V ПРОСТРАНСТВО И ВРЕМЯ
У галла двойная концепция мира. С одной стороны, он воспринимает реальность непосредственно — это то, что его окружает, ландшафт, в котором он живет, более далекие территории, куда заводили его военные приключения. С другой стороны, он перманентно погружен во вселенную — едва ли большую по размерам, но для него равную космосу. Два этих мира не противостоят друг другу: первый естественным образом включен во второй, для которого он выступает как центр.
Тем же самым образом в галльском менталитете время и пространство четко не разделены. Вселенная развивается как во временном, так и в пространственном измерении. У вселенной есть начало и есть конец, который для галла кажется неотвратимым. Во вселенной человек занимает пространственно-временное положение: он вышел из нижнего мира, он временно пребывает в срединном мире и желает достичь небесной обители богов и героев. Впрочем, он, как большинство человеческих существ в момент смерти, может оказаться обреченным вновь возвратиться в подземную обитель, из которой выйдут будущие поколения.
Такая концепция пространства и времени является двойственной — именно так воспринимают ее галлы. Хотя большинство людей имеют об этом лишь смутное представление — они приходят на землю, чтобы подпитывать своей жизнью мифологию и отмечать религиозные празднества. Но есть небольшая группа мудрецов, которые располагают подлинно научным знанием касательно самых различных областей. Качество этих знаний и те плоды, которые данное знание приносит, отнюдь не побуждают их завидовать своим греческим и месопотамским современникам. Мудрецы добросовестно пестуют чистосердечные поверья простонародья, а простонародье переводит знания мудрецов в Чувственно-религиозные формы. Ограниченное использование письменности и ее табуирование помешали тому, чтобы до нас дошли и этиологические мифы, и научные теории. Такой катастрофы избежали только некоторые фрагменты космогонии и научных доктрин.
ПРОСТРАНСТВО И ВСЕЛЕННАЯ
В целом у галла отсутствует пространственная концепция, то есть топография или география мира, в котором он живет. Он проживает в отдельно взятом месте, как в тисках, между двумя вселенными — глубинами земли и небесами. Для обозначения каждого из этих трех регионов существует свой термин: Albios означает «верхний мир», это небо и белый цвет; Bitu, слово, употребляемое лишь в форме аффикса, это «земной мир», мир живых; Dubnos, или dumnos, это название «нижнего мира». Значит, скорее всего вертикальная космология располагает три этих мира на одной оси, в середине которой должны были бы находиться люди. Таким образом, галл не мог отделить землю, на которой он живет, от подземного мира, который его поддерживает, и от неба, которое для него — нечто вроде крыши.
Такое космическое восприятие пространства хорошо проиллюстрировано названием, которое ему присваивается, и концепцией святилища. Последнее именуется nemeton, «священный лес» — слово, происходящее от nemos- («небо» или, точнее, «небосвод»). Святилище в чем-то должно было быть проекцией на землю квадрата небосвода — туда, где подземный мир, населенный божествами, проявляется в виде деревьев, соединяющих три этих яруса — мир мертвых, а также инфернальных божеств, мир живых и мир героев и уранических богов. Такое место, где почитают богов, нуждалось в мощном двойном ограждении, отделяющем профанное от сакрального на каждом из трех уровней, на земле и под землей. Поэтому сооружался ров и высокая земляная насыпь. Все земельные собственники использовали такие сооружения — участки земли, огороженные рвами и палисадами.
В галльском представлении о мире и вселенной фундаментальную роль играет понятие центра. Очевидно, это наследство от начальной стадии развития человеческой мысли, сравнимой с ранним детством, когда индивид не сомневается, что именно он является центром вселенной. У галлов такое поверье распространилось прежде всего на народ. Потом оно приобрело географический аспект, и центром мира для галлов стала их территория. Наконец, посреди этих территорий была выбрана центральная точка, определенно на основе математических и астрономических расчетов. И действительно, на территории карнутов, «областью, которая считается центром Галлии» (Цезарь), было священное место, где ежегодно проводились собрания друидов, прибывавших из всех остальных civitates. На ум, естественно, приходит Дельфийский omphalos.
