Будет некогда день, и погибнет священная Троя!1
во время одного из своих выступлений был прерван возгласами толпы подобных людей, пришедших со всех концов света и не умевших чисто говорить на старой латыни Энния; не в силах сдержаться, он с величайшим презрением крикнул им:
— Эй вы, для кого Италия не мать, а мачеха, — замолчите!
А поскольку толпа зашумела еще сильнее, он добавил:
— Что бы вы ни делали, те, кого я в цепях отправлял в Рим, меня не напугают, даже если теперь у них развязаны руки!
Что же сделалось с коренным народом, с римским народом, с тем, что был вскормлен молоком из сосцов волчицы? Что осталось от этого народа и в каком положении он находился? Мы узнаем это сейчас из речи одного центуриона, добивавшегося от трибуна права не служить сверх положенного срока.
«Квириты, я Спурий Лигустин, родом сабинянин и принадлежу к Крустуминской трибе. Отец оставил мне в наследство югер земли и небольшую хижину, где я родился, вырос и живу до сих пор. Когда я достиг совершеннолетия, отец женил меня на дочери своего брата, которая принесла мне в приданое лишь благородство характера и целомудрие и родила мне столько детей, сколько было бы вполне достаточно даже для богатого дома. У нас шесть сыновей и две дочери, обе уже замужние. Четыре сына достигли совершеннолетия, двое еще мальчики. На военную службу я был призван впервые в консульство Публия Сульпиция и Гая[364]
Аврелия. В войске, направленном в Македонию, два года я воевал простым солдатом против царя Филиппа. На третий год Тйт Квинкций Фламинин назначил меня за доблесть центурионом десятого манипула гастатов. После победы над Филиппом и македонянами нас привезли обратно в Италию и распустили по домам, но я тотчас добровольцем отправился с консулом Марком Порцием в Испанию. Из всех нынешних полководцев лучше всех умел он заметить и оценить доблесть — это известно всем, кто за долгую службу хорошо узнал и его, и других военачальников. Так вот, этот главнокомандующий удостоил меня звания первого центуриона первого манипула гастатов. В третий раз я вступил, снова добровольцем, в войско, посланное против этолийцев и царя Антиоха, и в этой войне Маний Ацилий назначил меня первым центурионом первой манипулы принципов. Прогнали мы Антиоха, покорили этолийцев и возвратились в Италию, где я еще два года оставался под знаменами. Затем я дважды сражался в Испании — один раз при Квинте Фульвии Флакке, другой раз — при преторе Тиберии Семпронии Гракхе. Флакк привез меня в Рим в числе тех, кого он за доблесть взял с собой из провинции для празднования своего триумфа, но по просьбе Тиберия Гракха я без промедления вернулся в Испанию. За несколько лет я четыре раза был центурионом триариев, получил от полководцев тридцать четыре награды за храбрость и шесть гражданских венков. Двадцать два года нес я военную службу, и мне больше пятидесяти лет. И если бы даже не отслужил я положенного срока, если бы не полагался мне отдых по возрасту, то и тогда следовало бы освободить меня от службы, потому что вместо себя я имею возможность выставить четырех воинов. Пусть сказанное мною оправдает меня в ваших глазах; что до меня, то сам я никогда не откажусь служить, если военачальник, набирающий войско, сочтет меня подходящим воином. И пусть военные трибуны определят, какого звания я достоин; я же постараюсь, чтобы никто в войске не превзошел меня доблестью; так я поступал всегда, свидетели тому — мои командиры и товарищи по службе. И вы, соратники, в молодости никогда не оспаривали решений должностных лиц и сената, и теперь, несмотря на ваше право апелляции, следует не выходить из повиновения сенату и консулам и считать почетным всякий пост, на котором вы будете защищать государство».[365]
По смиренной жалобе этого человека вы можете понять, в какой бедности пребывали римские легионеры, завоевавшие мир: поларпана отеческой земли на семью, включавшую жену, шесть сыновей и двух дочерей, тогда как для самого воина не регулярное жалованье, а деньги, раздававшиеся во время триумфов!
Добавьте к этому, что государственное устройство Рима было основано исключительно на денежной аристократии; что прежнее государственное устройство, основанное на патрицианских куриях, разрушилось; что подлинная власть находилась в руках землевладельцев и откупщиков; что всадники — читай: ростовщики — выносили судебные приговоры по всем правонарушениям, — и у вас будет представление о том, в какую нищету впал римский гражданин.
Впрочем, поскольку вы теперь знаете, что сказал легионер, обращаясь к трибунам, послушайте, что сказал оратор, обращаясь к народу:
«И дикие звери в Италии имеют логова и норы, куда они могут спрятаться, а люди, которые сражаются и умирают за Италию, не владеют в ней ничем, кроме воздуха и света. Лишенные крова, точно кочевники, бродят они повсюду с женам и детьми. Полководцы обманывают солдат, когда на полях сражений призывают их защищать от врагов могилы отцов и храмы: ведь у множества римлян нет ни отчего дома, ни гробниц предков — они сражаются и умирают за чужую роскошь, чужое богатство. Их называют владыками мира, а они не имеют даже клочка земли!»[366]
Какому же оратору достало отваги произнести подобные слова и каким образом он не поплатился за свою храбрость?
