— Вот так, значит, и действуй, красавица! — сказал на прощанье директор и шлепнул большущей ладонью по столу — поставил точку…
Следом за Кузьмой Петровичем вышла Галя из кабинета, и соседняя комната без Перелетова сразу показалась ей очень просторной, а люди в ней, и она сама, и Кузьма Петрович — крупнее, крепче, и даже мебель будто сделалась больше… Галя заторопилась, увидев впереди родную Журавку. Вон выползают дымы из труб, вон мокрые, пустые огороды, а вот и площадь с привычными лужами.
Галя огляделась. На вывеске бревенчатой столовой сидел белый голубь. Как и год назад, их было в Журавке полно, особенно диких сизарей. Вон крыша школы сплошь в голубях. Они вдруг, словно приветствуя Галю, всклубились, как дым, и прошумели у нее над головой.
В огромной луже гуси всполошились, гогоча, заметались, шлепая по воде крыльями. Неужели тоже узнали ее, гогочут — здороваются с ней?
На крыльце магазина, как всегда, лежало несколько коз. Они, бессовестные, усыпали ступеньки своими орешками. А у крыльца конторы, отвесив губу, дремала оседланная гнедая лошадь. Ноги ее были в грязи, как в чулках.
Галя улыбалась, и чудилось ей, что она никуда отсюда не уезжала, что сейчас она, как обыкновенно, шла в школу…
В конторе висел дым, на полу валялись ошметки грязи — должно быть, недавно здесь толпились рабочие. За одной дверью слышалось щелканье счет, через вторую доносился сердитый, сиплый голос:
— Не тот червь, которого я ем, а тот, который меня ест! Понял?
«Это Копытков», — Галя улыбнулась.
— Да никто тебя, Павел Иванович, не собирается есть! Невкусный ты, — ответил насмешливый бас.
«А это Останин, агроном», — снова подумала Галя. Она положила на скамейку небольшой чемодан.
В углу на табуретке вместо питьевого бачка Галя увидела медный, с прозеленью, мятый самовар. На боках его были выбиты, как на монетах, профили царя, на цепочке, прикрепленной к крану, висела кружка. На стенах пестрели самодельные лозунги. Тут были обращения и к животноводам, и к пастухам, и к хлеборобам. Плакаты явно малевала одна рука. Ишь как: слово зеленое, слово красное, слово зеленое, слово красное. Дальше этого у художника фантазия не пошла.
Из кабинета выскочил сердитый мужчина. И все-то его лицо было осыпано веснушками, похожими на гречневую крупу. Вслед выскочившему Копытков сипло закричал:
— Увези ты, пожалуйста, вагончик на Сухой брод! Ну, сколько я буду талдычить об этом, Останин?
Осыпанный гречкой обернулся и закричал, потрясая руками:
— Ты сначала трактористов раздобудь, а потом уж о вагончике толкуй! В конце концов, я агроном, и мне плевать на это. Но ты же управляющий отделением, черт возьми!
— А что — я рожу тебе, что ли, новых трактористов? Нужно обходиться теми, которые имеются в наличности.
Останин плюнул и выбежал на улицу.
Галя тихонько засмеялась и сунулась в дверь. Копытков, грузный, в ватнике, увидев Галю, даже поднялся из-за стола. Его безбровое, бабье лицо стало радостно-растерянным.
— Галюха! Ты ли это? — вскричал он.
— Я, я, дядя Павел!
— Окончила курсы?
— Окончила, окончила, — Галя засмеялась.
По круглому лицу Копыткова, как по сковородке масленый блин, расплылась широкая улыбка.
Галя протянула ему направление отдела кадров. Читая его, Копытков всей пятерней поцарапал мясистую щеку и круговым движением огладил вспотевшую бритую голову.
— Это тебя сам бог послал ко мне. Ну, что же! Рад тебе, рад, приступай скорее к работе. Угол для жилья найдем, а пока поживи у Кузьмы Петровича. Тамарка-то его кончила курсы на парикмахера. Слыхала? Так что мы теперь с парикмахерской.
В грязи, усыпанной белыми гусиными перьями, млела на боку огромная свинья. Прижимаясь к плетню, возле которого было посуше, Галя боком двигалась к дому Кузьмы Петровича. Наконец, хлюпая сапогами, она добралась до калитки. Новенький палисадник, голубые ставни, зеленая крыша, беленая труба и голуби на крыше — все это обрадовало Галю. Тетя Настя — Тамарина мать — постоянно что-нибудь красила, белила, протирала. О ней Кузьма Петрович сказал однажды забавно: «Вылизывает дом от трубы до крыльца, будто кошка — котенка».
Галя оставила сапоги на крыльце и забежала в дом в чулках.
И полы в комнатах, и двери, и подоконники тоже казались новенькими. А сколько пестрело цветков в горшках! На стенах — вышивки, на окнах — шторки, на полу — дорожки. Розовый пар застилал окна — сырые завалины просыхали под солнцем. Рыжеватая, полная Тамарка гордо откинула голову, прищурив черные глаза, надменно посмотрела на Галю, а та засмеялась:
— Ишь ты, какая принцесса!
Тамара вскочила с дивана, закричала:
— Приехала? Вернулась?! — и обрушилась на Галю, схватила ее в охапку.
— Ну, оглушила, заполошная! — воскликнула тетя Настя. Она, смеясь, тоже обняла Галю.