Ритуальный предмет из святилища галлов у истоков Сены ( Сен-Жермен-сюр-Сен ). Iв. до н.э.
В более широком масштабе в обитаемом мире такое восприятие выражалось в этноцентризме, весьма схожим с тем, что был у греков времен Геродота. С той лишь разницей, что в данном случае центр тяжести был смещен к западу. Галлы занимали место гипербореев — полуреальных, полумифических жителей, которые, как считали греки, жили на западных пределах ойкумены задолго до того, как кельты были признаны этнической группой. Вокруг них группировались все известные им этносы: к северо-западу жители Британских островов, к северу скифы, на восток германцы, на юго-восток греки, на юг римляне, на юго-запад иберы. Но особенностью всех этих народов, с которыми галлы часто находились в конфликте, являлось то, что они рассматривались галлами как дружественные или «сочувствующие». Таково мнение первых греческих путешественников, но оно лишь воспроизводит умонастроение самих галлов и те отношения родства, которые они декларировали по отношению ко всем этим иностранцам.
Скифы были так близки к кельтам по своим нравам, что часто говорили о кельтоскифах. Германцы, как указывает их имя, являлись кузенами галлов. Греки были настолько в хороших отношениях с галлами, что последних они называют «эллинофилами». Некоторые из галлов (эдуи, к примеру) римлянами признавались «братьями по крови». Наконец, иберы настолько тесно были связаны с галлами узами родства, что пограничные народы называли себя «кельтиберами». Равно как о народах юго-востока говорят как о «кельтолигурах». Такие имена свидетельствуют о двух непоколебимых верованиях. Первое — это то, что кельты живут в центре обитаемого мира, и это является правдой даже и для Галлии, в которой Кельтия рассматривается как центральная область, откуда исходили все миграционные потоки. Второе — живущие по соседству человеческие сообщества в лучшем случае считаются друзьями, в худшем — конкурентами, но никогда не врагами в полном смысле слова, не «варварами», как греки называют тех, кто кажется им совершенно чужеродными.
Наконец, в еще большем масштабе, который только можно себе представить — масштабе вселенной, — кельты вновь занимают центральное положение. Может быть, они считали себя атлантами, долженствующими держать небо на плечах? Небо в свою очередь рассматривалось как огромный купол, обрушения которого на свои головы они очень боялись. Речь вовсе не идет о каком-то клише, о шуточном сюжете из народной песни или о лозунге, но о совершенно полноценном суеверии. Оно дошло до нас от лица, заслуживающего полного доверия — от Птолемея, сына Лагоса, написавшего историю Александра Великого, одним из полковдцев которого он был. В 335 году до н.э. Александр принял посольство кельтов, которые обосновались на берегах Адриатики. «Царь [Александр], принявший кельтов со всей сердечностью, вкусив вина, спросил их, чего они боятся больше всего. Он был уверен, что они назовут его. Но кельты отвечали, что они не боятся никого, но им страшно только, что небо упадет на их головы». Однако, будучи дипломатами, они добавили, что «выше всего они ценят дружбу такого человека, как он».
ВРЕМЯ
Понятие времени представляется еще более сакральным. Оно присутствует в каждом человеке, который в своих общественных связях и в своих верованиях всегда смотрится в некой исторической перспективе. Он потомок своего рода, его повседневные деяния управляются внешними силами, которые одни контролируют часы, дни, годы и века. Наконец, за то время жизни, что ему отпущено, он должен накопить некий набор добродетелей (и воинских, и моральных), что позволит ему выйти из цикла перерождений. Такое восприятие времени является довольно парадоксальным — ведь галл лишен всякой власти над этим временем, даже над своим собственным.
