Мама вдруг упала Виталику на грудь и заплакала, некрасиво и неуклюже, первый раз в жизни. Маша никогда не видела маму плачущей. Злобной — да, бывало, сердитой — часто, в полной, лютой ярости — один раз, когда они навеки поссорились с бабушкой. Сейчас маме было больно и горько, это ясно.
Маша вспомнила: когда она явилась домой полуживая в ночь смерти бабушки, получила от матери не утешение, а, наоборот, ругань и пощечину.
«Неужели я злорадствую? — подумала она. — Как гадко…»
И тут в зеркале она поймала взгляд Виталика. Он поглаживал маму по спине совершенно машинально и смотрел поверх ее головы. И в глазах его стоял самый настоящий страх.
Бонни встретил меня дома громким захлебывающимся воем. Это в полдвенадцатого ночи!
— Бонни! — шепотом умоляла я. — Умерь ты свои децибелы! У нас будут проблемы с соседями!
Бонни не прыгал, не сбивал хвостом вешалку и зеркало, не пытался встать на меня лапами (этакую пытку тяжестью он применял ко мне несколько раз), не обрызгивал меня слюной и не пачкал мою одежду. Пес лежал на полу и выл. Как видно, за долгое время моего отсутствия несчастный дог прошел все стадии страданий.
Как выпивающий человек вначале испытывает необычайный душевный подъем, беспричинное веселье и любовь ко всем окружающим, затем, с увеличением количества выпитого, переходит к агрессии и подозревает собутыльников во всех смертных грехах, а уж после начинает жалеть себя и плакать на плече соседа о своей загубленной жизни, так и Бонни вначале спокойно спал, потом, проснувшись и не найдя меня дома, слегка расстроился, но решил еще немного подождать. Когда я не пришла через час, Бонни рассердился на меня по-настоящему и решил хозяйку наказать. Он сбросил хвостом со стола мою любимую вазочку для цветов, окончательно изжевал покрывало на кровати и напустил слюны в мои новые домашние тапочки, неосмотрительно брошенные посреди прихожей. Когда я не пришла к его вечерней прогулке, Бонни пришел в ярость и сломал табуретку. По прошествии некоторого времени пес понял, что я не вернусь никогда, что его бросили одного, и впал в панику. А потом лег в прихожей мордой к двери и решил умереть на месте, чтобы хозяйка, когда она все-таки явится домой, мучилась совестью всю свою жалкую оставшуюся жизнь.
Полночи мы с Бонни налаживали отношения, я без устали повторяла, что никогда его не брошу и что ухожу так надолго не к какому-то постороннему мужчине и, паче чаяния, не к чужой собаке, а по делу, дядя Вася может подтвердить.
Бонни долго капризничал и обижался, он даже делал вид, что отказывается от еды, чему я нисколько не поверила.
Утром я встала с больной головой, невыспавшаяся и злая. На прогулке я пыталась спать стоя, но Бонни мне этого не позволил. У меня снова было срочное дело, так что я вывалила догу в миску вареных креветок и улизнула под громкое чавканье.
Говорила я или нет, что Бонни просто обожает морепродукты?
Снова я явилась в Машин университет.
Вахтерша встретила меня уже как родную и не потребовала пропуска. Я поднялась на второй этаж и зашла в деканат.
Ни самого декана, ни его заместителей по причине раннего времени не было, а может, они где-то читали лекции. За столом слева от входа сидела молоденькая девушка с очень строгим лицом. Вспомнив вчерашний Ленин рассказ, я представила, как она обматывает телефонные трубки скотчем, и невольно улыбнулась.
Секретарша, заметив мою улыбку, еще больше посуровела. Видимо, она специально вырабатывала строгий вид, потому что из-за молодости не пользовалась авторитетом среди студентов.
— Вы по какому вопросу? — проговорила она строго. — Если насчет переэкзаменовок, то это только к Валерию Анатольевичу…
Я еще шире улыбнулась:
— Неужели я похожа на студентку? Спасибо вам большое, девушка! Вы мне польстили! На самом деле я из психоневрологического диспансера. Сейчас мы проводим перерегистрацию. Так вот, у нас состоит на учете студент вашего института Вадим Воронко. Мы должны провести его профилактический осмотр, а он не является. Поэтому я хочу узнать у вас его адрес и домашний телефон…
Пока я говорила, лицо секретарши неуловимо менялось. Вместо строгого и неприступного выражения на нем расцветала чистая, незамутненная радость.
— Вадим Воронко на учете в психбольнице? — воскликнула она звонким голосом. — Там ему самое место!
— Не в больнице, а в диспансере, — уточнила я.
— Ну какая разница! — Девушка потянулась к телефону, чтобы поделиться сенсационной новостью со своими подругами и коллегами, но одумалась и снова повернулась ко мне: — Что, вы говорите, вам нужно?
Я стала для нее лучшей подругой, и она была готова сделать для меня все, что угодно. Я даже пожалела, что мне ничего не нужно, кроме адреса балбеса Воронко.
Она продиктовала мне его адрес, домашний телефон, предлагала еще оценки за все годы обучения, и я едва вырвалась из деканата.
Спускаясь к выходу из университета, я увидела в конце коридора Машину группу, которая выходила из аудитории. Маша была здесь, и Лена тоже. Выглядели обе не самым лучшим образом.
