Влияние же, какое крестовые походы должны были оказать на него в будущем, заключалось в следующем.
Сеньоры, которым по призыву Петра Пустынника приходилось отправляться в поход незамедлительно, вынуждены были, чтобы покрыть не только расходы, связанные с отъездом, но и путевые издержки, продавать часть своих земель духовенству. На деньги, полученные от него, рыцари обзаводились военным снаряжением, и огромные суммы, лишь на короткое задержавшиеся в их расточительных руках, тотчас же попадали, чтобы остаться там надолго, в бережливые руки горожан и ремесленников, занимавшихся снабжением войск и поставлявших крестоносцам вооружение и экипировку. Вскоре огромный поток товаров, следовавших за армией крестоносцев, распространился на север, через Венгрию и вплоть до Греции, и на юг, через средиземноморские порты и вплоть до Египта. Вместе с достатком к горожанам пришло желание его сохранить. А что должно закрепить этот достаток у малоимущих классов? Законы, обеспечивающие права тех, кто владеет собственностью. А что может дать эти законы? Освобождение.
И потому с этого времени освобождение народа начинает идти полным ходом и остановится лишь тогда, когда будет достигнута его высшая, его конечная цель — свобода!
Со своей стороны, монархическая власть, которая рано или поздно должна стать единственным врагом свободы, чтобы, когда она окажется свергнута свободой, та была уже не царицей, а богиней вселенной, в это самое время и по тем же причинам берет верх над светской властью сеньоров и духовной властью церковников. С этого момента феодальная система, ослабленная священным походом крестоносцев, станет впредь не помехой для королевской власти, а напротив, своего рода оборонительным средством, чем-то вроде щита, которым она будет защищать себя как от врага, так и от народа и от которого внешние войны и междоусобицы, отрубая от него кусок за куском, в конце концов не оставят в ее руках ничего.
Таким образом, начиная с конца одиннадцатого столетия укрепляется королевская власть и растет сила народа; феодальная система, дочь варварства, порождает монархию и свободу, этих двух сестер-близнецов, из которых одна в конечном счете задушит другую.
Стало быть, революции, которые спустя восемь веков прокатились по Франции, слабыми и незаметными ручейками начинаются у подножия трона Филиппа I и Людовика Толстого и, из века в век становясь все шире и шире, громадным потоком вторгаются в нашу эпоху.
Точно так же, играя у подножия Альп, ребенок может перепрыгнуть, словно это ручейки на лужайке, через истоки четырех великих рек, которые бороздят всю Европу и, делаясь все шире, в конечном счете впадают в четыре великих моря.
Кровью, пролитой епископом на городской площади Камбре в 957 году, на земле было написано слово демократия; это слово — ручей во время смуты пастушков, горный поток во время Жакерии, речка во время войны Общественного блага, полноводная река во времена Лиги, озеро во времена Фронды — сделается океаном в дни Французской революции. Спустя сто лет королевские троны станут лишь потерпевшими крушение кораблями, разбитыми и запотопленными этим океаном.
Ну а теперь, поскольку мы не можем проследить здесь историю монархии, феодализма и народа во всех ее подробностях, проследим ее развитие в целом.
Когда Гуго Капет взошел на престол, который до него уже занимали Эд и Рауль, первые французские короли, попавшие в череду германских королей, он обнаружил, что земли Франции поделены между семью крупными собственниками, владеющими ими уже не потому, что земли эти были уступлены или на время пожалованы королем, но милостью Божьей, а точнее сказать, милостью меча; так что его королевская власть напоминала куда больше председательство в аристократической республике, чем диктатуру в империи; он был первым, но даже не самым богатым и не самым могущественным среди равных себе. Поэтому новый король начал с того, что довел число своих высших вассалов до двенадцати, введя в их состав церковных пэров, чтобы обеспечить себе поддержку со стороны духовенства; затем, на этой прочной опоре из двенадцати мощных колонн, представляющих высший вассалитет, он возвел свод национальной монархии.
Когда же благие деяния, которым предстояло обозначить эту первую эпоху, свершились, то есть когда новый язык, национальный, как и новая монархия, пришел на смену языку завоевателей; когда крестовые походы открыли дорогу с Востока искусствам и наукам; когда булла Александра III, провозгласившая, что всякий христианин свободен, привела к освобождению крепостных; когда, наконец, Филипп Красивый, нанеся первый удар по феодальной монархии, изменил ее, учредив три сословия и сделав парламент безвыездным, — этой монархии, исполнившей свои задачи, пришло время уступить место другой, которая должна была исполнить свою собственную миссию; и тогда Филипп Валуа ударил секирой по зданию, воздвигнутому Гуго Капетом, и с плеч слетела голова Клиссона.
Танги Дюшатель унаследовал секиру Филиппа Валуа, и через семьдесят лет после того, как тот нанес удар, он ударил в свой черед и с плеч слетела голова Иоанна Бургундского.
Так что, войдя в храм, Людовик XI обнаружил, что две феодальные колонны, поддерживавшие свод, уже разрушены. Его миссия состояла в том, чтобы обрушить остальные; он был верен ей и, едва вступив на трон, принялся за дело.