Познание времени, подразумевающее астрономические наблюдения, расчеты и, следовательно, надобность записывать и архивировать, целиком находились в руках ученых — друидов, набор в ряды которых осуществлялся посредством кооптации. Если бы подобные размышления представляли собой лишь добровольную, неоплачиваемую научную работу, то принадлежность к этой касте могла бы быть всего лишь почетной привилегией. Только друиды знали, какие дни счастливые, а какие — злосчастные. Они определяли дни, в которые можно было отправляться на войну, приступать к выборам, скреплять договор, совершать жертвоприношение и казнить приговоренных к смерти. Только они могли в общих чертах назвать благоприятный момент для принятия решения, затрагивающего сообщество в целом. Так как вся Галлия, как мы увидим далее, представляла собой религиозное сообщество, то контроль за временем был главным инструментом власти друидов, подчинявших своему ритму не только религиозные празднества, но также исполнение правосудия и главным образом повседневную жизнь каждого человека. Они определяли, когда он должен работать, отдыхать, заниматься тем или другим видом работы (сельское хозяйство или ремесло) или отправляться на войну.
Те же мудрецы продвигались в познании длительных временных периодов — как прошлого, так и будущего. То, что мы так мало знаем о методах, которыми друиды познавали историю, и еще меньше — содержание этой самой истории (поскольку писания такого типа не дошли до нас), вовсе не означает, что разработка официальной истории не была одной из основных их прерогатив. Они прекрасно знали историю каждого народа, его географическое и этническое происхождение, его перемещения, его значимые военные свершения и заключенные им союзы. Возможно, эта история проходила через великие роды и через их уважаемых представителей. Такая память, охватывавшая два и даже три предшествующих столетия (если в данном вопросе довериться сведениям этнического и исторического порядка, сообщенных Цезарю самими галлами), могла поддерживаться лишь с помощью обширных хроник, аккуратно составляемых каждый день и основывавшихся на достоверном календаре. Надо полагать, друиды вели официальные анналы, весьма похожие на те, что были в Риме. Такое историческое знание, источником которого являлось постоянное наблюдение за поведением людей и за ходом светил, было сокровенным. Но оно давалось непосвященным в форме менее научной и лучше запоминаемой — в виде эпопей, легенд, мифов. Так, у великих родов были родословные, которые заучивались и которые распевались их представителями из воинского сословия в лицо врагу перед битвой.
Изучение будущего — было делом тоже очень основательным и существовавшим с древнейших времен. Разные способы гадания позволяли направлять поведение людей в соответствии с предвидениями ближайшего будущего. Но друиды интересовались и вовсе запредельным — они пытались предсказывать будущее вселенной, черпая свое вдохновение из размышлений над ее элементами — водой, воздухом, огнем и землей. Согласно их воззрениям, однажды вселенную заполонят вода и огонь, и это будет ее концом.
КАЛЕНДАРЬ
Галлы, сообщает Цезарь, не желавший вникать в сложности их календаря, «измеряют длительность не только по числу дней, но и по числу ночей». Было бы проще сказать, что их календарь был лунным, он встречается у многих древних цивилизаций. К счастью, Плиний Старший более красноречив. Он явно воспроизводит какой-то отрывок из Посидония Апамейского и вот что сообщает: «И месяц, и год, и век, длящийся тридцать лет, начинается у них с шестого дня новой луны. Этот день выбирается по той причине, что луна уже вошла в полную силу, но еще не достигла четверти. На их языке она именуется “всеисцеляющей”».
Эти сведения косвенно подтверждаются и дополняются открытием при раскопках двух галльских календарей. Они сделаны в форме надписей, нанесенных на бронзовые пластины в галлоримскую эпоху. Наиболее полный календарь найден в Колиньи (Эн), второй — фрагментарный — в Вильяр-д’Эриа (Жюра). Хотя и принадлежащие поздней эпохе, эти пластины воспроизводят древний календарь, помещенный в храме. Отверстия, расположенные напротив дней каждого месяца, позволяли вставлять колышек, каждые сутки перемещаемый. Составленный на галльском языке с римскими литерами, «Календарь из Колиньи» стал предметом многих научных исследований, которые, хотя и не полностью открыли тайну всех слов и определений, позволили понять принцип его действия.
Календарь из Колиньи
Речь идет о передвижном календаре, составленном на пять лет. Пятилетний период, вероятно, является у галлов фундаментальной единицей измерения времени. Лишь в один день внутри пятилетнего срока казнят приговоренных к смерти. Век равнялся пяти годам, взятым шесть раз — то есть, тридцати годам. Так как целью календаря среди прочих является пригонка лунного и солнечного циклов (нужно прибавить два лунных месяца), то вносятся необходимые коррекции — один месяц прибавляется в конце срока в два с половиной года и еще один — в конце пятилетнего срока.
