Но если франкские сеньоры были успокоены этой видимостью уступки их желанию, то иноземные государи, остававшиеся данниками двух братьев, взбунтовались.
Одилон, герцог Баварский; Теодорих, герцог саксов, и Гунальд, герцог Аквитанский, были поочередно разбиты.
Затем неожиданно, без всякой видимой причины, по крайней мере история ничего нам о ней не говорит, Кар- ломана охватывает отвращение к власти, и он, облачившись в монашескую рясу, идет просить у папы Захарии место в аббатстве Монте-Кассино.
Пипин, оставшись один перед лицом короля-призрака, которого он вызвал из небытия и которого мог возвратить туда, какое-то время пользуется им в своих целях, а затем заставляет его отречься от престола и затворяет за этим последним представителем династии Меровингов двери монастыря святого Бертена в Артуа.
И тогда Пипину становится понятно, что все обстоятельства способствуют окончательному уходу прежней династии и возведению на престол новой; он собирает сеньоров, обрисовывает им свои права на корону и единогласно провозглашается королем франков.
Так что путем выборов, а не путем узурпации, Пипин стал родоначальником династии, которая будет насчитывать тринадцать королей и начнется с Карла Мартелла: ab Jove principium[377].
Бросим теперь взгляд на только что угасшую династию. По известной аксиоме, когда цивилизация вторгается в варварство, она его уничтожает, когда же, напротив, варварство вторгается в цивилизацию и, если так можно выразиться, насилует ее, оно ее оплодотворяет.
Вступив в Галлию, франки не делали никакого различия между населявшими ее коренными народами; они видели на ее земле лишь римскую цивилизацию и, в отличие от Цезаря, который давал аквитанам, кельтам и белгам общее имя галлы, называли их всех римлянами.
Затем, во всем, кроме религии, завоеватели тоже становятся римлянами.
Константинополь посылает им пурпурные мантии, словно своим консулам; их короли называют себя августами, словно императоры; короной им служит золотой обруч в форме повязки, а скипетром — пальмовая ветвь, похожая на ту, какую сломал Сулла и восстановил Октавиан; гвардия у них — это дружинники Хлодвига, родные братья преторианцев Калигулы, а облачение — хламида, поверх которой накидывалась мантия белого или яркосинего цвета, короткая по бокам, длинная спереди и волочащаяся сзади; их театры — это цирки; их игры — это бои со львами и быками: вспомните Пипина, спускающегося на арену цирка и становящегося матадором; украшения их городов — это триумфальные арки и капи- толии; их главные тракты — это римские военные дороги; их церкви — это древние храмы; их законы — это уложение Феодосия; лишь трон их отличается от курульных кресел консулов и золотого кресла императоров: это простой табурет без подлокотников и спинки, символ захваченной власти, которую надо сохранять собственными силами, без поддержки и опоры со стороны.
Что же касается войска, то единственной платой за их службу является военная добыча; каждый приносит свою долю в общую сокровищницу, и все это по-братски делится: вспомните суассонскую чашу, которую Хлодвиг просил себе помимо причитавшейся ему добычи и которую разломали солдаты! Nihil hinc accipies nisi quod tibi sors vera largitur.[378]
Что же касается захваченной земли — заметьте, что единственная цель этого очерка состоит в том, чтобы проследить движение земель и обозначить руки, через которые они проходят, прежде чем вернуться к своим подлинным хозяевам, — так вот, что касается захваченной земли, то она принадлежит завоевателю, и он, в зависимости от службы, за которую ему следует вознаграждать, жалует своим военачальникам части этой земли либо в полную собственность (это так называемые аллоды, или свободные земли), либо в ленное владение (это так называемые ф ь е ф ы, которые оставались в собственности короля и по его воле могли перейти к другому владельцу). Людей, живущих на этой земле, отдают вместе с ней, и они становятся собственностью хозяина, чьи права на них ограничены лишь его волей и его прихотями.
Мы выделяем эти слова, поскольку нам предстоит снова встретить их через тысячу лет, но уже в приложении к русскому крепостному праву, и тогда мы точным образом установим ту незначительную разницу, какая существует между завоеваниями Хлодвига и призывом княжить, обращенным к Рюрику.
Ну а теперь, если читатель пожелает бросить вместе с нами взгляд на Галлию времен Хлодвига, то нашим глазам предстанет зрелище победоносного короля, победоносных военачальников и победоносного войска. Что же касается завоеванного народа, то он более не числится в ряду наций: он сделался рабом.
Однако та земля, которую он обрабатывает для своего хозяина, — это ведь его земля, и то зерно, которое прорастает в ней, политое его потом, — это ведь его зерно.
Все это однажды вернется к его потомкам, но через сколько веков! После скольких сражений!
