«хотя, — как сообщает далее Сугерий, — он вместе со своим дядей, королем Англии, вел тогда войну против сеньора Людовика».
Король попытался навести порядок в этом скоплении людей, и как раз к этому времени восходят те военные мероприятия, та организация вооруженных масс, какие в нашем столетии гений Наполеона довел до высочайшей степени совершенства. Сугерий передает нам подробности этих приготовлений, и мы изложим их сейчас, ибо они кажутся нам любопытными и явно достоверны.
«Пришедшие из Реймса и Шалона, число коих превышало шесть тысяч[230], как пехотинцев, так и конников, составляли первый корпус; жители Суассона и Лана, не менее многочисленные, составляли второй корпус; в третий входили жители Орлеана, Парижа и Этампа, а также крупное войско из аббатства Сен-Дени, столь преданного короне. Король, полный надежды на своего святого покровителя, пожелал лично возглавить этот отряд. “Именно эти люди, — заявил он, — помогут мне живому или принесут меня мертвого ”. Во главе четвертого корпуса стоял благородный Гуго, граф Труа. В пятом находились герцог Бургундский и граф Неверский. Рауль, граф Вермандуа, известный своей храбростью и состоявший в близком родстве с королем, привел с собой множество превосходных всадников и многочисленный отряд из Сен-Кантена и окрестных земель, отлично защищенный кирасами и шлемами, и получил приказ сформировать правый фланг. Людовик дал согласие на то, чтобы левый фланг составили отряды из Понтьё, Амьена и Бове. В арьергард был поставлен наиблагороднейший граф Фландрский со своими десятью тысячами превосходных солдат, а рядом с ними предстояло сражаться Гилъому, герцогу Аквитанскому, графу Бретонскому и доблестному воину Фульку, графу Анжуйскому[231]. Кроме того, было определено, что везде, где армия вступит в рукопашный бой с немцами, будут поставлены в круг, словно образуя крепость, повозки с водой и вином для раненых и для обессилевших, так что те, кого раны или усталость вынудят покинуть поле сражения, смогут подкрепиться, наложить повязки на раны и в конце концов, набравшись новых сил, вернуться в бой».
Как только император узнал об этих приготовлениях, он потерял всякую надежду преуспеть в затеянном им предприятии и предпочел позорно отступить, вместо того чтобы пойти на риск и дать сражение. Королю стоило огромного труда удержать эту армию, собранную со всех концов королевства, от желания перенести на германскую землю войну, которой император угрожал Франции.[232]
В это время король Англии, видя, что Людовик и его армия заняты в другом месте, попытался завладеть французскими землями, граничащими с Нормандией. Однако один-единственный барон, Амори де Монфор, во главе отряда, набранного в Вексене, отбил все эти попытки и в нескольких схватках достойнейшим образом поддержал честь страны; так что Генрих, увидев, как потерпело неудачу нападение немцев, на которое он полагался, предложил Людовику мир и возобновление своей вассальной клятвы за герцогство Нормандское. Король согласился на мир, и Генрих принес клятву.
Избавившись от двух могущественных врагов, Людовик продолжил свои отдельные карательные походы. Овернцы, которых все еще не удавалось покорить и которые считали себя братьями римлян[233], пренебрегли призывом короля, что вызвало у него желание найти повод заставить их раскаяться в этом, и повод не заставил себя ждать.
Епископ Клермонский, изгнанный с престола Гильомом VI, графом Овернским, явился к королю Франции просить у него убежища и помощи. Король предоставил ему и то, и другое, собрал войско, стал преследовать овернцев в их горах, захватывать один за другим их замки, которые они считали неприступными, ибо замки эти были построены на вершинах скал, взял Клермон, столицу Оверни, «вернул Богу церковь, духовенству — башни, епископу — город, восстановил между епископом и графом мир и заставил скрепить его самыми священными клятвами и выдачей многочисленных заложников».
Два его последних похода были столь же успешны. Первый был направлен против убийц Карла Доброго, племянника Роберта, графа Фландрского, прозванного Иерусалимским за его подвиги в Святой Земле; он напал на них в городе Брюгге, где они укрылись, и, не давая им передышки, вынудил их сдаться, после чего приговорил к смерти двух главных виновников этого убийства. Зная способы казни, применявшиеся в ту или иную эпоху, можно судить о степени цивилизованности, достигнутой этой эпохой. Вот какой казни подвергли этих двух виновных.
«С изощренной жестокостью, — пишет Сугерий, — его [Бурхарда] привязали к высоко поднятому колесу, где он оставался во власти ненасытных воронов и хищных птиц; его глаза были вырваны из глазниц, а лицо превратилось в кровавые лохмотья; после чего, пронзенный множеством стрел, дротиков и метательных копий, которые в него пускали снизу, он умер жесточайшей смертью, и тело его было брошено в яму с нечистотами».[234]
Что касается его соучастника, по имени Бертульф, то «его повесили на виселице вместе- с собакой. Каждый раз, когда ее ударяли, она изливала на него свою злость и зубами рвала его лицо.