Лунный месяц (29—30 суток) составлен из двух половин по пятнадцать суток. На пластинах из Колиньи эти пятнадцатидневные периоды каждый раз разделяются словом ATENOVX, которое, вероятно, означает «полное обращение, обновление». Месяцы по 29 дней считаются несчастливыми и помечаются как anmatu (несчастливые, или неполные). Месяцы по 30 дней являются счастливыми и именуются matu (счастливые). Чередование таких месяцев носит иррегулярный характер. Впрочем, чтобы не думали, будто весь месяц может быть счастливым или злосчастным, к некоторым дням даются пояснения. Месяц (mid по-галльски) обозначается буквой М, предшествующей названию каждого месяца. Первым является samon(i)os, который, видимо, соответствует ноябрю и должен был бы открывать год.
Год, таким образом, делится на два семестра. Первый — от samonios до cutios (с ноября до конца апреля) — соответствует зимнему периоду; второй — от giamonios до cantlos (с мая по октябрь) — периоду летнему. Так как лунный год равен 355 суткам, то недостача по отношению к солнечному году восполняется вставкой двух дополнительных месяцев за пять лет. Первый помещают в начале перед месяцем samonios и называют его MID. Второй помещают по прошествии двух с половиной лет между месяцами cutios и giamonios. Он называется ciallos и насчитывает 30 дней.
Подавляющее большинство людей измеряет время очень просто — эмпирически, наблюдая за движением солнца, как то делают все крестьяне. Любая активность начинается с восходом солнца. Почти полное отсутствие искусственных источников освещения заставляет ее прекращать достаточно рано. Астрономы, составляющие календарь, имеют математическое понятие о средней продолжительности суток, называемых галлами словом lation (ныне полагаемую нами равной 24 часам), но вряд ли понятие часа в собственном смысле слова появляется до римского завоевания. Две половины дня (светлой части суток), разделяемых полднем, имеют крайне разную продолжительность — в зависимости от сезона, и они не поддаются делению на фиксированные части. Вероятнее всего, галлы довольствуются, как они любят это делать в отношении любых временных промежутков, делением дня надвое. Первая половина — утро и послеполуденные часы. Вторая — все остальное время, могущее составлять зазор всего в 2—4 часа, что отлично подходит для большинства полевых работ и даже для ведения войны.
Для наблюдения за ходом светил галльские астрономы используют некоторые инструменты — солнечные и водные часы, с которыми они хорошо знакомы либо через греков, либо через более далекие контакты — с мудрецами Ближнего Востока, от которых они частично наследуют их философию. К сожалению, такие инструменты были редкими, хрупкими и ревниво оберегаемыми. Никаких их следов археологами не обнаружено.
СТАДИИ ЖИЗНИ И ОБРЯДЫ ПЕРЕХОДА
Полное отсутствие у галлов литературы и наше весьма ограниченное знание галльского вокабулярия не позволяют нам сегодня узнать, как галлы воспринимали собственную жизнь с философской точки зрения. Нам известно только, что она, как и многим другим цивилизациям, казалась циклической. Но у галлов этот цикл представляется главным образом как смена поколений. Повышенное внимание, таким образом, уделяется началу и концу — иногда в ущерб другим важным моментам в жизни, например переходу от детства к отрочеству, или свадьбе. Галлы в противоположность своим средиземноморским современникам, по-видимому, не стремились дробить свою жизнь на какие-то глобальные этапы. Следует сказать, что они не обладали прагматичным характером римлян, которые не верили ни во что потустороннее; у галлов также не было того индивидуализма, что был присущ римлянам. Галлы помещают свою жизнь в центр цикла перевоплощений и воспринимают ее как предварение к возможной жизни будущей. Они стараются стяжать моральные добродетели, чему единственными судьями выступают высшие силы. Тогда как для римлян самое важное — преуспеть в земной жизни, чтобы их жизненный путь был отмечен вехами общественного признания.
