет определенное сходство с прежними городскими правлениями, но возглавляется мэром, которого назначает король.
Само собой разумеется, эта хартия была встречена ликованием, и ей с воодушевлением присягнули. По восшествии на трон Людовик Толстый был призван подкрепить ее своим одобрением, ибо Нуайон находился в той части Пикардии, которая подчинялась королю Франции.
Эти последние строки выделены нами, ибо, следуя нити нашего повествования и предвосхищая царствование Людовика Толстого, мы полагаем, что для нас настало время опровергнуть широко распространенное убеждение, приписывающее честь освобождения коммун этому королю.
Коммуны, как мы это уже видели на примере Камбре и Нуайона и как мы это вскоре увидим на примере Лана, обрели вольность благодаря собственному духу свободы и отстаивали эту вольность своими собственными силами. И одобрение этого освобождения, полученное со стороны епископа или короля, в тех случаях, когда епископ зависел от него, было всего лишь простым формальным подтверждением, без которого, строго говоря, коммуны вполне могли обойтись и которое король, епископы и сеньоры желали из корыстных соображений поставить себе в заслугу в глазах освободившихся горожан, не имея сил вернуть их с помощью оружия в прежнее подневольное состояние. Вот почему история, льстивая, точно придворный, и хартия Людовика XVIII, лживая, точно история, тщетно стараются отнести к эпохе Людовика Толстого замысел освобождения коммун, еще за сто шестьдесят лет до нее бродивший в сердцах жителей ряда наших городов.
И в самом деле, помимо тех двух коммун, какие Людовик Толстый застал уже вполне сложившимися, когда в 1108 году он взошел на престол, существовали еще две, основанные в 1102 году. Это была коммуна города Бове, возникшая стихийно, по воле народа, что подтверждается письмами Ивона[217], и коммуна Сен-Кантена, чья хартия была дарована этому городу Раулем, графом Вермандуа[218], который, будучи могущественным сеньором, даже не счел уместным получать одобрение совершенной им уступки у царствовавшего тогда Филиппа I.
Что же касается истории Ланской коммуны, то она появилась уже в царствование Людовика Толстого, и нам еще представится случай поговорить о ней, когда мы будем подводить итоги его правления. В данную минуту для нас важно лишь удостоверить с помощью точных дат, что в то время, когда этот государь, которому приписывают честь всеобщего освобождения коммун, взошел на французский трон, четыре коммуны, расположенные невдалеке от Парижа, уже существовали.
Теперь, когда мы рассмотрели одно за другим три важнейших события царствования Филиппа 1—1) завоевание Англии нормандцами, 2) первый крестовый поход, 3) освобождение коммун, — нам остается лишь доказать то, что мы сказали выше о влиянии двух первых событий на третье.
Напомним, что, рассказывая о договоре, в соответствии с которым Карл Простоватый отдал Нормандию и Бретань предводителю датчан, мы уже пытались доказать, что истинная причина, побудившая короля уступить две эти прекраснейшие провинции, состояла в его заинтересованности обеспечить себе внутри самой Франции поддержку со стороны герцога Нормандии и Бретани на тот случай, если он не найдет ее у императора, в своей борьбе с национальной партией, которая желала ниспровергнуть Каролингскую династию и во главе которой стояли такие люди, как Роберт, Гуго Великий и Герберт, граф Вермандуа.