Других, кого сеньор Людовик держал в башне, заставили подняться на ее верхнюю площадку, а затем по отдельности, одного за другим, сбросили всех с высоты башни, и на глазах у родственников они разбили себе головы».
По завершении казни король выступил в поход на замок Куси вблизи Лана, принадлежавший Тома де Марлю, гнусному человеку, который притеснял святую Церковь и не уважал ни Бога, ни людей.
Тома попытался сопротивляться, но безуспешно. Смертельно раненный Раулем, графом Вермандуа, он как пленник был доставлен в Лан. На следующий день после битвы были разрушены плотины на его прудах, а его земли проданы в пользу казны.
Несмотря на свою тучность, которая становилась устрашающей, Людовик Толстый лично возглавил еще три военных похода: первый — против замка Ливри, принадлежавшего Амори де Монфору, а два других — против крепостей Бонневаль и Шато-Ренар, принадлежавших графу Тибо. Все три замка перешли под его власть.
Мы пронаблюдали за тем, как королевская власть вела борьбу против сеньоров; посмотрим теперь, как коммуны вели борьбу против королевской власти, и, поскольку история какого-нибудь одного города почти совпадает с историей всех других городов, как в отношении подробностей, так и в отношении итогов, возьмем для примера городскую революцию в Лане, о которой Гвиберт Ножанский сообщает нам самые точные подробности.
Епископский престол в Лане оставался свободным в течение двух лет, как вдруг королю Англии, пытавшемуся насадить во Франции людей, на которых он мог бы полагаться, при помощи обещаний и подкупов удалось назначить епископом своего канцлера Годри, хотя он состоял лишь в малых чинах духовенства и никогда прежде не вел иной жизни, кроме жизни солдата. Несмотря на это странное послушничество, он был рукоположен в епископы в церкви святого Руфина. По случайности, которая окажется пророческой, для проповеди в этот день был избран следующий евангельский стих: «И тебе самой меч пройдет душу»[235].
По окончании церемонии новый епископ выехал из церкви верхом, с митрой на голове, облаченный в церковные одежды, и в сопровождении Гвиберта Ножан- ского и молодого причетника направился к себе домой. По пути ему встретился крестьянин, вооруженный копьем; стремясь показать, что им не забыты воинские приемы, которым его обучали в Англии, епископ взял копье из рук крестьянина, пришпорил лошадь и, держа руку так, словно он за кем-то гнался, с необычайной ловкостью нанес удар по небольшому дереву, стоявшему у дороги. При виде этого чисто мирского деяния Гвиберт Ножанский не удержался и заметил епископу, что копье плохо смотрится в руке человека, на голове у которого митра.[236]
Прошли три года, в течение которых епископ подал горожанам куда больше плохих примеров, чем хороших. В епископском дворце расточались такие несметные средства, что это заставляло роптать добродетельных людей, и прислужники епископа придумывали все новые незаконные поборы, чтобы обеспечить своего господина деньгами, необходимыми для его безудержного мотовства.
«Доходило до того, — говорит Гвиберт Ножанский, — что, когда королю случалось приезжать в Лан, он, имевший как монарх полное право требовать уважительного отношения к своему сану, тотчас же оказывался самым постыдным образом ущемлен в том, что ему подобало. Ибо, когда по утрам и вечерам его лошадей приводили на водопой, их силой отбирали, избив перед этим его слуг. Следует думать, что простым людям приходилось еще хуже. Ни один землепашец не мог войти в город без того, чтобы не оказаться брошенным в тюрьму, откуда ему приходилось выкупать себя, иначе он представал перед судом и без всякой причины, под первым попавшимся предлогом, получал обвинительный приговор».
Изложим для примера один-единственный факт, который даст представление о тех способах, какими осуществлялись подобные поборы.
В корзинах и мисках образчики овощей, зерна или каких- нибудь прочих съестных припасов, как если бы они намеревались их продать. Они показывали их первому же крестьянину, желавшему купить такие продукты. Сговорившись с покупателем о цене, продавец говорил покупателю: “Пойдем ко мне домой, и там я дам тебе то, что ты у меня купил”. Покупатель шел за ним; затем, когда они уже стояли возле ларя с товаром, учтивый продавец открывал крышку и, придерживая ее, говорил покупателю: “Посмотри товар поближе и убедись в том, что он ничем не отличается от того, какой я показывал тебе на площади”. И тогда покупатель, привстав на цыпочки, прижимался животом к краю ларя, свешивал внутрь голову и плечи и запускал руки в зерно, чтобы поворошить его и убедиться в его доброкачественности. Именно это и нужно было славному продавцу. Улучив момент, он внезапно подхватывал крестьянина за ноги, заталкивал его в ларь и, тотчас же захлопнув над ним крышку, держал пленника в этой надежной тюрьме до тех пор, пока