Как-то раз, в одном из таких театров, декорациями которых служила беспредельная даль, тарентинцы присутствовали на представлении какой-то из древнегреческих трагедий. Внезапно они увидели латинские корабли, двигавшиеся на горизонте; и тогда один презренный негодяй, из числа тех, кому мешала спать складка на лепестке розы и кто, обладая женским нравом, отдавал предпочтение женским нарядам, отступник от своего пола, румянивший щеки и украшавший их мушками, именовавшийся прежде Филохарисом, а теперь звавшийся Таис, поднялся со своего места и, картавя, стал уверять всех, что некий старинный мирный договор, восходящий ко временам Кавдинского ига, запрещает римлянам огибать мыс Юноны Лацинийской.
Народ шумной толпой бросается к берегу, и корабли оказываются захваченными и разграбленными в ту же минуту, когда они бросают якорь в гавани.
В связи с этим оскорблением римляне отправляют послов в Тарент: аристократы принимают их в разгар празднества, а народ осыпает их насмешками.
Послам подают угощение; какой-то смельчак подходит к одному из них и марает своей мочой его тогу с пурпурной каймой; толпа взрывается хохотом.
— Смейтесь, — произносит римлянин, — эта тога будет выстирана в вашей крови!
И послы удаляются, крича: «Война! Война!»
Тарентинцы пересчитались: они были многочисленны; они посмотрели на себя: они были слабы!
И чего им больше всего не хватало, так это человека. Они огляделись по стронам.
В ту пору в Эпире, отделенном от них Адриатическим морем, был такой человек, военачальник, царь — ранний образчик нынешнего кондотьера. Говорили, что по линии Эакида, своего отца, он происходил от Геркулеса, а по линии Фтии, своей матери, — от Ахилла. Он родился в разгар смуты; чтобы взять ребенка из колыбели, слуги, спасавшие его, вынуждены были ступать по крови его отца. Мальчика привезли ко двору Главкия, царя Иллирии, и тот велел воспитывать его как своего собственного сына. В двенадцать лет потомка Геркулеса отправили обратно в Эпир вместе с армией, и Главкий помог ему вернуть трон. Однако не прошло и четырех лет с начала его правления, как молодой царь узнает, что его благодетель Главкий выдает замуж свою дочь; он возвращается в Иллирию, чтобы присутствовать на свадьбе той, которую он любит как свою сестру. Тем временем Нео- птолем, который однажды уже похитил у него трон, похищает его во второй раз. И тогда лишенный короны царь вступает в войско Деметрия, царя Македонии; под его командованием и командованием Антигона он принимает участие в знаменитой битве при Ипсе, в которой сражались друг против друга сто тридцать четыре тысячи пехотинцев, двадцать с половиной тысяч конников, четыреста семьдесят пять слонов и сто двадцать колесниц, снабженных косами. У него на глазах погибает Антигон, и с его смертью огромная держава Александра Македонского раскалывается на четыре части, каждая из которых станет царством: Фракийским, Македонским, Египетским и Сирийским.
Оттуда сын Эакида отправляется в Египет; там он женится на дочери Береники и возвращается в Эпир с войском, имея возможность принудить Неоптолема вернуть ему половину царства. Ну, а получив половину царства, он захватывает его все.
Человека этого звали Пирром.
Несомненно, в память о своем паломничестве в оазис Амона он носил на своем шлеме козлиные рога; однако возможно также, что это был всего лишь символ той животной силы, той природной необузданности, какими был наделен этот отважный завоеватель, который скакал по миру, сокрушая на своем пути царства.
Так вот, к нему тарентинцы и обратились. По их словам, они могли добавить к приведенным им войскам двадцать тысяч конников и триста пятьдесят тысяч пехотинцев.
Это было именно то, чего Пирр желал более всего: он уже давно мечтал продвинуться на Запад так же далеко, как Александр Македонский продвинулся в Индии. Разве не замыслил он с этой целью перебросить мост из Эпира в Калабрию, из Аполлонии в Отранто?!
Но Пирр плохо рассчитал: железный Запад не походил на Восток, замешенный на золоте и грязи; римляне были совсем не такими воинами, как персы, мидяне и вавилоняне, а Фабриций и Курий Дентат («Зубатый») были совсем не такими военачальниками, как Дарий и Пор, и вместо Граника и Гидаспа ему предстояло встретить на своем пути Гераклею, Аускул и Беневент.
Потерпев поражение у Беневента, он покинул тарен- тинцев, вернулся в Эпир, снова завоевал Македонию и умер во время похода в Аргос, убитый черепицей, которую бросила в него с крыши дома какая-то старуха.
— Кому ты оставишь свое царство? — спросили у Пирра его сыновья.
— Тому из вас, у кого будет самый острый меч! — ответил тот, чей меч всегда был столь остр.
Царь Эпира был не только великим полководцем и умелым тактиком, но и бесконечно остроумным человеком, который изрекал афоризмы, даже умирая.
После сражения при Гераклее, в котором погибла половина его войска, он произнес, когда его стали поздравлять с победой:
— Еще одна такая победа, и мне придется в одиночестве возвращаться в Эпир!
