Сенаторы обладали правом обсуждать все законы, предлагаемые народу, а также должностями и политической властью. Всадники — читай: банкиры, банкиры — читай: ростовщики — обладали деньгами, землями, либо собственными, либо арендованными, и судебной властью.
Понятно, что оставалось на долю народа: его голос, который он продавал; но, с тех пор как жителям городов Италии было даровано гражданство, голос этот стоил недорого!
Став трибуном благодаря покровительству Метеллов, то есть одного из главных патрицианских семейств, Марий, ко всеобщему великому удивлению, тотчас предлагает закон, пресекающий домогательства в комициях и судах.
Один из Метеллов восстает против этого законопроекта. Марий приказывает своим ликторам задержать Метелла и препроводить его в тюрьму. Ликторы подчиняются.
Марий порывает с аристократией.
А в это время по другую сторону моря, в Африке, там, где теперь находится Константина, жил человек, чрезвычайно тревоживший римлян; правда, этот человек был гениален. Он был царем нумидийцев и звался Югуртой.
То был самый смелый и самый отважный воин своего царства; с копьем в руке он нападал на льва и всегда первым его поражал. Так говорит о нем в «Югурте», в гл. 6, Саллюстий: «Leonern atque alias feras primus, aut in primis ferire[371]».
Миципса оставил Нумидию двум своим сыновьям и своему племяннику Югурте.
Югурта отстранил от власти обоих своих двоюродных братьев и правил в Нумидии один.
Но как же сенаторы позволили сосредоточить подобную власть в столь мощных руках?
Все очень просто: Югурта подкупил сенаторов.
Трибун Меммий приказал Югурте явиться в Рим и предъявить доказательства своей невиновности. Любой другой отказался бы, но Югурта воздержался от такого решения: у него не было желания воевать с Римом; он нагрузил золотом лошадей и верблюдов и отправился в Рим.
— Вот продажный город! — воскликнул он, покидая Рим, чтобы вернуться к себе в Африку. — Недостает только покупщика!
Сражаться против Югурты был отправлен Метелл. Он всячески затягивал военные действия. Война против этого покупщика мира была превосходной спекуляцией: за один только раз Метелл получил от Югурты двести тысяч фунтов серебра.
Марий потребовал консульского звания, обещая взять Югурту живым или убить его собственной рукой, если ему доверят ведение войны.
Он получил назначение и сдержал слово, захватив Капсу и Цирту и дважды разгромив Югурту и его тестя Бокха.
Бокх предложил сепаратный мир на следующих условиях: он сохраняет за собой Мавретанское царство и выдает римлянам своего зятя.
Его условия были приняты, и Бокх сдержал слово: он выдал Югурту молодому Сулле, квестору Мария.
Событие это было настолько важно, что Сулла приказал вырезать его изображение на перстне, служившем ему печаткой, и, став диктатором, только этим перстнем скреплял свои приказы об арестах.
Югурту пленником привезли в Рим и бросили в сырую темницу.
— До чего же холодные бани в Риме! — воскликнул он.
Шесть дней узник боролся с голодом, а на седьмой день умер.
Срывая с него золотые серьги, ликторы заодно разодрали ему уши.
Эта громкая победа могла бы погубить Мария, если бы Рим не испытывал в нем острую нужду.
Амброны, тевтоны и кимвры грозили вторгнуться в Италию.
Марий разгромил амбронов и тевтонов в Пуррьере близ Акв и кимвров в Верцеллах. Все они, вплоть до их женщин, детей, быков и собак, были истреблены. На поле битвы осталось лежать триста тысяч мертвых тел.
Рим счел себя спасенным от варваров, но Рим заблуждался: он был спасен от победоносных варваров, но не от варваров побежденных.
Началась торговля рабами.
Эта торговля, благодаря предоставлению рабам свободы, служила своего рода источником пополнения будущего римского народа. Рим уже не довольствовался только военнопленными, ему недостаточно было и купленных рабов: сухопутные пираты, корсары с больших дорог похищали свободных мужчин, женщин и детей и продавали их как рабов. Никомед, царь Вифинии, — тот самый, из-за кого оказался опорочен Цезарь, — не мог предоставить Марию, отправлявшемуся на войну с тевтонами, солдат, которых тот у него требовал. Дело в том, что работорговцы забрали у него всех мужчин, и несчастный царь правил тогда уже лишь стариками, женщинами и детьми.
В дни великого страха, вызываемого кимврами, сенат, желая угодить своим союзникам в Азии, издал указ, которым им возвращались все их рабы.
При виде множества рабов, ставших свободными, сенат ужаснулся.
Между тем в Рим пришла весть об истреблении ким- вров.
Сенат отменил свой закон.
Следствием этого стало восстание. Солдаты, которые должны были подняться на войну за Рим, поднялись на войну против Рима; во главе себя они поставили италийца по имени Сальвий и грека по имени Афинион.
Эта новая война длилась до тех пор, пока Маний Аквилий, товарищ Мария по его пятому консульскому сроку, не переправился на Сицилию и собственной рукой не убил Афиниона.
