К великому монастырю в долине Лигера, находившемуся недалеко от Кесародуна Турона, подошел пилигрим. Холодная осень укутала легким туманом деревья, нарядив их в блестящие одежды. Вдали серебрилась река, на ровном берегу теснились лачуги. Окружающие их почти отвесные горы были густо усеяны пещерами, в которых также проживали монахи. Они были в грубых одеждах, немытые, с выстриженными тонзурами. Пилигриму пришлось долго искать того, кто не молился и не медитировал, наконец он нашел одного в саду, который копал лопатой землю.
— Во имя Христа, приветствую тебя, — сказал он.
— Господь с тобой, — ответил монах. Перед ним стоял молодой светловолосый мужчина в тунике, штанах, стоптанных туфлях из прочного материала. За спиной у него висели постельные принадлежности и мешок со скудной пищей, на поясе болтался тощий кошель, в руках он держал вещи. Ничем, кроме странного акцента, не похожего на британский, он не отличался от бесчисленных бродяг.
— Ты ищешь работу? — спросил монах. — Я слышал, в Йовианской латифундии нужны рабочие. — И трудоспособных мужчин там не расспрашивали о прошлом. Императорские законы обязывали простых людей работать на земле и, когда крестьянские хозяйства исчезали одно за другим, с успехом заменяли их другими. Странник улыбнулся.
— Мне не нужна работа в поле, во всяком случае, на земле. Конечно, я с радостью помогу, если нужен мой труд. Где я могу найти епископа?
— Святого Мартина? Нет, сын мой, его нельзя отрывать от молитв. Но, не бойся, переночевать ты можешь у нас.
— Умоляю тебя, мне необходимо его повидать. Не настолько он отрекся от мира, что откажется принять родственника, вернувшегося из рабства дикарей.
Удивленный монах объяснил, где можно найти епископа. Основатель и глава монастыря обитал в небольшой мазанке, такой же крошечной, как остальные. Покосившаяся дверь была приоткрыта, и пилигрим увидел погруженного в молитвы епископа. Странник опустил на землю свой скарб и стал ждать.
Примерно через час Мартин поднялся. Он прищурил подслеповатые голубые глаза. Его сморщенное лицо в ореоле тонких белых волос было изборождено морщинами. Но двигался он по-прежнему быстро, и голос звучал все так же энергично.
— Что ты хочешь, сын мой?
— Аудиенции, если вы соблаговолите оказать мне эту милость, — ответил молодой человек. — Я Сукат, сын вашей племянницы Конхессы и ее мужа Кальпурния, куриала из британского города Бановента.
Мартин вздохнул.
— Сукат? Нет, этого не может быть. Разве Сукат не погиб… семь лет назад, когда скотты дошли до Сабрины?
— Нет, господин. Я сбежал из плена. Позвольте доказать вам, что я — Сукат, напомнив историю нашей семьи. Мой отец был силурийцем, он примкнул к армии и дослужился до звания центуриона. В Паннонии он встретил вашу племянницу и женился на ней. Оставив военную службу, он привез ее на родину, и они остались жить там. Он был благочестивым человеком, несмотря на то что стал куриалом и диаконом…
Мартин бросился к Сукату и крепко обнял его. Слезы полились из его глаз.
— Господи, прости меня! Почему я в тебе усомнился? С возвращением, с возвращением домой!
Он провел гостя в хижину. Из обстановки там были лишь деревянный крест и пара трехногих стульев, но на ящике лежало несколько книг. Мужчины сели.
— Умоляю, рассказывай, что с тобой произошло, как ты сбежал, рассказывай все, — воскликнул Мартин.
Сукат вздохнул.
— Это долгая история, господин. Меня преследовали несчастья… Нет, неужели я могу говорить о своих бедах после того, как видел ту несчастную женщину?.. Я приехал в Эриу, Ибернию. В Кондахте меня захватил один из вождей… Он привез меня в свое поместье на западе острова и заставил пасти овец. Я этим занимался шесть лет.
— Ты храбро выдержал это испытание. Сукат улыбнулся.
— Это было не так ужасно. Правда, в горах часто бывало холодно и сыро, но Господь наделил меня крепким здоровьем, и я смог это вынести. По натуре мой хозяин не был жесток, и время от времени он и другие люди проявляли ко мне доброту; часто, в хорошую погоду, на пастбище ко мне прибегали дети, чтобы послушать, как я играю на свирели, я рассказывал им истории, который помнил с детства… Конечно, вскоре я выучил их язык, который во многом отличается от нашего. И тогда я нашел путь к Богу. Я признался ему, что легкомысленно провел молодость, презрев его и встав на путь греха. Теперь я молюсь по сто раз на дню и почти столько же — ночью.
— Милость его безгранична.
— Я и сейчас оставался бы в плену, потому что бежать через те дикие земли и моря казалось мне невозможным. Но однажды я увидел сон, и я знал, что его на меня наслал Бог, требуя, чтобы я ему повиновался. Преследователи меня не нашли. Я мог умереть от голода, но всегда, каким-то образом, что-то давало мне пищу, чтобы не дать умереть. В Эриу живет очень гостеприимный народ… Если я не мог спросить, куда мне дальше идти, то догадывался сам, и мои догадки вели меня в верном направлении. В конце концов, я добрался до бухты на Уладском побережье, которое я видел во сне, там грузили для отправки в Британию корабль…
Военное прошлое Мартина напомнило о себе.