Рождение
При рождении человек еще непосредственно связан с божественным и инфернальным миром, из которого он, по бытовавшим у галлов представлениям, должен был бы исходить. «Все галлы претендуют на то, что происходят от Диса Патера», — пишет Цезарь. Дис — это в Риме бледный эквивалент и не особо удачливый конкурент греческого Плутона, божества преисподней и благосостояния. В Галлии этот Дис («Отец») особо дорог мертвым, которые дают добро на появление новых поколений. Отсюда неудивительно, что считается, будто все галлы появляются на свет ночью и «дни» их рождения отмечаются тоже ночью. Такого рода информация позволяет сделать предположение, что официальная власть (несомненно, жреческая) содержит самый настоящий штат гражданских лиц и регулярно сообщает своим «подчиненным» их возраст и приближение их дня рождения, что должно стать поводом для поминок, о которых мы не знаем ничего, кроме того, что они носят религиозный характер.
Единственное имеющееся в нашем распоряжении описание родов, конечно, принадлежит перу Посидония, а до нас оно дошло благодаря Страбону. Ермолай — богатый земельный собственник из Массалии, принявший у себя Посидония, рассказал ему такой случай. Одна свободная женщина, из числа нанятых им для полевых работ, вдруг ушла с поля, где-то родила ребенка и тотчас вернулась и продолжила работу. Галльские женщины имеют репутацию невероятно мужественных — и на войне, и на собраниях в спорах с мужчинами, и даже в исполнении своего материнского долга. Тех, кто умирает при родах, вероятно, немало. Археологи, открывая миру лишь захоронения людей, принадлежащих к привилегированному классу, без конца обнаруживают скелеты женщин со скелетами зародышей.
Сразу по рождении ребенок должен быть торжественно признан своим отцом. До нас дошли два древних сообщения, одно из которых от самого Аристотеля. Он утверждает, что новорожденные либо погружались в воды реки, либо выставлялись на воздух полураздетыми, дабы подтвердить их жизнестойкость. Другой источник — анонимный—утверждает, что такое погружение в воду имело смысл как некая ордалия. Для отца это было способом удостовериться в том, что ребенок действительно его. Ребенка клали на щит, а щит — на воду, и если ребенок незаконнорожденный, то он должен был пойти ко дну. В том же тексте говорится о крайне взволнованном состоянии присутствующих при этом матерей. Такие мимолетные свидетельства показывают, что рождение сопровождается множеством ритуалов. Они нужны для того, чтобы ребенка принял отец, чтобы семья приняла нового члена, чтобы ребенка нарекли подходящим именем и т.д.
Детство
По детству в собственном смысле слова — до возраста 13—14 лет — исторических сведений ничуть не больше, так как иностранцы интересовались в основном поведением своих соседей и зачастую противников, каковыми для них были галлы, чем их нравами в самом общем смысле, то есть нравами тех, кто не носит оружие, — детей, женщин и стариков. Представляется вероятным, что в течение всего детства человек жил исключительно около своей матери. Плутарх сообщает одну вещь, которая достаточно свидетельствует об этой близости: «Галльские женщины приносят в баню котелки с кашей, которую они едят вместе со своими детьми и при этом моются». Цезарь приводит прямое подтверждение такого заточения детей в женском царстве, он записывает то, что кажется ему удивительным и любопытным: «Прочие их обычаи ничуть не отличаются от обычаев других народов кроме одного — они категорически не разрешают своим сыновьям появляться на публике прежде, чем те достигнут возраста, когда им можно будет носить оружие. Они находят предосудительным, если сын — еще ребенок — публично предстанет перед своим отцом». Такой обычай и то верование, которое, как считается, его объясняет, кажутся нам весьма загадочными. В любом случае они свидетельствуют о глубокой пропасти между семейным кругом, где отец мог соприкасаться со своими детьми, и публичной сферой, где он всего лишь один из граждан, воин, чье оружие представляет собой некое табу.
Археология на свой манер подтверждает эти различия. Могилы маленьких детей (младше 8 лет) встречаются крайне редко. Зато скелеты, соответствующие такому возрасту, весьма часто находят в силосных башнях, превращенных в урны. Ясно, что дети в таком возрасте еще не считаются вполне людьми. Захоронения десятилетних детей встречаются немного чаще. Однако то, что они покоятся в небольших некрополях, рядом со взрослыми и с весьма богатыми похоронными принадлежностями, указывает на их высокое положение при жизни.
