Со своей стороны Церковь, чью деятельность как представителя интересов народа мы обещали выше проследить, достигает при второй династии наивысшей степени могущества и заставляет королей по божественному праву, учрежденному Пипином и упроченному Карлом Великим, дорого заплатить за святой елей, который она изливает на их головы. Папы применяют в отношении мирских дел право творить суд, которое они получили в отношении дел духовных; правда, первые опыты этой папской власти делаются с демократической целью. Случалось так, что сыновья тех, кто отдавал земли монастырским общинам — а не надо забывать, что монастырские общины это и есть народ, — порой желали вернуть эти земли целиком или частично, и тогда монахи жаловались аббату, аббат жаловался епископу, а епископ — папе; папа же требовал у короля или у вождя, незаконно присвоившего землю, вернуть народу то, что принадлежит народу, как Иисус некогда дал совет отдавать кесарю кесарево. Если грабитель отказывался выполнить это требование, церковное отлучение заменяло, благодаря своему духовному воздействию, светские меры принуждения, которых в те времена у папства еще не было.
Как известно, под страхом отлучения даже короли склоняли голову.
Впрочем, осознание своей власти, приобретенное подобными пробами своей силы, ведет папство к тирании, а прелатов к гордыне: римские папы возводят королей на трон и свергают их оттуда; епископы добиваются преимущества перед сеньорами, приобретают право вершить суд, как князья; чеканят монету, как монархи; взимают подати и набирают войска, как завоеватели, и присоединяют захваченные владения к дарованным владениям, а завоевания к пожалованиям.
Со своей стороны, сеньоры, используя раздоры, разъединяющие наследников Карла Великого, избавляются от засилья королевской власти: вот кто извлечет пользу из слабости Людвига Благочестивого, глупости Карла Простоватого и плена Людвига Заморского, освободившись от ленной зависимости.
Карл Великий стал королем милостью Божьей, и вот не прошло еще и века после его смерти и не угасла еще его династия, как вельможи уже не желают более зависеть от своих суверенов и в свою очередь делаются графами и маркизами милостью Божьей.
Двенадцать пэров королевства обладают примерно равными правами, когда они избирают королем Гуго Капета, возможно одного из самых храбрых, но определенно одного из наименее могущественных среди них.
Пока происходил этот переворот, случилось вот что: народ, вышедший из рабства, когда на трон вступили Каролинги, рассудил, что он, вполне вероятно, может выйти из крепостной зависимости, когда на трон вступили Капетинги. Впрочем, свою первую попытку освободиться народ уже проделал.
В 957 году, то есть через шестьдесят лет после того, как национальная партия проявила себя во Франции, избрав королем Эда в ущерб правам Карла Простоватого, жители города Камбре, воспользовавшись отлучкой своего епископа, попытались учредить у себя коммуну.
Посмотрите, как Гвиберт Ножанский объясняет, что такое коммуна.
«И вот, — говорит он, — что понимают под этим новым омерзительным словом. Оно означает, что крепостные будут только раз в году выплачивать оброк, который им полагается платить своим хозяевам, а если они совершат какой-нибудь проступок, им можно будет отделаться штрафом, установленным законом. Что же касается прочих денежных податей, обычно налагаемых на крепостных, то они вообще будут отменены».[382]Если оставить в стороне негодование, которое открыто проявляет достопочтенный аббат, нам не удастся дать лучшего объяснения слову «коммуна», чем то, какое привел он.
Как уже было сказано, жители Камбре, вознамерившись учредить у себя коммуну, воспользовались отлучкой своего епископа, чтобы закрыть ворота города. Вернувшись после своего пребывания при императорском дворе, епископ не смог проникнуть в город; и тогда он отправил послание императору, испрашивая у него помощь против своих крепостных; император предоставил ему войско, состоявшее из немцев и фламандцев, и с ним епископ явился к стенам города. При виде этого вражеского войска горожан охватил страх, они упразднили свое объединение и открыли ворота епископу.
И тогда началось ужасающее мщение: епископ, взбешенный и униженный тем, что принадлежавший ему город отказывался впустить его, приказал императорским войскам избавить его от бунтовщиков; так что заговорщиков хватали даже в святых местах, где солдаты не торопясь убивали их. Когда же этим защитникам Церкви надоедало убивать, они ограничивались тем, что брали мятежников в плен, но при этом отрубали им руки и ноги, выкалывали глаза и отрезали язык или же препровождали пленников к палачу, который клеймил им лоб каленым железом.
Коммуна, подавленная в крови, снова возникла в 1024 году, при Роберте Благочестивом, но она опять была разгромлена церковными властями, которым оказала поддержку императорская власть.
