— Как чей? Дяди Мишин. Разве ты забыла, что он должен был привезти к нам дочку?
— Напрочь забыла! И теперь лишний раз прихожу к заключению, что между моей головой и решетом сходство поразительное: все, понимаешь ли, насквозь, и все без остатка. Бегу знакомиться!
Через минуту Надя уже возвратилась к чайному столу, ведя за руку ребенка, которого сейчас же усадила к себе на колени.
— Там мы с тобой только поцеловались, а здесь, во-первых, возьмем два вкусных сухарика, в каждую лапку по одному. Так! Во-вторых, еще раз поцелуемся. Готово! И, в-третьих, хорошенько познакомимся. Я твоя тетя, тетя Надя, понимаешь? То есть я тебе, собственно, не совсем тетя, а только твой папа мне дядей приходится, ну да это все равно! Я уже старенькая, а ты маленькая, вот и зови меня «тетей», тетей Надей, и люби! Будешь любить?
— Буду, только ее больше, — бесцеремонно показала девочка пальчиком в сторону Гали.
— Больше? Ее больше? А-а-а, вот ты как! Ну, так и уходи к ней!
Надя, не то шутя, не то на самом деле немножко задетая откровенностью ребенка, подняла его и посадила на колени к Гале.
— С нами крестная сила! Никак и этот карапуз уже книжки читает! — с притворным ужасом воззрилась Надя на пеструю обложку с нарисованной на ней Красной Шапочкой.
— Уж и читает?! В пять-то лет! — улыбнулась Галя. — Картинки смотрит, а читаю ей я.
— Слава Богу! А я было насмерть испугалась, думала, воспитание на сверхпередовых началах. Вот посмотришь, с этой наукой до того скоро дойдет, что едва ребенок родится да затянет «А-а-а-а!..» — сейчас этим воспользуются да звуковой метод в ход пустят! Чуть детеныш заакает, мамка, рада стараться, большущее красное «А» ему и подсунет. Так, детынька, это «А»! Хороший мальчик! Другой раз, чуть защебечет младенец, ему под самый нос зеленое «Б» подпихнут… Смотришь, к десяти месяцам ребенок уже и грамотный. Вот страсти-то будут! К двум годам у них при виде книги будут судороги делаться, по крайней мере у моих непременно сделались бы! Я вот к десяти годам еле-еле грамоту одолела! И то у меня по всему телу мурашки от книг бегать начинают, а тогда… О, ужас! Да, кстати, — охваченная мелькнувшим воспоминанием, болтушка перескочила на новую тему. — Ты знаешь, как я домашним образом последний экзамен отпраздновала? Говорю «домашним», потому что было и общественное чествование в трактирчике, но — не падай, пожалуйста, в обморок! — без права крепких напитков.
— Надя, что ты за вздор болтаешь? — хохотала Галя.
— Не вздор, правда. Но, подожди, все по порядку. Начнем с более скромного — с домашнего пиршества. Собрала я все свои книжицы-душегубицы, ну, думаю, голубушки, постойте! Семь лет вы меня допекали, молодость мою заели, теперь и я вас подпеку, один-единственный разочек всего, но как есть дотла! Сложила я их с просветами посредине, две — так, две — так, чтобы пустые квадратики в промежутках образовались, видела, как в кондитерских вафли или плитки шоколада складывают? Насовала между ними ваты и побрызгала одеколоном — мое последнее им напутственное благословение перед торжественным аутодафе [48]. Спичка в руке, собираюсь чиркать, вдруг тетка входит…
— Сумасшедшая! Да ведь ты же могла весь дом сжечь! — смеясь, воскликнула Галя.
— Представь себе, вот и тетя Катя точно как ты сказала. «Сумасшедшая, — кричит, — ты же пожар сделаешь!» — и, кажется, собиралась чуть ли не в обморок хлопнуться. Потом сообразила, верно, что не стоит рисковать, ведь пока она будет распростерта аки хладный труп, я, чего доброго, свой костер разложу. Однако на сей раз любезная тетушка перемудрила и упустила удобный случай грохнуться, потому я хоть немножко и сумасшедшая, но все же не до такой степени, чтобы сознательно дом спалить. Просто пожар этот самый мне в голову не пришел, слишком я была увлечена своей кровавой или, вернее, огненной местью. Но как только тетка завопила, я мигом в себя пришла. Во-первых, действительно, близехонько занавеска, во-вторых, я тут же сообразила и другое. «Глупая ты, глупая! — сказала я себе. — Ведь это все Гале пригодится. Вот книжищам и искупление: тебя, бедную, мучили, а Галю порадуют». Решено и подписано: сложила всех помилованных в кипу, завернула в бумагу, чтобы их противных названий не видеть, да полностью все и привезла.
— Вот спасибо, Надя, большое спасибо! Некоторые мне даже очень пригодятся. Таким образом, мне остается радоваться, что волею судьбы, на сей раз воплотившейся в Екатерину Петровну, расстроилось твое первое празднование, — весело проговорила Галя.
— Узнаю свою милейшую сестрицу в сем блестящем, хотя и неудавшемся замысле, — сказал вошедший в столовую незадолго перед тем Виктор. Почти следом за ним появились мать и Леля, не слышавшие, однако, всей сути Надиного рассказа.