Все рабы были схвачены, преданы мечу или распяты на кресте: лишь тысячу их сохранили для амфитеатра; но, не желая служить забавой для римской черни, они сами перебили друг друга. Полагают, что в этих двух первых восстаниях погибло около миллиона рабов.
Всем известна долгая борьба между Суллой и Марием; живопись и поэзия показали нам спасителя Рима, того, кого Рим называл своим вторым основателем, сидящим, словно живая развалина, на безжизненных развалинах Карфагена.
Сулла Счастливый («Фавст»), Сулла, который называл себя сыном Венеры, Сулла, представлявший аристократию, умер, изъеденный вшами! Марий, откупщик из Арпина, умер от апоплексического удара из-за несварения желудка.
Через десять лет после смерти Мария внезапно вспыхнуло новое восстание рабов.
Посвятим последние страницы этой главы одному из самых великих мятежников, когда-либо существовавших на свете, — если полагать, что раб, который разбивает свои цепи, может считаться мятежником, — Спартаку.
На этот раз восстание рабов вспыхнуло не за пределами Италии, на Сицилии или в Великой Греции, а прямо у ворот Рима.
И восставшими были уже не землепашцы и пастухи, вооруженные палками и рогатинами, а люди, приученные воевать, заранее обреченные на смерть и, следовательно, ничем не рисковавшие, восставая: это были гладиаторы.
Лафонтен сказал: «Любой маркиз иметь пажей желает». Так вот, мода на гладиаторские бои и травлю зверей приобрела в Риме такой размах, что любой сенатор, любой всадник, любой откупщик имел собственных гладиаторов.
Плутарх в «Жизнеописании Красса» рассказывает нам, как началось это восстание.
Некий Лентул Батиат, следуя общей моде, содержал в Капуе отряд гладиаторов; эти гладиаторы были галлами или фракийцами, то есть принадлежали к двум бесстрашным народам и не боялись ни казней, ни смерти. Двести человек решили бежать; на них донесли: сто двадцать два были закованы в цепи, а семьдесят восемь выбежали из казармы, ворвались в лавку торговца жареным мясом и, вооружившись вертелами и резаками, ринулись вон из города.
По дороге они случайно встретили повозку, нагруженную гладиаторским оружием: бросив вертелы и резаки, они вооружились мечами и трезубцами. Были избраны три предводителя. В их числе был и Спартак, и слава его имени отодвинула в тень двух других. Изваянный в мраморе резцом Фуатье и держащий в одной руке обнаженный меч, а в другой разорванную цепь, он смотрел на Тюильри таким мрачным взглядом, что нынешние обитатели дворца не смогли выдержать этого грозного зрелища и упрятали статую в нижние залы Лувра.
Против восставших гладиаторов был послан Клодий; тот самый Клодий Пульхр («Прекрасный»), чья сестра Клодия была любовницей Катулла, называвшего ее Лес- бией; тот самый, кто позднее возмутил весь Рим, заставил бежать Цицерона, ранил его брата и в конце концов был убит в постоялом дворе на дороге в Велитры гладиаторами Анния Милона.
Спартак разгромил его.
Против мятежников послали Публия Вариния.
Спартак разгромил вначале его легата, затем его товарища по должности, а затем и его самого.
Затем против них, в свой черед, был послан Кассий, но и он, в свой черед, был разгромлен и понес значительные потери.
Консулы принимают решение сменить командование, и продолжать военные действия назначен Красс.
Спартак был гением, и он понимал, что необходимо снова разжечь восстание рабов там, где оно уже дважды затухало, то есть в Сицилии; он пересекает Луканию и направляется к Мессинскому проливу. В Пицене он сталкивается с Муммием, легатом Красса, и наголову разбивает его.
Это была его четвертая крупная победа над римлянами.
Наконец настал черед Красса. Битва была кровавой, и победа оспаривалась дорогой ценой: на поле боя остались лежать в собственной крови двенадцать тысяч триста гладиаторов. Красс велел пересчитать их, а затем осмотреть: только двое были ранены в спину.
Потерпев поражение, Спартак отступил к Петелий- ским горам. Квинкций, легат Красса, и Скрофа, его квестор, по его приказу бросились преследовать Спартака. Он обернулся против них, разгромил их и обоих обратил в бегство.
После этого солдаты Спартака, опьяненные успехом, отказались продолжать отступление и двинулись на римлян; как ни пытался образумить их Спартак, они ничего не хотели слушать.
Видя, что ему придется вступить в бой, он велел подвести к нему его лошадь и, выхватив меч, убил ее.
— Что ты наделал?! — воскликнули его солдаты.
— Если я одержу победу, — ответил Спартак, — в конях у меня недостатка не будет; если же я буду побежден, то конь мне не понадобится, ибо бежать я не намерен.
Он был побежден и погиб, сражаясь до конца.
Однако он оставил по себе бессмертную память — имя, которое больше, чем имя; имя, которое звучит, как призыв к восстанию; имя, которое служит знаменем.