Покидая Сицилию, он сказал:
— Что за прекрасное поле битвы я оставляю римлянам и карфагенянам!
И действительно, римлянам, этим завоевателям Тарента, хозяевам материковой части Великой Греции, водворившимся на калабрийском побережье от Сциллы до Регия, оставалось сделать лишь один шаг, чтобы ступить на землю Сицилии.
Сицилия принадлежала трем силам — сиракузянам, карфагенянам и мамертинам. Мамертины, пребывавшие в состоянии войны с карфагенянами, сделали то же, что в свое время, не заботясь о последствиях, сделали их друзья-тарентинцы. Подобно тому как тарентинцы призвали на помощь Пирра, мамертины призвали на помощь римлян. Консул Аппий, частью на плотах, частью на судах, заимствованных в Великой Греции, переправил на Сицилию два легиона.
— Я потерпел поражение от римлян еще до того, как успел разглядеть их, — сказал Гиерон, тиран Сиракуз.
Он был настолько ошеломлен быстротой этой победы, что заключил с римлянами договор и строго соблюдал его.
За полтора года римляне захватили шестьдесят семь небольших городков и крупный город Агригент, который обороняли два войска численностью в пятьдесят тысяч человек.
Однако у римлян не было ни одного судна.
Севшая на песчаную мель карфагенская галера послужила для них образцом, и за шестьдесят дней они построили и спустили на воду шестьдесят судов. Римляне догнали карфагенский флот, напали на него и одержали над ним победу.
Эти солдаты, привыкшие воевать на твердой земле, придумали то, что как бы придавало устойчивость зыбкой поверхности моря: железные крючья, которые, впившись в карфагенские суда, лишали их возможности двигаться; так что речь шла уже не о захвате судна, а о штурме крепости.
Консул Ду ил ий, придумавший эти абордажные вороны и одержавший с их помощью не одну победу, извлек из своего триумфа удивительную и приятную для слуха привилегию: до конца его жизни победителя карфагенян всюду сопровождали факелоносцы и флейтисты. Кроме того, в его честь была воздвигнута колонна, украшенная корабельными таранами и получившая из-за этого украшения название Ростральной.
Затем настал черед Сардинии и Корсики.
Регул первым переправился из Агригента в Африку. Здешний берег защищало чудовище, казавшееся духом этой таинственной земли: змей длиной в сто пятьдесят футов разворачивал свои огромные кольца на виду у римской армии. Регул приказал выдвинуть вперед баллисты и катапульты и убил чудовище пущенными в него камнями.
Две победы, одержанные римлянами, отдали в их руки двести городов. Охваченный страхом Карфаген уже готов был подписать мир, по условиям которого у него оставался всего лишь один боевой корабль, как вдруг некий лакедемонский наемник заявил, что, прежде чем возлагать на себя это тяжкое и постыдное ярмо, нужно сделать последнее усилие; он призывает в войско своих товарищей, увлекает римлян в долину, наголову разбивает Регул а, берет его в плен и в оковах на ногах и руках приводит в Карфаген, куда тот совсем недавно надеялся войти как победитель.
Всем известно величавое предание о Регуле, наполовину сказочное, наполовину историческое, скорее даже, возможно, сказочное, чем историческое, но в которое надо верить, как верят в прекрасное, то есть нечто редкое, никак не оспаривая его и не вникая в подробности.
А теперь без промедления перейдем к Ганнибалу.
За то время, какое мы преодолели быстрее, чем пущенная стрела, чем летящий орел, римляне успели заключить мир с карфагенянами, получили от них Сицилию, завершили Первую Пуническую войну, покорили галлов и лигуров и через Марсель распространили свое влияние на берега Роны, а через Сагунт — на берега Эбро.
Со своей стороны, Гамилькар, отец Ганнибала, подчинил себе берега Африки вплоть до Великого океана, пересек пролив и захватил часть Испании. Африканского змея так и не убили, и теперь он разворачивал свои кольца от страны гарамантов до Пиренейских гор.
Столкнувшись вначале на Сицилии, римляне и карфагеняне оказались теперь лицом к лицу в Испании. Гамилькар намеревался сделать первый шаг и из Бар- сино, незадолго до этого построенного им, перейти в Италию, но внезапно был убит веттонами.
Умирая, он произносит: «Я оставляю трех львов, которые однажды растерзают Римскую республику».
Одним из этих трех львов был Ганнибал, а двумя другими — Гасдрубал и Магон.
Уже в старости Ганнибал сам рассказывал Антиоху Великому, что в детстве, сидя на коленях у Гамилькара, он упрашивал отца, чтобы тот взял его с собой в Испанию и показал ему войну.
— Хорошо, — ответил сыну старый враг Рима, — но при условии, что на этом алтаре ты поклянешься в непримиримой ненависти к римлянам.
Ганнибал поклялся.
В возрасте двадцати пяти лет он вспоминает о своей клятве, берет в осаду и захватывает Сагунт, состоящий в союзе с римлянами. Рим, удивленный этим нападением, которое дает ему знать о неведомом враге, отправляет послов, чтобы заявить протест лично Ганнибалу.