Этапы жизни
Галлы, как и большинство индоевропейцев, различают два периода жизни — детство и взрослую жизнь. Второй отделен от первого инициацией для мальчиков и замужеством для девочек. Для мальчиков подросткового возраста — выходцев из гражданских и воинских семей — существует дополнительное подразделение. Как у римлян, у них существуют понятия «юность» и «взрослый возраст». Последняя из указанных стадий длится до старости. Граница между детством и зрелостью (половой и воинской), видимо, приходится на возраст около 14 лет. Именно таков возраст самых молодых воинов, чьи останки были найдены, например, на поле битвы при Рибемон-сюр-Анкр. Для девочек, как и для мальчиков, это минимальный возраст, при котором над ними производятся некие ритуалы, о которых мы не знаем ничего. Можно предположить, что выдача юноше оружия является важным моментом, так как оружие наделяет его почти сакральным могуществом и является вещью в высшей степени индивидуальной. Возможно также, что этот трудный переход из семейного, материнского, мира в мир публичный и воинский сопровождается целым инициатическим периодом, где большую роль для будущих воинов играет охота.
Различие между juniores и seniors подтверждается многочисленными отрывками из Тита Ливия, в которых повествуется, как юные ценоманы и бойи, не согласясь с мнением старших, выступили против них с оружием. Эти juniores постоянно фигурируют как уже признанные воины, то есть это взрослые молодые люди. Seniores же выглядят скорее мудрецами, заседающими в советах, что вовсе не означает, что это старики, не способные сражаться. «Галльская война», впрочем, рассказывает нам о вождях очень преклонного возраста, неизменно сражающихся верхом на коне. Значит, надо полагать, что водоразделом между двумя группами является их отношение к воинской обязанности, как то имеет место в Риме. Seniores должны были от нее освобождаться — либо по возрасту, либо по количеству пройденных кампаний.
Свадьба
Косвенные сведения, которыми мы располагаем, указывают на то, что в Галлии свадьба не является исключительно религиозной церемонией, даже когда сопровождается торжествами типа пиршества или жертвоприношения. Возможно, что с течением времени институт брака эволюционировал и, как в Риме, его религиозные и крайне ритуализированные формы быстро сменились более-менее гражданской процедурой. В начале I века до н.э. супружеские узы выглядят скорее как наилучший способ заключить крепкие союзы между великими родами, но также и между целыми народами. Так, неподражаемый эдуй Думнорикс, «чтобы укрепить свое влияние, выдал замуж мать за одного благородного и властительного битурига, а сам женился на гельветке; его сестра со стороны матери и ряд других родственников его хлопотами вступили в брак в других округах. Благодаря этому союзу он любил и привечал гельветов», — сообщает нам Цезарь. В такой практике не было ничего ни исключительного, ни нового. Так, ремы сообщают на редкость точные сведения о белгских народах — об их численности, их военной мощи и т.д. И они указывают, что располагают ими благодаря союзам (брачным в числе прочих), которые поддерживают со всеми этими народами.
Гибкость и прагматичность супружества хорошо согласуются с денежной самостоятельностью жены, о чем мы поговорим ниже. Очевидно, в Галлии, как и в Риме, существует форма брака, принятая у привилегированных классов, в котором женщина сохраняет свою правовую и денежную независимость. В Риме такой брак называется sine шапи. Однако среди необеспеченных слоев, где большая часть людей не имеет никакого капитала вообще, положение супруги гораздо менее привлекательно. Муж пользуется своим полновластием, он имеет «право на жизнь и на смерть» своей жены.
На единственном дошедшем до нас описании свадьбы заметно сильное мифологическое влияние. Оно принадлежит Трогу Помпею — галлу по происхождению. В нем по-своему отражено дипломатическое назначение брака, возложенное на него с древнейших времен. Когда фокейцы высаживаются на побережье, где будет основана Массалия, местные жители — сегобриги — готовятся к свадьбе Гиптис, дочери царя Нанния. По обычаю этого народа девушка сама выбирает себе супруга во время пира. На пир приглашают греков. Гиптис направляется к ним и протягивает одному из них, Протису, чашу с водой — жест, означающий, что он — ее избранник.