К тому же дробление земель, происходящее в царствования потомков Хлодвига, ничего не меняет в положении этого народа. Напротив, его рабство становится еще более ощутимым вследствие такого дробления: он представляет собой огромное стадо, которое после смерти хозяина делят между собой его наследники и которое они, в свою очередь, имеют право продать или подарить, убить или подчистую обобрать.
Вот почему ни один из наших древних историков времен первой династии ни слова не говорит о народе; вот почему кажется, что четырнадцать миллионов человек, которых Цезарь сделал римскими гражданами, внезапно исчезли с лица земли, не оставив после себя и следа.
Однако мы не будем упускать из виду этот невидимый, но не исчезнувший народ, ведь это неоспоримо единственный и подлинный предок французского народа; из галла, кем он был при своих прежних вождях, метавших стрелы против неба и дротики против моря и боявшихся лишь одного — чтобы небо не свалилось им на голову, при Цезаре он стал римлянином, а из римлянина, кем его сделал Цезарь, при Хлодвиге превратился в раба.
Так вот, на этой захваченной земле, из этих рабов и этих завоевателей, вскоре сложится под защитой креста норое и единое молодое племя.
Христос — единственный сын Божий; французский народ станет старшим сыном Христа.
Разовьем эту мысль.
Мы уже говорили, что раздел королевства Хлодвига привел к войнам между завоевателями, однако в нашем разговоре обошли эти войны стороной; итогом их стал голод, ибо, пока руки как у свободных людей, так и у рабов были заняты, ибо те либо нападали, либо оборонялись, земля, истоптанная ногами солдат и копытами коней, разучилась родить. Королевские земли, как и земли сеньоров, оставались невозделанными, и во всей Галлии, превратившейся в одно огромное поле битвы, с трудом можно было отыскать четыре-пять небольших поля, на которых колосились хлеба; эти поля принадлежали преемникам святого Ремигия, людям мира, которые засеяли несколько клочков земли, полностью опустошенной людьми войны.
Расскажем теперь, как эта земля досталась апостолу франков: это будет еще одним свидетельством того, как завоеватель обходился с завоеванной страной.
В благодарность за крещение, данное ему святым Ремигием, Хлодвиг пожаловал святому всю землю, какую тот смог бы объехать на осле, пока сам Хлодвиг будет спать после обеда.
Как видите, вождь франков предавался послеобеденному отдыху, словно римлянин.
Ну так вот, именно эти земли, подаренные завоевателем епископу Реймскому, равно как и те земли, что были подарены другими завоевателями другим приходам, щадились как церковные поместья и процветали.
Жатвы с этих полей было далеко недостаточно для нужд войск, однако короли и военачальники полагали, что для того, чтобы увеличить урожай, нужно лишь прибавить к дарам, полученным церквами, новые земли и новых рабов; так что церквам снова дарили земли и рабов, а короли, военачальники и воины, почти уверенные, что уцелевшим в сражениях не грозит смерть от голода, опять принимались убивать друг друга.
Перейдя в собственность аббатств, рабы тотчас становились свободными, а земли плодородными, ибо разве Христос, этот всеобщий освободитель, приход которого предчувствовал Цезарь, не сказал, говоря о рабах: «Ученик не выше учителя, и слуга не выше господина своего[379]»? И не добавил ли он, говоря о землях: «Иное упало на добрую землю и принесло плод: одно во сто крат, а другое в шестьдесят, иное же в тридцать[380]»?
И тогда, в соответствии со словами Христа, стали образовываться монастырские общины: это были настоящие религиозные республики, подчиняющиеся поземельным законам, руководимые аббатом, своим выборным предводителем, и имеющие девизом как на этом свете, так и на том слово «Равенство».
Вот колыбель французского народа, вот французский народ в своей колыбели!
Этот народ, молодой, новый и единый, плод римской цивилизации и франкского варварства, не является ни гражданином Цезаря, ни рабом Хлодвига, осознает себя и несет в себе все начала своей грядущей жизни; племя это вначале малочисленное и слабое, обязанное своим появлением на свет нужде и своим сбережением — монастырским стенам, но с каждым днем увеличивается число его сыновей, с каждым годом прирастают его земельные владения, причем настолько, что в середине седьмого столетия Хлодвиг II на ассамблее на Мартовском поле замечает, что на ней не представлена значительная часть территории Франции, и приказывает уведомить духовенство, которому эта часть территории принадлежит, что на следующее собрание ему следует прислать своих депутатов.
Эти первые депутаты, имена которых неизвестны, прибыв на ассамблею франков, незаметно, но неоспоримо представляли нацию, родившуюся в тисках завоевателей; то были сыны тех, кто получил законы, опустив голову в грязь, и кто, поднявшись на одно колено, потребовал обсудить эти законы, в ожидании того времени, когда их дети, встав на ноги и держа в руке меч, в свой черед спросят, по какому праву им эти законы навязали