Зато Вадик Воронко, которого я уже знала в лицо, был свеж и весел.
Я решила, что нужно воспользоваться удобным случаем и познакомиться с его средой обитания.
Дядя Вася ждал меня в машине перед входом в университет.
Я протянула ему записку с адресом Воронко.
— Странно… — протянул он, прочитав адрес.
— Что странно? — не поняла я.
— Лена вчера сказала, что Воронко из богатой семьи, что у него полно денег. Этот адрес как-то не стыкуется с такой информацией. Вряд ли богатые люди живут на улице Сапера Грызуна…
Действительно, в нашем городе обеспеченные люди селятся если не в загородных домах, то в районе Таврического сада или в «золотом треугольнике», ограниченном набережными Невы, Фонтанки и Невским проспектом. В самом крайнем случае — в элитных новостройках возле Суздальских озер.
Улица же Сапера Грызуна расположена в отдаленном и неудобном районе между Лиговым и Сосновой Поляной, там же, где находятся небезызвестные улицы Матроса Бодуна и Генерала Крикуна.
— Ну что ж, съездим, поглядим… — Дядя Вася с опаской включил зажигание.
На этот раз его жигуленок вел себя вполне прилично, ни разу не заглох, и мы всего через сорок минут уже ехали по той самой улице Сапера Грызуна.
Эта улица нисколько не обманула наших ожиданий — унылые типовые пятиэтажки и дома-«корабли» с трещинами по фасаду, кое-как замазанными цементом, между ними — одинаковые торговые центры в ярких нашлепках рекламы, торговые ряды под открытым небом… кстати, даже небо здесь казалось более хмурым и унылым, чем в центре.
— Ну, вот он — дом номер двенадцать… — показал дядя Вася на грязно-белый девятиэтажный дом. — Не похоже, чтобы здесь обитали олигархи или даже представители среднего класса…
Мы остановились около нужного подъезда, выбрались из машины. Дядя Вася с тоской посмотрел на свои «Жигули»: в этом районе даже такую машину могли за полчаса разобрать по винтику.
Но делать было нечего.
Мы подошли к подъезду.
При всех минусах этого района для нас имелись и некоторые плюсы: так, хотя на двери и имелся кодовый замок, кто-то из предприимчивых жильцов вставил в него щепочку, так что дверь подъезда вовсе не закрывалась.
Мы переглянулись и вошли внутрь.
Лифт, разумеется, тоже не работал.
К счастью, квартира Воронко находилась невысоко, на третьем этаже. Мы поднялись по лестнице, и Василий Макарович решительно нажал на кнопку звонка.
Никакого звука мы не услышали, и только тогда заметили, что идущий от кнопки провод оборван.
Тогда дядя Вася постучал в дверь.
— Сейчас! — донесся из глубины квартиры надтреснутый старушечий голос, и снова все затихло.
Мы прождали еще несколько минут, и Василий Макарович снова постучал.
— Сейчас! — раздался тот же самый голос.
Мы еще несколько минут простояли под дверью.
— Да что же это такое! — не выдержал дядя Вася и несколько раз изо всех сил шарахнул кулаком по двери.
С притолоки посыпалась цементная пыль, из-за соседней двери раздался раздраженный крик:
— Я тебе постучу! Я тебе так постучу, костей не соберешь! Я тебе сейчас по голове костылем постучу! Ты думаешь, если я инвалид, так уже ничего не могу?
Но за дверью квартиры Воронко наконец послышались шаркающие шаги и недовольный старушечий голос:
— Нетерпеливые какие! Пять минут обождать не можете! Ну, открываю, открываю уже!
За дверью звякнуло, брякнуло, скрипнуло, дверь распахнулась, и перед нами предстала колоритная старуха.
Она могла бы без грима играть в кино Бабу-ягу: огромный крючковатый нос, нависающий над верхней губой, заметные усы на этой же губе и пучки седых волос на подбородке. Жидкие седые волосы на голове были стянуты в хвостик и прихвачены гламурной розовой заколкой. В довершение выразительного облика в углу рта у бабули торчала дымящаяся сигарета, а одета она была в красный мужской шелковый халат вроде тех, в каких выходят на ринг боксеры-профессионалы. Так и хотелось объявить: «В красном углу ринга непобедимая Баба-яга…»
— Ну вот, еще бы немножко, и на третий уровень вышла бы, — вздохнула старуха, окидывая нас оценивающим взглядом. — А тут вы… пять минут подождать не могли!..
— Да мы, бабушка, уже минут двадцать под вашей дверью переминаемся! — проговорила я. — Перед соседями неудобно! Неизвестно что подумают!
Мой намек был понят, и старуха отступила, пропуская нас в прихожую.
Только когда мы с трудом протиснулись туда (прихожая по размеру не превышала морозильную камеру небольшого холодильника), хозяйка спохватилась и спросила:
— А вы по какому делу? Насчет протечки, что ли? Так Люська врет: у нее эта протечка еще от прошлых жильцов осталась, которые в Канаде, а мы с Вадиком вовсе ни при чем…
— Протечки? — переспросила я, изобразив на лице настороженное выражение. — Насчет протечки нас не предупредили! Если протечки постоянные, то это минус! А кто у вас в Канаде?