— Надо же! Действует, — злорадно проговорил собеседник. — Ну и какого тебе ощущать себя рабом не только черного бога?
— Перестань, — кое-как совладав с дыханием, обронил Некр. — Это всего лишь тело.
— Ну и мы не в твоей Нави, — напомнил собеседник. — Жаль, повернуть тебя не удалось, но я пока ограничусь малым. Знаешь, почему я оборотил на тебя свой взор?
— Все хранители знаний охочи до чужих секретов.
— Пророчество, — ответил тот так, словно это все объясняло.
— Ты стал верить в подобную глупость?.. — удивился Некр.
— Не всем же быть как ты, меняя собственную судьбу по сто раз на дню и все равно становясь тем, кем стремился изначально.
Некр вскинул бровь, не понимая. Лишь спустя четыре удара сердца смутно припомнил очень давний разговор на руинах капища, оставшегося от невесть кого, ушедшего с тех мест, поросших непроходимыми джунглями. Собеседник тогда сказал, что древние поклонялись смерти и наверняка приносили жертвы. Некра почему-то предположение сильно задело. Он прогулялся по руинам, ни слова не разобрал в вязи чужой письменности, но насмотрелся на фрески. Вернулся и сказал, что здесь лечили, а не убивали.
«Еще хуже, — сказал тогда собеседник. — Значит, шли против высшей воли, карающей людей. Хорошо, что выродились. Это очень нехорошая идея: умалять страх людей перед смертью».
Они тогда сильно повздорили и Некр в сердцах заявил, что, если когда-нибудь и поверит в богов, то точно не в жаждущих храмов и поклонений. Надо же… он сам забыл об этом, а собеседник помнил спустя столько лет.
— И что же тебе нагадали?
— Предрекли! Предупредили! — воскликнул он. — Тот, кто явится темными дорогами из моего прошлого, сумеет… единственный!.. помешать моему величию. Ты последний остался, я даже собственных потомков уничтожил как носителей одной со мной крови, а значит, и частицы предков — тех, кто жили до меня.
— А ты, оказывается, мразь… — обронил Некр.
— Рассказывай про Переход! Знания не бывают лишними. Хоть послушаю.
Некр собирался воспротивиться, однако светлый прямой взгляд не позволил этого. Сознание поплыло, сменившись знакомыми образами, и Некр отправился за ними, как сновидец по тропе Долины грез: все дальше и дальше, почти забыв, где находится, вновь переживая увиденное когда-то.
Глава 23
Пустыня буйно цвела, как случается даже не всякий год, а когда ветры и течения движутся вспять, принося холод туда, где положено быть зною. Иногда поворот затягивался на десятилетия и мог заставить племена сняться с насиженных мест или погибнуть великие цивилизации.
— Не всегда так.
Вир стоял рядом, всматриваясь в горизонт — мальчишка в сравнении с седовласым мужем, а на самом деле дряхлым старцем, вероятно, давно осыпавшимся пылью и испустившим последний вздох, если бы не чудодейственные снадобья, притирания и зелья. Некр иной раз задумывался о том, что его должно бы сильно уязвлять его положение. По всем понятиям людей именно ему следовало зваться учителем, никак не учеником.
Впрочем, ему и раньше были безразличны каноны и скрепы, проросшие в людское сознание ядовитым плющом и отравляющие его с младенчества до последнего дня. За невероятно длинный человеческий век он видел слишком многое и одновременно с этим невыносимо мало. Сегодня он, наверное, впервые по-настоящему понял, насколько коротка жизнь. Даже у него — насыщенная событиями, коих многим хватило бы на несколько десятков.
— Иногда людей гонит с одних мест и заставляет завоевывать другие вовсе не переменчивость погоды. Культ какого-нибудь нового божка требует нести его другим, не всегда желающим склоняться перед невесть кем, а уж ломать свой жизненный уклад — тем паче.
Воздух наполняли сотни ароматов, кружащих голову, Некр пил их, словно молодое вино. Вечер был невероятно упоителен: самый прекрасный за… наверное, вечность.
— И отчего мне кажется, будто речь пойдет вовсе не о жестоких правителях и жрецах, учитель? — съязвил он. — Так себе тема для столь упоительного заката, тебе не кажется?
— А приходится. Или прикажешь услаждать твой слух песнями? — Вир улыбнулся. — — О хранителях знаний. О ком же еще мне вести свои речи? Пусть я уже рассказывал о них, а именно сейчас стоит повторить.
Некр вопросительно приподнял бровь:
— И к чему же ты клонишь?
— К тому, что ты всегда был воином. Ты вернешься, если будет, кого защищать. А главное — от кого.
