Вы уже ознакомились с законами аристократии, а вот законы народа:
«I. Всякое решение народного собрания должно иметь силу закона.
Отступлений в свою пользу от закона быть не должно.
Если патрон замыслил причинить вред своему клиенту, да будет он предан проклятию.
Если патрон ударит клиента и причинит ему членовредительство, то пусть заплатит двадцать пять фунтов медью, и если не помирится с пострадавшим, то пусть и ему самому будет причинено то же самое.
Отцеубийство — a под отцеубийством понимаются все преступления, карающиеся смертной казнью, — может быть судимо лишь народом в центуриатных коми- циях.
Подкупленного судью приговаривают к смертной казни.
Лжесвидетеля сбрасывают с Тарпейской скалы ...»
Имея двух лжесвидетелей, патриций располагал свободой плебея и, следовательно, его жизнью; этим двум свидетелям нужно было лишь удостоверить, что бедняга является рабом богача, и на этом рассмотрение дела заканчивалось. Но, с тех пор как лжесвидетелей стали приговаривать к смерти, следовало хорошенько все взвесить, прежде чем заняться ремеслом лжесвидетеля.
«VIII. Если факт ростовщичества признан, пусть ростовщик вернет одолженную сумму в четверном размере.
IX. Тот, кто сломает челюсть рабу, пусть заплатит штраф в сто пятьдесят ассов».
Как видите, едва только добившись успеха, народ позаботился о рабах; чувствуется, что на протяжении почти трех столетий между народом и рабами существовало определенное братство.
Но погодите: народ обрел защиту против патрициев, однако ему следовало обрести и защиту против жрецов.
Правда, в Риме патриций и жрец нередко одно и то же: не все патриции жрецы, но все жрецы — патриции.
Нередко, под предлогом жертвоприношений, жрецы забирали у плебея, ничего ему не заплатив, самого лучшего быка или самого лучшего барана. Не напоминает ли это вам нашу десятину, упраздненную в 1789 году?
Вот что говорит один из законов Двенадцати таблиц в отношении этого права реквизиции, своего рода права «запасного двора», как говорили в средние века.
Закон позволяет «накладывать штраф на того, кто взял себе жертвенное животное, не уплатив за него»; он дает «право предъявлять иск тому, кто не заплатил вознаграждения за сданное ему внаем вьючное животное, дабы покрыть издержки на жертвенный пир»', он запрещает «жертвовать богам вещь, являющуюся предметом судебного разбирательства, под страхом штрафа в размере ее двойной стоимости».
Итак, плебей уже избавился от ига аристократии, избавился от алчности жрецов, и теперь ему предстояло избавиться от отцовского деспотизма.
«Три притворные продажи делают сына свободным».
Вспомните, что отец имел право трижды продать своего сына. Освобожденный три раза подряд, сын перестает быть вещью, он становится человеком.
Придет день, когда одного лишь вступления в легион будет достаточно для того, чтобы сын стал свободным; и тогда закон, который подтвердит, что освободиться от отцовской власти можно с помощью поступления на военную службу, скажет: «Однако солдат все же должен быть связан с отцом чувством сострадания».
Но и отец, со своей стороны, будет вправе распоряжаться своим имуществом, которое прежде, будучи рабом своего отца, непременно наследовал сын. «То, что отец решит по поводу своего имущества, — говорит закон, — и по поводу опеки над своим добром, будет правильно»; и уже одним только этим решением наследование отменяется.
Что же касается улучшения материального положения народа, то произойдет следующее.
Плебеи не будут посягать на священные поля, то есть на изначальные владения Рима, на собственность аристократии, на земли, лежащие вокруг города; однако в десяти, двадцати, пятидесяти, ста льё от Рима им предоставят его подобие.
Римская колония будет иметь все права метрополии; у нее будут авгур и страж земельных владений, агримен- сор, то есть жрец и землемер, которые последуют за колонией переселенцев в качестве некоторой гарантии, предоставленной метрополией, и сориентируют поля в соответствии с религиозными правилами.
Двое только что упомянутых нами должностных лиц нарежут в соответствии все с теми же правилами земельные наделы, опишут их законные очертания, уничтожат, в случае необходимости, межи и могилы прежних владельцев, а если земли окажется недостаточно, они возьмут ее рядом, все равно у кого.
Вслушайтесь в горестный крик Вергилия, прозвучавший через пятьсот лет после издания этого закона:
О Мантуя, слишком, увы, к Кремоне близкая бедной![359]
Каждая колония станет новым Римом — со своими консулами, своими децемвирами, своими декурионами, короче, своими магистратами, которые будут отправлять правосудие, упорядочивать меры и веса, набирать войска для Рима.
Рим сохранит за собой лишь одну привилегию: право вести войну и заключать мир.