Мы видели также, как, вопреки ожиданиям Карла Простоватого, герцоги Нормандии, в соответствии с тем, что они полагали отвечающим их интересам, готовы были поочередно оказывать вооруженную помощь то национальной партии, то Каролингской династии. В конце концов Ричард полностью примкнул к партии победителей в лице Гуго Капета, став его зятем и поддержав его избрание. С этого времени и вплоть до завоевания Англии нормандцами между герцогами Нормандии и королем царило полное и ничем не нарушаемое согласие, и вполне вероятно, что если бы Вильгельм оставался герцогом Нормандии и Бретани, вместо того чтобы становиться королем Англии, то в деле подавления зарождающихся коммун Филипп обрел бы в своем вассале опору тем более действенную и добровольную, что Вильгельм тоже мог опасаться появления в его владениях того духа свободы, какой уже давал о себе знать во владениях короля и других сеньоров. Однако Вильгельм, покинувший заурядное герцогство, чтобы завоевать великое королевство, лишил Нормандию и Бретань всего их могущества в тот момент, когда он превратил две эти провинции всего лишь в лучшие украшения английской короны, в ленные владения монархии, чей трон находился за морем, в своего рода временное пристанище, которое Великобритания сохранила на территории Французского королевства.
Более того, к тому времени, к какому мы подошли, Филипп I, вначале имевший в лице Вильгельма вассала, пока тот был всего лишь герцогом Нормандии, а затем соперника, с тех пор как тот стал королем Англии, обрел в нем в конце концов врага, причем врага победоносного. Его сын Вильгельм, по прозвищу Рыжий, унаследовал отцовскую ненависть к французским королям, которую ему предстояло завещать своим сыновьям, словно семейное сокровище, и потому король Франции, не имевший в то время ни малейшей возможности просить Нормандию о помощи против коммун, наоборот, нуждался в коммунах, чтобы выступить против Нормандии.
Стало быть, разбираясь в причинах событий, можно увидеть, что завоевание Англии, как мы и говорили, косвенно, но действенно способствовало успеху мятежного народного движения, начавшего проявляться во Франции.
Что же касается крестовых походов, то их влияние как в то время, так и в будущем оказалось куда более непосредственным.
Влияние, какое они имели в то время, заключалось в следующем.
Сеньоры, повинуясь призыву Петра Пустынника, побуждавшего их освободить Гроб Господень, и уводя с собой всех, кого они могли набрать в подчиненных им провинциях, почти полностью искоренили во Франции власть знати. Духовенство — а часть духовенства последовала за знатью — так вот, повторяем, духовенство и народ остались одни лицом друг к другу. Но духовенство, сделавшись собственником огромных земельных владений, перестало пользоваться расположением со стороны крепостных, не имевших своих наделов. Сделавшись богатым, духовенство перестало быть народом, и с того времени, как оно уже не было равным низшим классам, оно превратилось в их угнетателя. И когда коммуны возникали, им, в определенной степени, приходилось бороться лишь с церковной властью, ибо самые могущественные и самые храбрые сеньоры, которым, разумеется, они неспособны были бы противостоять, находились за пределами королевства и, следовательно, не могли подавлять эти отдельные выступления, сложившиеся, в силу их безнаказанности, во всеобщее народное движение.
Влияние же, какое крестовые походы должны были оказать на него в будущем, заключалось в следующем.
Сеньоры, которым приходилось отправляться в поход незамедлительно, вынуждены были, чтобы покрыть расходы на столь долгое путешествие, продавать часть своих земель духовенству. На деньги, полученные от него, они обзаводились военным снаряжением, и огромные суммы, лишь на короткое время задержавшиеся в расточительных руках рыцарей, тотчас же попадали, чтобы остаться там надолго, в бережливые руки горожан и ремесленников, занимавшихся снабжением войск и поставлявших вооружение и конскую экипировку. Вскоре огромный поток товаров, следовавших за армией крестоносцев, распространился на север, через Венгрию и вплоть до Греции, и на юг, через средиземноморские порты и вплоть до Египта. Вместе с достатком к горожанам пришло желание его сохранить. А что должно закрепить этот достаток у малоимущих классов? Законы, обеспечивающие права тех, кто владеет собственностью. А что может дать эти законы? Освобождение.
И потому с этого времени освобождение народа начинает идти полным ходом и остановится лишь тогда, когда будет достигнута его конечная цель — свобода.