Сорок лет спустя горожане еще раз взялись за оружие, но те же самые противники снова вырвали его из их рук.
Наконец, получив поддержку со стороны графа Фландрского и воспользовавшись смутами, последовавшими за отлучением от Церкви Генриха IV Германского и вынудившими отлученного императора заняться исключительно собственными делами, жители Камбре в четвертый раз провозгласили коммуну, уничтоженную снова в 1107 году, но вскоре восстановленную на столь прочных и разумных основах, что ей предстояло послужить образцом для других городов, которые, обретая по отдельности и один за другим свободу, готовили тем самым освобождение всей Франции.
Права, обретенные жителями Камбре ценой долгой, кровавой, смертельной борьбы с церковными властями, составляют столь странный контраст с подчиненным состоянием других городов, что авторы того времени воспринимали основное законоположение, дарованное этим горожанам, как нечто чудовищное.
«Что сказать о свободе этого города, — восклицает один из них, — если ни епископ, ни император не имеют права взимать там налоги и оттуда нельзя получить никакую дань, и никакое ополчение не может выйти за пределы городских стен, если только это не делается для защиты самой коммуны!»
Итак, ясно, какие права утратили церковники; а вот те права, какие возникли у населения города.
Горожане Камбре учредили в своем городе коммуну; они избирали из своей среды, путем голосования, восемьдесят городских советников; эти советники обязаны были ежедневно заседать в ратуше, являвшейся и зданием суда;
распорядительные и судейские обязанности распределялись между ними;
каждый из городских советников обязан был содержать за свой счет слугу и верховую лошадь, чтобы в любую минуту быть готовым незамедлительно отправиться в любое место, где его присутствие становилось необходимым.
Это была первая попытка создать орган народной власти, заброшенный, словно пробный шар, в феодальную Францию. И потому писатели двенадцатого и тринадцатого веков именуют эти города, получившие свободу, то республикой, то коммуной.
Примеру Камбре последовал город Нуайон, но с меньшими трудностями; его епископ, Бодри де Саршенвиль, был человек здравомыслящий и проницательный: он понимал, что у него на глазах родился новый порядок вещей, что ребенок, словно Геркулес, уже чересчур силен и задушить его не удастся.
И вот в 1108 году он созвал по своему собственному почину всех обитателей города, уже давно желавших учредить коммуну, и предложил этому собранию, состоявшему из ремесленников, торговцев, духовных лиц и даже дворян, проект хартии, которая позволяла горожанам объединяться в союз, предоставляла им право избирать городских советников, обеспечивала им безусловное право собственности на их имущество и делала их подсудными лишь своим городским властям.
Хартия была встречена ликованием, и ей с воодушевлением присягнули; дарована она была за несколько дней до начала царствования Людовика Толстого, который, взойдя на престол, подкрепил ее своим одобрением, а это, между прочим, доказывает, что бы там ни говорили старые роялистские историки, что коммуны не были освобождены Людовиком Толстым, коль скоро в Камбре и Нуайоне они были учреждены до его вступления на трон.
И здесь мы даже впадаем в ошибку: существовали две коммуны, установленные еще в 1102 году: коммуна города Бове и коммуна Сен-Кантена.
Так что к началу крестовых походов народ уже стоял на пути освобождения, по которому он идет безостановочно, однако они ускорили его движение.
Первое народное восстание вспыхивает в Камбре в 957 году, первый крестовый поход датируется 1096 годом, а первая коммуна устанавливается на прочных основаниях в 1102-м.
Как видите, все эти даты удивительным образом переплетаются друг с другом.
Влияние, какое крестовым походам предстояло оказать на освобождение народа в то время, заключалось в следующем.
Сеньоры, повинуясь призыву Петра Пустынника, побуждавшего их освободить Гроб Господень, и уводя с собой всех, кого они могли набрать в подчиненных им провинциях, почти полностью искоренили во Франции власть знати; духовенство — а часть духовенства последовала за знатью — так вот, духовенство и народ остались одни лицом друг к другу! Но духовенство, сделавшись собственником огромных земельных владений и предъявляя на крестьян, родившихся на этих землях, права, уступленные им сеньорами, перестало пользоваться расположением бедняков, которым она не предлагала ничего, кроме крепостной зависимости, хотя прежде даровала им свободу; сделавшись богатым, духовенство перестало быть народом, и с того времени, как оно уже не было равным низшим классам, оно превратилось в их угнетателя.
И когда коммуны возникали, им приходилось бороться лишь с церковной властью, ибо самые могущественные и самые храбрые сеньоры, которым они неспособны были бы противостоять, находились за пределами королевства и, следовательно, не могли подавлять эти отдельные выступления, сложившиеся, в силу их безнаказанности, во всеобщее народное движение.