Стоит принять эти меры предосторожности и предоставить эти гарантии, как Рим выходит за свои пределы, из переполненного улья вылетает рой за роем, и вся Италия становится Римом.
Так завершается первый период римской истории. После того как законы Двенадцати таблиц утверждены, Рим оказывается в том же положении, в каком находилась Франция после признания коммун Людовиком Толстым, и даже в более передовом, поскольку, как мы сказали, закон, предоставив отцу возможность распоряжаться всем своим имуществом, упразднил наследование.
II
Для того чтобы приступить к разговору о состоянии общества в победоносной Италии, опишем вкратце события, произошедшие там за этот период времени.
Когда эквы, вольски, вейяне и герники были побеждены, римлянам пришлось столкнуться с самнитами. Как мы уже говорили, война с Самнием длилась двести лет; самниты вступили в союз с этрусками; Фабий одержал над ними победу, а Папирий Курсор их разгромил.
Но те из прежних хозяев захваченных земель, кто уцелел, проявили упорство и двинулись в Этрурию, вошли в союз с галлами и умбрами, и, для того чтобы победить их, понадобилась самоотверженность Деция. Этруски были покорены; самниты, сделавшие последнее усилие, погибли; последние разбойники, как их называли римляне, задохнулись в задымленной пещере, точно так же, как это произошло в наши дни с арабами из Дахры.
Послушайте Тита Ливия:
«В том же году [в 464 году от основания Рима], — говорит он, — дабы никто не сказал, что весь год прошел совсем без войны, был предпринят небольшой поход в Умбрию, откуда сообщали о разбойниках, укрывшихся в пещере и совершавших набеги на окрестные поля; римляне боевым строем вошли в пещеру, но разбойники, воспользовавшись потемками, многих наших солдат изранили, главным образом побили камнями. Наконец, когда был найден другой выход из этой пещеры, оба отверстия завалили бревнами и развели там костры. В итоге примерно две тысячи разбойников, которые оказались там заперты, задохнулись от дыма и жара или погибли прямо в пламени, куда под конец они сами бросались».[360]
Самний продолжал существовать, но последний самнит умер.
По другую сторону Самния находилось то, что тогда называли Великой Грецией и что можно было бы определить всего лишь в нескольких словах: страна, которая видна с вершины Этны; любимая богами страна, представлявшая огромный оазис для греческих переселенцев и состоявшая из Бруттия, Лукании, Певцетии, Япигии, Апулии и Сицилии.
Там, вокруг гигантского вулкана, который поднимается на семь тысяч футов выше Везувия, все принимает колоссальные размеры; каштан, укрывающий в своей тени сотню лошадей, — это то, что вышло из рук Божьих; колонна храма Гигантов, в каннелюре которой может улечься спать человек, — это то, что вышло из рук человеческих!
Города там носили чудесные имена, придуманные поэтами. Они назывались Селинунт, Агригент, Сиракузы, Панорм, Сибарис; население их процветало. Разве мог человек сомневаться, что именно в подобном раю ему следовало родиться! В Агригенте, по словам Диодора Сицилийского, было двести тысяч жителей; тиран Дионисий в одном только городе Сиракузы набрал войско, в котором было сто двадцать тысяч пехотинцев и двенадцать тысяч конников. И, наконец, пустынное взморье Сибариса, наполнявшего песнями и благоуханиями Тарентский залив, еще и сегодня сплошь усыпано осколками тех сосудов, какие, если они найдены целыми, служат украшением и богатством наших музеев.
Такова была страна, которую завоеватели увидели с Регийского мыса и с вершины горы Вултур.
Но весь этот великолепный край оказался опустошен из-за бедствия, которое было хуже чумы, хуже холеры и хуже желтой лихорадки: он стал добычей наемников.
Откуда же явились эти наемники?
Они были рождены из грязи цивилизаций, как из грязи Нила рождаются насекомые и рептилии; из этих отбросов общества образовались скопления людей, не имевших ни богов, ни родины, ни закона. Те, кто нуждался в них и был богат, нанимал их, платил им и пользовался ими, в зависимости от своих склонностей, либо для защиты родины, либо для ее порабощения. С их помощью Гелон и Дионисий защищали Сицилию от карфагенян и порабощали ее во имя собственнной выгоды.
Нередко в глазах этих разбойников красота лица или речи заменяли собой богатство. Сын горшечника, брошенный на улице, прельстил их своей красотой, и они усыновили его; из бедняка он сделался богачом, из распутного подростка — коронованным царем. Звался он Агафоклом.
Все это происходило на земле вулканов и сотрясало царства, заставляя их метаться между неистовой демагогией и безудержной тиранией. Ну а посреди того и другого — празднества, песни, благовония, цветы; жертвоприношения богам в храмах, которые венчали вершины гор; спектакли в театрах, задниками в которых было море.