вы, ни я не хотим, чтобы такие идиоты задавались вопросами, чего ради кому-то выдавать себя за бродягу именно в этих краях.
Сощурившись, он глянул на меня, подчеркнув самый кончик фразы; я изо всех сил напустил на себя непроницаемость, надеясь произвести впечатление, будто мне отлично известен некий особый факт об «именно этих краях», а в левый сапог у меня запросто может оказаться упрятан некий весьма особый мандат с полномочиями слишком возвышенными, дабы засвечивать их обычным фараонам.
— И смешно с той новенькой десяткой, что у него была при себе, — раздумчиво произнес инспектор. — Похоже, прямо из-под пресса, а?
— Да.
— Даже не сложенная, а?
— Да.
— Какой там на ней был номер, вы, случайно, не помните?
— Помню, — рассеянно, нет — глупо ответил я. — Ж39833672, не так ли?
— А, да-да, точно. Это смешно, да.
— В каком смысле — смешно? — спросил я. — Смешно, что я запомнил? У меня эйдетическая память на цифры, ничего не могу с собой сделать. Таким родился.
Он не почел за труд проверить мое утверждение — в своей работе он был хорош, он знал, что я лгу.
— Нет, — ответил он. — Смешно в том смысле, что купюра — из той же серии, что и масса абсолютно подлинных десяток, которые, по прикидкам лондонских ребятишек, наводнили страну не больше месяца назад. Из Сингапура или где-то там. Смешно, согласитесь?
— Истерически, — согласился я.
— Да… ну что ж, всего вам доброго, сэр, мы в самом деле не смеем вас дольше задерживать.
— О, но если я могу оказать вам еще какое-то содействие…
— Нет, сэр, я имел в виду не это. Мне жаль, что мы не можем дольше задерживать вас. Под стражей, как говорится. Например, швырнуть вас в Тихую Комнату на пару дней, а затем попросить парочку наших ребят обработать вас до посинения, пока не расскажете, что значат все эти финты. Было бы очень мило, — задумчиво добавил он. — Любопытно, знаете ли. Мы, легавые, — любознательный народец, видите ли.
В этом месте я мог слышимо булькнуть горлом.
— Однако у вас, сэр, похоже, имеются крайне мощные друзья в тяжелом весе, поэтому мне остается только дружелюбно с вами распрощаться. На время. — И он тепло потряс меня за руку.
Снаружи меня дожидалась одна из тех симпатичных черных машин, какие себе позволить могут лишь силы полиции. Водитель в мундире распахнул передо мной дверцу.
— Куда, сэр? — спросил он голосом, тоже облаченным в мундир.
— Ну-у… — сказал я. — Вообще-то у меня есть своя машина, которую я как бы оставил на обочине, дайте подумать, милях в двадцати отсюда; это…
— Мы знаем, где ваша машина, сэр, — сказал он.
15Маккабрей теряет веру в матримонию, принимает духовный сан pro tem[94] и видит дантиста, испуганного больше пациента
Только звон гиней смягчит ту боль,
которой ноет Честь.
«Замок Локсли»
КОГДА У ВАС ЗАБИТА КУХОННАЯ РАКОВИНА И нужно вызывать сантехника, потому что и она, и ваша кухарка исторгают угрожающие шумы, он — сантехник — откручивает такую штукенцию под дном ее — раковины, — изумительно уместно именуемую «сифонной ловушкой», и с торжеством демонстрирует вам массу донных отложений, им оттуда освобожденных; гордость, кою он при этом являет, сравнима с гордостью молодой мамаши, предъявляющей для осмотра злонамеренный расплющенный помидор, уверяя вас, что это и есть ее чадо. Сей огромный сальный ком мерзости (я, разумеется, имею в виду закупорку раковины, а не ошибку семейного планирования) оказывается плотно свалявшимся клубком овощных очистков, лобковых волос и безымянного серого жирового вещества.
Я здесь пытаюсь описать не что иное, как состояние обессиленного мозга Маккабрея на его — моем — обратном пути в Тренировочный Колледж, или на Командный Пост, или куда там еще.
— А, Маккабрей, — хмуро проворчала комендантша.
— Чарли, дорогуша! — вскричала Иоанна.
— Пить? — пробормотал я, оседая в кресло.
— Пить! — рассеянно рявкнула Иоанна. Комендантша подскочила к буфету выпивки и смешала мне напиток с поразительным проворством и довольно-таки чрезмерным количеством содовой. Я отложил «поразительное проворство» в загашник своего сознания, куда складываю то, над чем должен подумать, когда достаточно окрепну. Виски с с. после этого я заложил на хранение в наиболее конфиденциальный сектор Маккабреевой системы и попросил еще.
— Так ты, значит, нашел его, Чарли-дорогуша?
— Да. — В моем мозгу заерзала мысль. — Откуда ты знаешь?
(Я, как вы помните, не телефонировал никому, кроме полковника Блюхера.)
— Просто догадалась, дорогуша. К тому же ты бы так быстро не вернулся, если бы до сих пор его искал, правда?
«Бойко, — горько подумалось мне. — Бойко, бойко». Мне часто думаются такие слова, как «бойко, бойко», после того, что мне сказали женщины; уверен, я в этом не одинок.
— А как ты сам, Чарли? Надеюсь, это не стало для тебя кошмарным переживанием?