— Что? Я слышал, армия очищает Британию от варваров.
— Так и есть, хотя, я боюсь, судя по тому, что я видел, это больше напоминало прополку сорняков. Тем не менее мирным торговцам не запрещено туда приезжать. Они грузили партию огромных волкодавов, которых разводят в Эриу. Сначала капитан меня прогнал, ведь у меня не было ни одной монеты. Но я настаивал, и Господь смягчил его сердце.
— Мне кажется, ты обладаешь даром убеждения.
Сукат покраснел.
— Я пустился в еще одно трудное путешествие по Британии, такой же разоренной, как и западные земли, и в конце концов вернулся на родину. Отец уехал за вознаграждением — вы знали об этом? — но мать и другие родственники были дома и встретили меня осанной. Они хотели, чтобы я навсегда остался с ними.
— Почему же ты не остался? — спросил Мартин.
— Меня неотступно преследуют видения, достопочтенный отец. Я не могу забыть народ Эриу… женщин, которые улыбались мне, ласково говорили со мной и незаметно протягивали еду, суровых и дружелюбных мужчин, невинных детей, которые ко мне приходили… даже гордых воинов, величественных жрецов. Мне кажется, что они плачут, молятся в окружающей их ночи, взывают к свету. — Сукат сглотнул. — Мне кажется, в этом мое призвание. Вы, мой родственник, основали это священное место, школу епископов и миссионеров… Заклинаю вас именем Христа, возьмите меня к себе, научите и, если я буду достоин, посвятите в духовный сан.
Мартин долго молчал. Солнце клонилось к закату, по полу ползали тени. Наконец он пробормотал:
— Я думаю, ты прав. Мне кажется, ты в руках Божьих. Но мы не осмелимся узнать его волю, не помолясь и не предавшись размышлениям. Подожди здесь, сын мой, мы придумаем, что для тебя сделать. Я чувствую, что тебя ждут великие дела, но ты будешь долго к ним готовиться. — Его голос зазвенел: — Если я не ошибаюсь, ты достигнешь больших высот; ты станешь христианским патрицием.
IV
В середине зимы, после солнцестояния, во время ритуалов и праздников собрался Совет. В первую полночь после его окончания Форсквилис отвела Дахут к мысу Ванис.
Было холодно и безветренно. Небо было усеяно звездами, пенилась, как белый, безмолвный призрак, река Тиамат. В лунном свете караульные, охранявшие Северные ворота, узнали под монашеским одеянием лицо Афины. Они отсалютовали.
Женщина с девочкой прошли мимо них и ступили на мост.
Внизу из воды выступали скалы. Вокруг них ревели, наскакивая на стену волны, выбрасывая вверх белые струи. Серая земля покрылась изморозью. На западе слабо мерцал бескрайний иссиня-черный океан. Из-за гор выполз горбатый месяц.
Дойдя до Редонской дороги, Форсквилис и Дахут свернули на север и миновали мыс. Идти по узкой дорожке, извивавшейся между травой, зарослями чертополоха и большими валунами, было трудно. Дахут споткнулась.
— Я не вижу, куда ступаю, — пожаловалась она. Форсквилис, уверенно продолжавшая путь, тихо ответила:
— Ты останешься одна в темноте.
— Как?
— Тихо. Они могут услышать. Каждое слово вылетает, как крошечный белый призрак, и мгновенно исчезает.
Они продолжили путь. Месяц вскарабкался выше. Блистали звезды. Мороз превратил листья в тени. Кроме шагов и хруста сухих веток не было ни звука, но, приблизившись к северному краю, они услышали нарастающее ворчание моря.
На вершине обрыва показалась лачуга. Веками атаковали ветры ее глиняные стены. Трава и заросли ежевики опутали крепость до самой крыши; деревянные балки сгнили, бут размыло водой; под ней покоились истлевшие кости, которые давно перемешались с землей.
Форсквилис остановилась перед руинами. Отбросив плащ, она, воздев руки к небу, запела, но не на исанском, а на священном пуническом языке основателей:
— Могущественные духи, дремлющие в пучине времени, не гневайтесь. Проснитесь и вспомните. Я, верховная жрица Иштар, привела к вам Дахут, девственницу, которая носит в своем лоне рок. Впустите нас в свои сны.
Море застонало.
Королева повернулась к принцессе.
— Не бойся, — сказала она. — Туда, куда мы сегодня идем, невредимым может войти только бесстрашный.
Дахут выпрямилась. Капюшон соскользнул, обнажив заплетенные в косы волосы, скрепленные серебряной заколкой в виде змеи. Лунный свет посеребрил правую половину ее лица; левая осталась в голубоватой темноте.
— Ты же знаешь, я не боюсь, — ответила она. Форсквилис слабо улыбнулась.
— Да, прекрасно знаю. Добровольно ли ты странствуешь вдоль границ Другого Мира всю свою короткую жизнь или его создания сами нашли тебя — в любом случае, ты ни разу не струсила. Еще до твоего странного рождения боги определили твое предназначение, скрытое от остальных смертных… и, возможно, от них самих. Каждое знамение это доказывает, но ни один знак мы не можем прочитать. Я говорила тебе, на что уповают королевы: что ты, получ