О, будьте покойны, его убьют!
Оратором этим был Тиберий Гракх.
Посмотрим теперь, что за люди были Тиберий и Гай Гракхи и на какие людские нужды они откликнулись.
III
Вы знаете, при каких обстоятельствах появились Гракхи, а теперь мы намереваемся рассказать вам, кем они были и каковы были их взгляды.
Тиберий Семпроний Гракх во время своего трибуната принял сторону братьев Сципионов, Сципиона Африканского и Сципиона Азиатского, в ходе судебного преследования, которому они были подвергнуты по обвинению во взяточничестве, и в качестве вознаграждения получил в жены Корнелию, дочь Сципиона Африканского.
Он был одним из тех аристократов плебейского происхождения, каких немало бывает в начинающих разлагаться республиках; исполняя должность цензора вместе с Аппием Пульхром, он, при всем своем плебействе, выказал себя еще менее популярным, чем тот.
Заметьте, что все, кто носил в Риме имя Аппия, от децемвира Аппия Клавдия до Гая Луция Нерона, на ком угас этот род, всегда стремились к тирании.
Аппий Пульхр отдал свою дочь за старшего сына своего коллеги Тиберия Гракха, и таким образом отец и сын, хотя они и были плебеями, оказались в родстве с двумя самыми аристократическими семействами Рима.
И это еще не все: помимо двух сыновей, Тиберия и Гракха, у Семпрония было две дочери. Старшая вышла замуж за Сципиона Назику, одного из самых беспощадных врагов — читай: одного из убийц — своего шурина; другая — за того самого Сципиона Эмилиана, человека с тихим голосом и обагренными кровью руками, который сжег Карфаген и, видя как тот пылает, со слезами на глазах читал стих Гомера. Он был самым популярным аристократом Рима, и, к великому огорчению Корнелии, ее долго называли тещей Сципиона Эмилиана, прежде чем стали называть матерью Гракхов.
Тиберий Гракх, — займемся вначале им, — был самым честным и самым красноречивым человеком своего времени, помимо того, что он был также одним из самых храбрых людей той эпохи: он первым поднялся на стены Карфагена. Что же касается его честности и красноречия, то они явствуют из его выступления, а точнее, отрывка выступления, сохраненного для нас Плутархом:
«Я вел себя в провинции, как мне представляется, сообразуясь с вашими интересами, а не с честолюбивыми расчетами. В доме у меня не было попоек, я не держал при себе красивых мальчиков, и за моим столом ваши сыновья должны были проявлять большую сдержанность, чем в генеральском шатре ...Я вел себя в провинции так, что никто не может обоснованно утверждать, будто я получил хотя бы один асе в качестве подношения или ради своих служебных дел ввел кого-либо в издержки. Я провел там два года; если за это время хоть одна блудница переступила порог моего дома или я домогался хоть одного чьего- либо юного раба, можете считать меня самым подлым, самым испорченным из людей! И по тому, как целомудренно я обращался с чужими рабами, вы можете судить о том, как я проводил время с вашими сыновьями ... Вот почему, квириты, те кошельки, какие при моем отъезде из Рима были полны золота, я привез из провинции пустыми, тогда как другие увозили с собою амфоры, полные вина, а домой привозили их полными денег».[367]
По характеру Тиберий Гракх был человеком мягким и миролюбивым, однако несправедливость подтолкнула его к насилию.
Когда консул Манцин заключил в Испании позорный договор, сенат объявил этот договор лишенным законной силы, выдал Манцина врагам и хотел сделать то же самое с Тиберием, находившимся под его началом. Лишь влияние Сципиона Назики и Сципиона Эмилиана, которые тогда еще не были врагами Тиберия, спасло его.
Вот тогда-то Тиберий, будучи народным трибуном, и предложил свой первый аграрный закон. Этот закон, который мы намереваемся сейчас разъяснить и который вплоть до появления нынешних историков неправильно истолковывали, справедливейший из всех, был предметом споров между Тиберием, Аппием, его тестем, великим понтификом Крассом и знаменитым правоведом Муцием Сцеволой.
Задолго до них Лициний Столон предлагал ограничить земельную собственность богачей, позволяя им занимать не более пятисот югеров. Тиберий, напротив, выступал за то, что эта собственность может быть расширена. Однако для того, чтобы читатель воспринял аграрный закон правильно, так, как его понимал Тиберий, нам необходимо разъяснить, как использовалась тогда земельная собственность.
Мы уже говорили, что римская земельная собственность возникла в результате завоеваний.