— Отнюдь, — горько ответил я. — Изумительная встряска. Хороша, как неделя на взморье. Стимулирует. Освежает. — Я еще чуточку пополоскал горлом.
— Так скорей же расскажи нам об этом, — промурлыкала Иоанна, когда все шумы стихли. Я рассказал ей об этом почти все. От А до, скажем, Щ — выпустив Ъ, вы понимаете.
— И ты, конечно, записал номер прекрасной, новой и свежей десятифунтовой банкноты, Чарли?
— Естественно, — сказал я.
В меня вперились два панических взора.
— Но только, — самодовольно добавил я, — на скрижалях своей памяти.
Атмосферу загрязнили два выхлопа панического женского дыхания. Я вздернул бровь той разновидности, которую вздергивала моя маменька, если приходские священники на заутрене проповедовали сомнительные догматы. Пока я притворялся, что обшариваю закоулки памяти, дамы на меня выжидательно пялились; затем комендантша поняла намек и снова наполнила мой стакан. Серийный номер купюры я преподнес им в подарочной упаковке. Они его записали, после чего комендантша подошла к своему письменному столу и немного поиграла с дурацкими секретными ящичками (послушайте, в бюро довольно ограниченное количество мест, где может таиться секретный ящичек, — спросите любого антиквара) и извлекла тоненькую книжицу. Они сравнили номер, сообщенный мной, с той чепухой, что содержалась в книжице, и на лицах у них напечатлелись злость, суровость и беспокойство — именно в таком порядке: после чего я окончательно утратил терпение и поднялся на ноги. Игры в Секретную Службу скучны, даже когда в них играют мужчины.
— А теперь баиньки, — сказал я. — Устал, изволите ли видеть. Нужно в постельку.
— Нет, Чарли-дорогуша.
— Э?
— Я имею в виду, что тебе надо в Китай, а не в постельку.
Я даже не стал и пытаться переваривать эту белиберду.
— Чушь! — по-мужски вскричал я, вылетая из комнаты и на ходу сметая графин виски. Но далеко я его не умёл — Иоанна призвала меня назад тоном хозяйским и довольно неподобающим молодой жене.
— Тебе в Китае понравится, Чарли.
— Ничего, к дьяволу, подобного — там кинут на меня один взгляд и отправят на политическое перевоспитание в какой-нибудь Хунаньский колхоз. Уж я-то знаю.
— Так ведь нет же, дорогуша, я не имела в виду Красный Китай — пока, во всяком случае. Вообще-то скорее в Макао. Там независимость, или Португалия, или еще что-то — но это, наверное, одно и то же. Знаменитый центр игорного бизнеса, ты его полюбишь.
— Нет, — твердо сказал я.
— Полетишь первым классом на «джамбо». С баром.
— Нет, — сказал я, но она уже понимала, что я слабну.
— Апартаменты в лучшем отеле и толстые субсидии на игру. Скажем, тысяча.
— Долларов или фунтов?
— Фунтов.
— О, очень хорошо. Но сначала мне нужно в постель.
— ОК. Фактически — сладснов.
— Жаль, что не могу пригласить тебя разделить со мною эту брачную лежанку, — чопорно добавил я. — Постель моя — около двух футов шести дюймов в ширину, и в комнате столько электронных жучков, что хватит на эпидемию.
— Ага, — крайне смутно ответила она.
Когда я выступил из душа, энергично растирая Маккабрейское брюшко, Иоанна уже пребывала в означенной 2 6" — постели.
— Я распорядилась отключить жучков, Чарли.
— Оба-на? — по-американски отреагировал я.
— Ага. Я ж типа владею этой малиной, сечешь?
Меня покоробило.
— Не сёк, — надулся в ответ я. — И в этой постели все равно не хватит места двоим.
— На что спорим, чувак?
Места хватило. И я имею это в виду совершенно искренне.
— Я думаю, что в целом мне бы лучше взять с собой Джока, — сказал я позже, когда у нас наступил антракт на подкрепление сил. — В конце концов, три глаза лучше двух, э?
— Нет, Чарли. Он слишком заметен, люди его запомнят, в то время как ты совершенно непримечателен, ты как бы сливаешься с фоном, сечешь?
— Нет, и этого я тоже не сёк, — сухо ответил я, ибо в таких замечаниях всегда прячется жало.
— Да и вообще, дорогуша, он ксенофоб, не так ли? Вероятно, примется колотить всяких людей и привлекать внимание.
— Что ж, очень хорошо, — сказал я. И добавил: «Назад, на галеры», — но, разумеется, не вслух.
Наутро Иоанна отвезла меня в Лондон. Она изумительно водит машину, но пассажирский тормоз я применял энное число раз; все путешествие фактически было для меня одним нескончаемым жомом. Наконец мы невредимыми причалили к Аппер-Брук-стрит, Дабль-Ю-1, по пути остановившись лишь в одном месте, где с вас делают фотографии на паспорт, пока вы ждете.
— Но у меня уже есть паспорт, — заметил я.
— Ну, дорогуша, мне просто кажется, что тебе понравился бы славненький новенький.
Из квартиры она совершила несколько предусмотрительных телефонных звонков всевозможным людям; в результате к исходу дня я стал гордым обладателем билетов первого класса на «Боинг-747» и паспорта гражданина Ватикана со всеми необходимыми визами, выданного на имя бр. Фомы Розенталя, ОИ; род занятий: секретарь курии. Мне вовсе не показалось, что это смешно, о чем я и заявил — раздраженно.