— Так вот, — продолжает свою речь Ле Гоазр де Кер- велеган, — будем справедливы: пусть нам принесут сюда эти грамоты, памятники варварства наших отцов, и пусть каждый из нас устроит искупительный костер из этих постыдных пергаментов.
Воодушевление росло, каждый хотел принести свою жертву. Господин де Фуко потребовал, чтобы вельможи пожертвовали жалованьями, пенсиями и д а р а м и, полученными ими от короля. Госпожа де Полиньяк незадолго до этого получила от королевы пятьсот тысяч франков в качестве приданого своему новорожденному ребенку.
Господин де Богарне предложил сделать наказания одинаковыми для дворян и простолюдинов, а должности доступными для всех.
Господин де Кюстин заявил, что условия выкупа — хорошенько запомните это слово, ему предстоит сыграть важную роль в русском вопросе, — так вот, г-н де Кюстин заявил, что услувия выкупа очень тяжелы для крестьянина и потому следует ему помочь.
Господин де Ларошфуко, распространив выдвинутое предложение на все человечество, потребовал отмены рабства негров.
Другой депутат потребовал сделать суды бесплатными.
Дело шло к тому, чтобы отдать все тем, у кого прежде все было отнято.
— Ну а что могу отдать я, — воскликнул граф де Вирьо, бедный дворянин из Дофине, — когда у меня самого ничего нет?! Разве что Катуллова воробья! Я предлагаю разрушить феодальные голубятни.
Монморанси потребовал, чтобы все эти предложения были превращены в законы.
Потомок первых христанских баронов, он прекрасно знал нашу французскую натуру, воспламеняющуюся, словно порох, но, как и порох, быстро гаснущую и не оставляющую после пламени, света и грохота ничего, кроме облачка дыма.
Председатель Национального собрания прервал его, отметив, что господа депутаты от духовенства еще не заявили ни о какой жертве — ни от своего собственного имени, ни от имени Церкви.
Епископ Нанси поднялся и от имени церковных сеньоров потребовал, чтобы полученные в качестве выкупа деньги не отходили к нынешнему собственнику, а стали бы предметом вложения, полезного для самого бенефиция.
Епископ Шартрский предложил упразднить феодальное право на охоту, что сильнее ударяло по дворянству, чем по духовенству.
— Ну, раз ты забираешь у меня охоту, — со смехом воскликнул герцог дю Шатле, — то я забираю у тебя твою десятину!
И он предложил, чтобы десятина натурой была переведена в денежное обязательство, которое при желании можно было бы выкупить.
Воодушевление все возрастало, и эгоизм духовенства не мог его умерить: деньги были принесены в жертву, гордость была принесена в жертву и даже обычаи были принесены в жертву.
От одного удара топором рухнул дуб феодализма, в течение тысячи лет затенявший Францию.
Правда, удар этот нанес дровосек, чьим именем была Свобода.
«После этой чудесной ночи 4 августа, — восклицает Мишле, — нет больше сословий — есть французы, нет больше провинций — есть Франция!»
Да, ибо многотрудная эпоха, эпоха мысли, закончилась, и оставалось лишь воплотить эту мысль в жизнь.
И труд этот ведется вот уже семьдесят лет, и каждый вносит в него свою лепту, и деспот, и трибун:
Наполеон — свой Кодекс, устанавливающий равенство;
Людовик ХУЛ! — свою Хартию, устанавливающую свободу;
1830 год — снижение избирательного ценза и приход к власти буржуазии;
1848 год — всеобщее избирательное право и приход к власти народа.
Не может быть противодействия прогрессу в стране, где на тридцать шесть миллионов человек приходится пять миллионов земельных собственников и пять миллионов промышленников, а главное, где все имеют право голосовать.
Перейдем теперь к русскому вопросу, с которым, как сейчас станет понятно, в определенной степени связаны оба только что написанных нами очерка.
VIII
Мы не станем указывать границы Российской империи подобно тому, как выше нами были указаны границы империи Августа и империи Карла Великого, ибо ее границы расширяются с каждым днем.
Она одна забрала себе половину Европы и треть Азии и представляет собой девятую часть суши.
Ее население в 1820 году составляло сорок миллионов жителей, в 1822-м — пятьдесят четыре, в 1823-м — пятьдесят девять, а в 1828-м — шестьдесят. Сегодня оно составляет шестьдесят четыре миллиона.
Полагаю, что оно увеличивается на пятьсот тысяч душ ежегодно.
Ее земля способна прокормить сто пятьдесят миллионов человек, так что у населения еще есть время и возможность расти.
Она владеет теперь в Европе — а это единственная часть империи, где перепись может проводиться более или менее точно, — двумя с половиной миллионами финнов, пятьюстами тысячами немцев или скандинавов и пятьюдесятью четырьмя миллионами славян, из которых четыре миллиона составляют поляки.
Россия разделена на три региона, а вернее, на три пояса: теплый пояс, начинающийся на широте 40°, умеренный пояс, начинающийся на широте 50°, и холодный пояс, начинающийся на широте 57°.
В умеренном поясе живет в три раза больше жителей, чем в двух других.