Смерть
Когда в IV веке до н.э. происходит внезапное вторжение кельтов в греческое сознание, то их образ непосредственно связывается с их своеобразным отношением к смерти. Аристотель пишет: «Кельты не боятся ни подземных толчков, ни бурь». Другой источник, воспроизведенный поздним автором — Элианом, уточняет: «Многие совершенно уверены, что их затопит море. Среди них даже есть те, кто с оружием в руках бросаются в катящиеся валы, размахивая обнаженными мечами и пиками, как если бы они могли напугать воду или ранить ее». С тех пор эта карикатура будет всюду лепиться к кельтам и галлам — бесстрашным людям, не боящимся смерти, способным идти на штурм, бросая свои обнаженные тела на вражеские пики.
С эпохи Аристотеля философы и историки хорошо поняли, что такую исключительную отвагу возможно объяснить только совершенно ясными религиозными и эсхатологическими воззрениями. Благодаря исследованиям Посидония Апамейского эти воззрения стали, наконец, известны. Цезарь приводит их краткое и суховатое изложение: «Друиды, прежде всего, убеждают, будто души не исчезают бесследно, но после смерти они покидают одни тела, чтобы вселиться потом в другие. Они думают, что такое верование пробуждает крайнюю смелость, поскольку заставляет презирать смерть». Диодор несколько более точен: «Они дерутся на дуэлях без всякого страха расстаться с жизнью. В самом деле, учение Пифагора для них имеет исключительную силу. Согласно ему души людей бессмертны, и по истечении некоторого количества лет каждая душа возрождается к жизни, вселяясь в другое тело». Но наибольшую ясность вносит поэтическое высказывание Лукана: «Согласно вашим хозяевам [он обращается к друидам], ...один и тот же дух оживляет наши тела в другом мире: смерть есть середина долгой жизни... Они счастливы — эти народы под взорами Медведицы. Они счастливы в своих заблуждениях. Они — кого не пронизывает никакой страх, даже самый сильный из возможных — страх смерти. Потому они совершенно естественно бросающиеся на ощетинившиеся копья; отсюда — души, способные заглянуть в лицо смерти». Однако и от Лукана ускользнула квинтэссенция этих верований. Как мы увидим ниже, ее нам передает другой поэт, Силий Италик. Он утверждает, что смерть в бою позволяет воину непосредственно достичь небесного рая, предназначенного богам и героям. Иначе говоря, он также изымает себя из цикла перевоплощений. Отсюда легче понять то невероятное неистовство, охватывающее его во время боя.
Такие верования — продуманные и адаптированные к каждому типу личности и образу жизни — находятся в полном противоречии с почти абсолютным отсутствием всякого умозрения о потустороннем у римлян. Они, разумеется, в немалой степени определяют концепцию галлов касательно смерти и их представления о том, как проводить похороны и обустраивать могилу. Смерть — это, естественно, важное событие, однако не столько по сравнению с только что истекшей жизнью, сколько по сравнению с открывающимся будущим и общением, которое будет доступно умершему со своими предками и, может быть, с некоторыми божествами. Так, Диодор сообщает, что часто (во времена Посидония) «они бросают в огонь погребального костра письма, адресованные уже умершим родственникам, как если бы те могли их прочесть». В этом галльские похороны больше похожи на похороны, принятые в алтайском[24] мире, чем в греко-римском.