А через несколько минут они уже сидели за столом. Хорошо было Гале в этом доме, уж очень сердечные люди жили в нем. Галя пила чай и смотрела, как мимо окна, сверкая сквозь розовый пар, проносились золотые капли. Она не успевала заметить, когда они прилетали сверху, и не успевала разглядеть, как шлепались на землю, просто что-то неожиданно вспыхивало перед окном и мгновенно гасло. Слышалось страстное воркование голубя, похожее на стон.
— А как работает Копытков? — спросила у Тамары Галя.
— Мировой старик! Зла никому не делает. Правда, иногда в рюмку заглядывает. И еще некоторые поругивают его, дескать, баба он, мямля, тряпка, а не управляющий. А я люблю добрых.
— А парторг кто?
— Останин. Агроном. Ругают, что он, как парторг, ну… не очень себя проявляет, что ли. А по-моему, он замечательный человек.
Галя озадаченно посмотрела на Тамару.
— А кто у вас теперь комсоргом?
— Ой! Это замечательная девочка! Маша Лесникова. Она животновод. Да ты ее знаешь! У нее крепкий характер. Она строгая и справедливая.
— Ну, тараторка! — заворчала тетя Настя. — Все тебе — хорошие.
Галя вымыла сапоги, надела теплый свитер, новенький черный комбинезон с молниями, со многими карманами и обулась.
— Ой, Галка! Ты — чудо! — закричала Тамара, опять надменно щурясь и откидывая голову. Она была близорукой. — Все это тебе так идет! Правда, мама?
Тетя Настя, по-молодому подвижная, покачала головой:
— Ох, Галина! Не твое это дело — трактор. На нем и мужику-то тяжело.
Девчонки, хохоча и толкаясь, выбежали из дома. Тамара пошла в парикмахерскую — стричь и брить — а Галя отправилась на машинный двор, большой, как стадион. У забора аккуратными рядами стояли жатки, сеялки, комбайны, плуги, лежали штабелем бороны. Там и тут рокотали тракторы, через распахнутую дверь мастерской виднелся грузовик, там вспыхивали молнии электросварки, раздавалось цоканье металла. Все это сразу же развеселило Галю.
В стороне грудились поломанные, старые машины, валялись кузова, железные, ржавые колеса, трактора без гусениц и кабин. Сторонясь всего, вздымались большущие серебристые баки с горючим. Каждый уголок на этом дворе казался Гале заманчивым. Ей даже не верилось, что где-то стоит здесь и ее будущий трактор.
Из закопченной кузницы доносился звон кувалды, бившей по наковальне. Галя с любопытством заглянула в дверь и увидела горн, из которого взлетал фонтанчик огня и искр. Какой-то парень бросал раскаленные детали в чан, и вода в чане закипала, валил пар.
Почему-то на машинном же дворе и плотницкую мастерскую устроили. В ней известный выпивоха Иван Короедов делал сани и телеги. Галя заглянула и сюда и увидела новые белые колеса, еще не крашенные дуги, стянутые веревками, под потолком на перекладинах сушившиеся доски и оглобли. Здесь пахло смолистым деревом. Короедов на электроточиле вострил топор. Точило визжало, из топора сыпались искры.
Среди двора Галя увидела толпу ребят около старенького ДТ. С ними был и механик Сараев, большой, сутулый, с крупным, горбатым носом. У него всегда было такое выражение лица, как будто он что-то вспоминал и никак не мог вспомнить. Двигался он степенно и размеренно, казался хмурым и нелюдимым, но Галя знала, что дядя Миша не такой…
Увидев ее, Сараев заторопился к ней. Он шел, вытирая замасленные руки паклей. Галя остановилась недалеко от ребят и слышала их разговор.
— Что это за краля? — спросил статный парень с насмешливым, крупным и, пожалуй, красивым лицом.
— Наша это, журавская, — ответил Шурка Усачев, смеясь нахальными козлиными глазами. — Вместе мы в школе учились. Галкой звать. Придет на танцы, закинь удочку — может, клюнет.
Парень смотрел на Галю, щурясь от дыма папиросы, зажатой в зубах.
— Что, Витенька, тронула?.. — спросил Шурка.
— Лучше бы мне ее потрогать, — лениво и самоуверенно ответил парень, не вынимая изо рта папиросу.
— Нос не дорос!
— Обормот! — парень дернул козырек Шуркиной кепки и натянул ее на брови.
Парень этот сразу же показался Гале неприятным, но она сделала вид, что ничего не слыхала, только длинные, узкие глаза ее превратились в лохматые щелки.
Она схватила обеими руками руку Сараева и засмеялась, и покраснела, и обрадовалась.
— Вот я и к вам, — сказала она и тут же краем уха услышала наглый голос парня:
— Девчонка на тракторе?.. Гм, гм… Да-да… Хо-хо… Ха-ха…
Галя почувствовала, что уже ненавидит этого нахала…
Запомнились Гале эти ее первые дни работы. Из кабины она видела у березового колка полевой стан, с маленьким из-за дали бревенчатым домом, видела огромное небо, хребты облаков и свое просторное поле, дышащее запахами весенней земли.
Ревел неуклюжий Трактор Иванович, пер напролом, казалось, все мог сокрушить. Лемеха взрезали поле, волной отваливались вбок пласты. Черная, длинная полоса все ширилась и ширилась, и не было сейчас Гале ничего дороже этой полосы…
Место, где пахала Галя, называлось Заячьи Пни. Очень ей нравилось это название. И действительно, здесь в рощицах-колках было много зайцев. У них шли свадьбы, и длинноухие, гоняясь друг за другом, часто выбегали прямо на поле. Ошалевшие от любви, они не боялись даже трактора. Зайцы были серые, с белыми хвостиками.