Во всех трех поясах может вызревать бблыпая часть зерновых культур и фруктов; во всех трех пасутся бесчисленные стада животных всякого рода — от верблюдов, живущих в раскаленных экваториальных песках, до северных оленей, живущих в полярных снегах.
Многие из этих животных дают великолепную пушнину; из Сибири поступают куница, голубой песец, чернобурая лисица, белка, бобр.
Морские звери, из которых добывают жир, в изобилии водятся в ее северных морях, а ее южные моря богаты рыбой.
Одно только ее Переславское озеро поставляет сельдь всей России, а ее Каспийское море — черную икру всей Европе.
И наконец, ее каторжники — а число их долгое время было слишком велико — разрабатывают неисчерпаемые залежи железа, меди, платины, серебра и золота.
История первых восьми веков России неизвестна, а скорее, просто не существует; это тот круг Дантова ада, что принадлежит мраку, в котором можно разглядеть лишь тени, чуть более плотные, чем сам этот мрак.
Тени эти — переселения диких народов, сражения Азии с Европой, Востока с Западом; готы, направлявшиеся заселять Испанию; кимвры и тевтоны, шедшие сражаться у Акв и Верцелл; и, наконец, герои гиперборейских морей, оживавшие лишь в хрониках Иордана и в стихах Оссиана.
Первый исторический след, который вы находите, чтобы ориентироваться в этой тьме первых веков, — это одна старая летопись, основывающаяся, вероятно, на древних преданиях и народных сказаниях.
Послушаем же этот голос, звучащий в предрассветных сумерках, в часы между забрезжившей зарей и наступающим днем.
«В те времена — дело происходило в IX веке — дух независимости стал будоражить великий город; Новгород утратил свое верховенство, а держава утратила свое единство. Варяги-русь пришли с севера, неся войну, и побежденный Великий град, бывший прежде царем, превратился в данника.
И тогда наступила великая смута; однако народы, потерпевшие поражение от угров, ослабленные повальной болезнью, притесняемые варягами, пришли к Гостомыслу, потомку своих прежних вождей, и попросили его властвовать над ними. Война оказалась успешной для славян: варяжский князь взял в жену Умилу, дочь Гостомысла; он увез ее в Финляндию, и она стала матерью великого Рюрика.
Гостомысл был мудрым вождем: его слава привлекала из самых отдаленных земель множество князей, прибывавших к нему по суше и по морю, чтобы обратиться к нему за советом и набраться подле него знаний. Но вот пришло время, когда он созвал старейшин от славян, руси, чуди, меров, кривичей, дряговичей и муромы и сказал, обращаясь к ним:
— Не вижу я согласия между вами; вы хотите править собою сами, однако вами правят ваши страсти. Великий Новгород погибнет, если вы сами не выберете князей, достойных вести вас за собою. Три мои сына умерли, и ваше спасение лишь в трех моих внуках, варяжских князьях Рюрике, Труворе и Синеусе.
Сказал он так и умер. Последовав его совету, самые уважаемые горожане отправились к трем варяжским князьям.
— Страна наша велика и обильна, — сказали они, — но порядка в ней нет. Приходите княжить в ней по нашим законам.
Князья засомневались, ибо им были известны гордыня Новгорода и царивший в нем разлад; тем не менее они водворились в Ладоге, в Белоозере и в Изборске.
И лишь три года спустя, в 864 году, после смерти двух своих братьев, Рюрик водворился в Новгороде».
И в самом деле, Новгород был в ту пору столь могуществен, что бытовала поговорка: «Кто против Бога и Великого Новгорода?»
Рюрик напал на Великий Новгород и подчинил его себе.
И вот тогда, поскольку его братья умерли, он стал зваться великим князем; то ли насильно, то ли по взаимному согласию все города, а вместе с городами, разумеется, и зависящие от них земли были розданы его дружинникам.
Страна, разделенная таким образом между дружинниками Рюрика, сделалась русской. Именно в это время РОССИЯ, собственно говоря, требует себе место на карте мира, и как раз с этого времени, а не с указа Бориса Годунова, как утверждают многие, в России установилось рабство.
Посмотрим, однако, какими были, а точнее, какими должны были быть здесь первые рабы: обитали ли они изначально на землях, уступленных варяжским князьям, или же появились там вследствие завоеваний регента Олега, ставшего подлинным преемником Рюрика и правившего от имени своего воспитанника Игоря, весьма посредственного монарха, хотя и сына великого человека.
Мы уже показали, как рабство установилось в Италии и как оно оставалось там рабством; мы показали, как рабство установилось во Франции при Меровингах, как оно превратилось там в крепостную зависимость при Каролингах и сменилось свободой при Капетингах или, по крайней мере, при Людовике XVI, последнем из них.
Римляне захватывают невозделанные земли и основывают на них город. Поскольку этот город не был завоеван ими у какого-нибудь другого народа, в его стенах живет вначале лишь свободный народ, разделенный на два сословия — патрициев и плебеев. Однако затем Рим захватывает всю Италию, из Италии переходит в Грецию, из Европы — в Азию и Африку и обращает в рабство воинов, плененных во время сражений, и народы, захваченные вследствие этих сражений.