Похороны
О похоронах, если понимать под этим совокупность ритуалов, проводимых в течение нескольких дней или недель с момента смерти до закрытия захоронения, известно мало, характер похорон зависит от личности усопшего и от того, как он ушел из жизни. Античными историками описаны два случая. Самый известный — это тот, о котором сообщает Цезарь в своем общем описании галльских нравов: «Если высокорожденный отец семейства скоропостижно умирает, то его родственники собираются, и, если его смерть дает повод подозрениям, то женам учиняется допрос с пристрастием, как если бы они допрашивали рабов. Если подозрения подтверждаются, то их казнят огнем и другими самыми лютыми казнями». Подобный подход, который вызывает у нас удивление и должен был иметь место в исключительных случаях, указывает, что смерть всегда являлась предметом пристального изучения. Галлы задавали всегда вопрос: естественна она или, может быть, стала результатом преступления? Или, если речь идет о воине, то погиб ли он в бою, с оружием в руках, или спасаясь бегством? Такие вопросы отнюдь не являются праздными, так как ответы на них напрямую предопределяют характер похоронных обрядов, позволяющих душе усопшего достичь только ей предназначенной обители. Второй тип описанных похорон относится к погибшим воинам на поле чести. Их тела не следует ни погребать, ни сжигать — это было бы кощунством. Наоборот, их трупы надо оставить на поле битвы, чтобы грифы и другие падальщики насытились ими и тем самым позволили бы душам воинов достичь небесных обителей.
Но огонь и стервятники — это всего лишь два способа среди прочих обойтись с телом человека после смерти. В V и IV веках до н.э. самым распространенным способом является погребение в земле. Кремация появляется в III веке, и она заменяет такое погребение почти полностью. Но только здесь мы сталкиваемся с пышными похоронными обрядами для богатых. Бесчисленные раскопки галльских захоронений показывают, что существует значительная разница между количеством захороненных останков и числом жилищ, а также с демографическими данными, содержащимися в труде Цезаря.
Очевидно, лишь ничтожная часть населения имела право на достойную могилу. Множество трупов просто оставлены, в лучшем случае — зарыты во рвах и в неиспользуемых силосных башнях.
Захорошние. IIвек до н.э. Вевей, Швейцария
Для тех, кому уровень личного благосостояния это позволяет, «похороны пышные и дорогостоящие; все, что, как полагают, было дорого покойному при жизни, даже одушевленные существа, бросается в огонь погребального костра. Когда-то даже рабы и клиенты, о которых было хорошо известно, что они дороги хозяину, сжигались вместе». Этот известный отрывок из Цезаря крайне интригует археологов, которые редко находят пышные захоронения, в которых, кроме хозяина, нет других покойников.
Заключение этих исследователей, которым не откажешь в объективности, таково, что Цезарь, того не ведая, получил странные сведения. Но такое объяснение трудно принять, поскольку источник у Цезаря — не кто иной, как Посидоний, чья добросовестность прекрасно известна и множество сведений которого подтверждается самыми недавними археологическими раскопками. Более внимательное прочтение текста предлагает ряд других разрешений этих видимых противоречий. Прежде всего, говорится, что данный обычай соблюдался «еще до того времени, о котором сохранилась хоть какая-то память», то есть примерно за два века до того, как Посидоний это написал, — где-то в IV—III веках до н.э. С другой стороны, в тексте постоянно указывается, что добро покойного бросается «в огонь», что не означает непременно «в погребальный костер» и еще менее — «в захоронение». Наконец, касательно сжигаемых рабов и клиентов точно указывается, что они сжигаются, когда похороны закончены и, значит, захоронение уже закрыто. Значит, не стоит ожидать обнаружить в могиле следы этого добра или этих существ. То, что там чаще всего находят — это горстка человеческого пепла и совершенно специфические предметы, которые невозможно сжечь: керамика, ножи, кухонная утварь, связанная с поминальным угощением.
Реконструкция кремационного погребения в Клеманси (Люксембург). Iвек до н.э.
Обычай поминального угощения, видимо, распространился в то же время, что и практика кремации. По всей северной половине Галлии сотнями встречаются маленькие квадратные участки с длиной стороны от 5 до 20 м, посредине которых находится могила. Предполагается, что такие участки, в миниатюре воспроизводящие места для отправления культа, так задуманы, чтобы устраивать на них небольшие поминки, в которых принимала участие не только семья покойного, но, как считалось, и сам покойный и, может быть, его изображение, а также некое божество, связанное с миром мертвых. Представляется также, что в течение последнего столетия, предшествующего римскому завоеванию, распространилась новая практика. Возможно, она инспирирована римлянами и заключается в том, чтобы устраивать вблизи могилы поминки, на которых мертвому делаются подношения.