— О, тебе по окончании университета, если паче чаяния такой день когда-нибудь грянет, без сомнения, к подобному способу прибегать не придется, — быстро повернулась в сторону брата девушка. — Иду на какое угодно пари, что ни лекций, ни учебников у тебя и в заводе не имеется. К чему загромождать дом ненужным хламом, да еще и деньги на него зря изводить, когда пристроить их можно куда приятнее? Тоже узнаю своего практичного и дальновидного братца, — отрезала Надя.
— Надя! Надя! Нельзя ли без колкостей? Только что встретились, и уже началось, — сейчас же вступилась мать за своего любимца.
— А он зачем? — протестует Надя.
— Он — старший брат…
— А я — младшая сестра, меньшим полагается уступать, — уже миролюбиво и весело перебила девушка.
Шутить она всегда любила, а продолжительные ссоры не в ее характере. Тем более что сегодня она настроена миролюбивее, чем когда-либо. Полная пестрых впечатлений, накопившихся за последний месяц, Надя нынче словоохотливее обыкновенного — ее речь льется рекой, чему нисколько не мешают плотно набитые всякими вкусностями румяные щеки и улыбающийся рот девушки.
— Галочка, дай, пожалуйста, еще чашку чая, затем, господа, внемлите правдивой повести моих выпускных торжеств. Только, Леля, тебе, может быть, лучше уйти? Боюсь, с тобой дурно сделается: сильное потрясение, да еще натощак, того гляди родимчик хватит. Ведь в те блаженные времена, когда ты кончала курс, ни одной гимназистке даже во сне не смели грезиться подобные страсти, иначе сия дева моментально была бы исключена из позоримых ею стен благородного заведения… Ну а мы, грешные… Мамочка, не делай заранее страшных глаз, — перебила Надя собственную речь. — Все приготовились? Ну, крепче держитесь за стулья и слушайте.
Надя откашлялась и начала:
— В один прекрасный день заявляет нам начальство, что в этом году выпускной акт будет не в нашей гимназии, а в большущем-пребольшущем здании нового реального училища — общий для всех учебных заведений. Распорядились так потому, что у нашего попечителя не то руки, не то ноги болят. Одним словом, ему трудно ходить, вот он и решил одним махом выпустить всех нас на волю. Являться приказано ровно к одиннадцати часам. Довольны гимназистки страх как, потому что у каждой хоть пара знакомых реалистов да имеется. В назначенный день примчались мы, доверчивые младенцы, ровнехонько в десять часов. Передники белюсенькие — как снег! Головные сооружения настолько тщательные, что большинство девиц из-за них даже чаю напиться не успело. И невзирая на обильные возлияния благовонных масел и духов, не заглушенный ими, все же несется аромат паленого поросенка! Это уж от превеликого усердия — так старательно накаливали щипцы для завивки, что целые пряди повыжигали, в том числе и ваша покорная слуга. Видите?
Надя отделила от общей массы своих волос пучок коротких и более темных, чем остальные, вихром поставила его над самой серединой лба и продолжила:
— Чаю я, понятно, тоже не пила. Кстати, Галочка, плесни еще одну лоханочку в пополнение прежнего недочета, — подставила рассказчица свою чашку. — Входим. От нашего брата, гимназисток, уже черным-черно или, вернее, белым-бело, всюду передники мелькают. Зато реалистов хоть шаром покати — ни единого. Что за притча! Но притча скоро выяснилась: их, изволите ли видеть, уже накануне распустили. Каково?! Спрашивается, из-за чего же бесплодно загублено столько девичьих кудрей?… Раз предательство. Второе: уже половина двенадцатого, а о начальстве ни слуху ни духу. Есть хочется! Подумайте, при моем-то общем истощении и переутомлении да столь продолжительный магометанский пост!
Рассказчица выразительно указала на свою якобы исхудавшую талию.
— Алчу и жажду не я одна — почти все. Наша компания: я, Катя Маслова и Оля Веретенникова — прямо-таки изнывали от голоду, что называется, животики подвело. По счастью, припоминаю, что как я бежала в реальное училище, тут же на самом углу бросилась мне в глаза надпись: «Московские жареные пирожки», прямо как у Филиппова [49]. Память у меня на вывески прямо удивительная, особенно на съедобные, единственная, впрочем, уделенная мне природой. Бежим, говорю, это ж дело одной секунды, и быстро, и вкусно, и прилично. Разве не правда? Ведь не только гимназисткам, но даже и институткам не предосудительно питаться филипповскими произведениями. Шляпы на головы — катимся вниз по лестнице, потом по тротуару и наконец ныряем с трех ступенек в подвальчик, на родину жареных пирожков. Влетели и замерли… На кондитерскую ничуть не похоже: два длиннющих стола, поставленных углом, и на них батареи бутылок…
Надя довольно оглядела присутствующих.
— Лелька, не падай в обморок!.. Виктор, тащи скорее нашатырь! Галка, не смейся, ты компрометируешь меня в глазах племянницы. Ася, ты бы пошла с няней погулять, там солнышко, цветочки… Не хочешь? Ну, что ж! Тогда поучайся, живи моим опытом. Мать, остановись! Не пускай в ход своей карающей десницы: дочь твоя не пала так низко, как ты подозреваешь, — ко всем по очереди обратилась болтушка. — Ну, будет уж зря томить вас, успокою сразу. Так там выстроились полчища бутылок, но, по счастью, наполнены они были самой благонамеренной влагой — квасом и кислыми щами