И тогда повсюду остались лишь руины феодализма: обломки Беррийского, Сен-Польского, Немурского, Бургундского, Арманьякского, Гиенского и Анжуйского владетельных домов усыпали мостовую вокруг здания монархии, и оно, без сомнения, рухнуло бы за неимением опоры, если бы король не поддерживал одной рукой тот самый свод, из-под которого другой рукой он выбивал колонны.
В конце концов Людовик XI остался почти один, и новой опорой здания, придавшей ему равновесие, стал гений короля.
К его времени восходит первая национальная абсолютная монархия, установленная как некий общественный строй; феодализм потерял все, а народ приобрел чрезвычайно много: у него появились цеховые организации, наделенные привилегиями, парламент, университет.
Однако, умирая, Людовик XI оставил самовластие в наследство слишком слабым преемникам, чтобы они могли его продолжать; на место знатных вассалов, сокрушенных Людовиком XI, при Карле VIII и Людовике XII пришли знатные сеньоры; так что, когда Франциск I вступил на престол и со страхом увидел, как колеблется здание монархии, он, решив использовать первоначальные его опоры и не найдя их, пытаясь найти дюжину людей из железа, но встретив лишь две сотни людей из плюша, понадеялся обрести равную силу в умножении сил, стоящих ниже, и заменил знатными сеньорами знатных вассалов, ничуть не тревожась о том, что высота свода опустится до уровня этих новых колонн, если только понижение свода способно было укрепить здание. И в самом деле, хотя созданные им опоры оказались более тонкими и менее высокими в сравнении с прежними, они были не менее прочными, ибо по-прежнему представляли слой земельных собственников и увеличение их числа находилось в точном соответствии с разделом земель, произошедшим за время между правлением Людовика XI и его собственным царствованием.
Так что Франциск I оказался основателем монархии знатных сеньоров.
Затем, когда эта вторая эпоха национальной монархии стала приносить плоды; когда книгопечатание придало некоторую устойчивость возрождающимся наукам и словесности; когда Рабле и Монтень придали языку научную основу и ясность; когда вслед за Приматиччо, Леонардо да Винчи и Бенвенуто Челлини на землю Франции вступили искусства; когда Лютер в Германии, Уиклиф в Англии и Кальвин во Франции посредством религиозной реформации подготовили реформацию политическую; когда освобождение Кале, убравшее с французской земли последний след завоеваний Эдуарда III, закрепило наши военные границы; когда Варфоломеевская ночь пошатнула религию и королевскую власть, которые выступали заодно, проливая кровь гугенотов; когда, наконец, изгнание коннетабля Бурбона, казнь Ла Моля, убийство Гизов и осуждение Бирона возвестили знатным сеньорам, что время пришло и их час пробил, точно так же, как некогда это дали понять знатным вассалам казнь Клиссона и убийство Иоанна Бургундского, — вот тогда на горизонте, точно красная комета, появился Ришелье, этот размашистый косарь, которому предстояло выпустить на эшафоте те остатки крови, какие после гражданской войны и дуэлей еще сохранялись в жилах французской знати.
Прошло полтора века с того времени, как умер Людовик XI.
Вполне очевидно, что миссия у двух этих людей была одна и та же, и справедиво будет сказать, что Ришелье исполнял ее столь же свято, как и Людовик XI.
Так что Людовик XIV застал внутреннюю часть монархического здания не только лишенной двухсот колонн, которые его поддерживали, но еще и заваленной их обломками: трон так твердо стоял на этих обломках, что король поднялся на него, не оступившись, — правда, не после смерти Людовика XIII, а после смерти Мазарини.
И такое было необходимо. Людовик XIV не обладал врожденным талантом своевластия и склонность к нему приобрел лишь вследствие воспитания.
Тем не менее Людовик XIV исполнил свое предназначение: он сделался средоточием королевства, взял в свои руки все бразды правления и натягивал их столь долго, столь сильно и столь беспрерывно, что, умирая, мог предвидеть, как они порвутся в руках его преемников.
Затем пришло Регентство, разлив свою навозную жижу по всему королевству, и из земли поднялась аристократия.
Так что Людовик XV, достигнув совершеннолетия, оказался точно в таком же положении, в каком некогда находились Франциск I и 1Уго Капет. Монархию следовало преобразовать, однако никого уже не было на месте знатных сеньоров — последний из них ушел со смертью г-на де Конде, никого не было на месте знатных вассалов — последний из них ушел со смертью коннетабля Бурбона. Лишь слабые и многочисленные побеги росли там, где прежде стояли крепкие и мощные стволы: лесная поросль вместо строевого леса! И потому ему необходимо было опустить еще ниже свод здания монархии, вновь подменить силу числом и вместо двенадцати знатных вассалов Гуго Капета, вместо двухсот знатных сеньоров Франциска I использовать в качестве опор шаткого сооружения пятьдесят тысяч аристократов, появившихся за время между смертью короля Людовика XIV и своим собственным совершеннолетием.