— Хм…
— Слишком уж ты доволен, я бы даже сказал… благостен.
Некр поморщился. Слово «благостность» прочно связывалось у него голове с такими как «идолы», «поклонение», «храмы», «молельни», «алтари» и прочими не слишком приятными словами и вещами. Некр предпочитал держаться в стороне от всей этой дряни, отнюдь не сплачивающей, а наоборот, разъединяющей людей, а затем сталкивающей лбами, да так, что летят искры.
— Оставь, прошу. Все это неважно. Шелуха на душах людских.
— Идеи правят в явном мире, — наставительно заметил Вир.
— У меня впереди такое, ради чего не жаль жизни! — упрекнул Некр, которому точно не хотелось говорить о наползающей на мир грязи.
— Несомненно, — согласился Вир. — Не покривлю душой, сказав, что жил ты именно ради этого мига: шага в вечность, Перехода. Однако я хочу тешить себя надеждой встать с тобой плечом к плечу.
— Или спина к спине.
— Это уж как получится.
— Посмотрим, — обронил Некр, вглядываясь вперед.
Золоченая колесница коснулась виднокрая, следовало поспешить, если он намеревался заскочить на подножку, ухватить поводья, промчать лабиринтом мира, лежащего по ту сторону Яви. Мгновение или вечность назад Некр переживал инициацию, как все юноши высоких родов, готовящиеся стать мужчинами, и едва не умер. Жрец, впрочем, утверждал будто, наоборот, родился. Будь у Некра выбор, он испытания не проходил бы, как никогда не заходил в храмы дабы преклонить колени и не чтил многочисленных божеств, встреченных на пути, предпочитая верить лишь в себя. Сколько жрецов он видел, кто только не пел ему в уши, отравляя ядом лжи о божественной воле, и не звал братом. Для Некра главенствовала только его воля и так будет всегда. Даже там — за горизонтом!
Закат совсем потух, ночь наступила слишком скоро, но свет впереди не померк. Вир остался в явном мире, не пошел с ним, но Некру и не требовалась поддержка. Тем более, колесница притормозила и явно ждала именно его. Не чувствуя более собственного тела, он сделал шаг, другой. Мгновение и вот он уже… не в колеснице, а верхом, будто дикий скиф, сжимает гриву огненного жеребца невероятной красоты с сапфировыми глазами. В единый миг все стало неважным. Почти. Слова Вира застряли в памяти намертво — от посмертного напутствия не отмахнуться.
Трагедия тех, кто посвящает себя загробному миру — в неопределенности последнего шага. Вначале жить человеком, как можно дольше, не допуская и мысли, чтобы не жить; учиться силе и заклятиям, не имея даже уголька дара — впрок; блуждать по тропам непрекращающихся сомнений; страшиться прихода старости и ждать мига вечности, не будучи уверенным в возвращении. Однако Вир, видно, слишком хорошо узнал того, кого назвал учеником трижды, первые пару раз будучи очень невежливо послан: сначала, практически беззлобно, к Ильапе, затем, более настойчиво, — к Супаю.
«Столь ли хорош оказался тот, кого нынче зовут Некром, для подобной настойчивости или просто задел самолюбие слишком сильно? — подумал он, но мельком. Мысль была неважной, но раздула угли любопытства: — Вир все равно не скажет. Или нет. Придется вернуться, чтобы спросить».
«Возвращаться следует в любом случае, не только из-за непрозвучавшего вопроса, — решил он, — но не оборачиваясь назад, а свершая полный круг».
За великими горами жило племя, зовущее себя детьми великой птицы. Они верили в радугу-змею. По ту сторону океана она же раз за разом убивала родного брата, которого неминуемо возвращала к жизни его невеста-жена-сестра. Кто знает, может, она станет поджидать и его. Оружия Некр не захватил, но в своих силах отбиться не сомневался.
Копыта ударили о землю в последний раз и понесли над пенными волнами. Все выше и выше. Вот уже и не понять. Все еще пена внизу или уже облака. Так ведь можно обогнуть все мировое яйцо… или яблоко — и так, и так можно, в зависимости от того говоришь ли о мире вообще, тверди и водах земных или мирах соседних. Из одного Некр вышел, в другой зашел. Третий же останется для него закрытым. Пусть! И с расколотой надвое душой жить тяжело, а если натрое — еще то противоестество будет, не сдюжит даже он.
Показалось или в небесах действительно легкими колокольчиками и невесомыми перистыми облачками заструился смех: нежный, девичий, от которого сладко заныло в груди? Некр запрокинул голову и действительно разобрал в вышине огненный крестик парящей птицы: Жар-птицы из странных легенд, рассказанных учителем, — преданий чужого народа, рожденных по ту сторону величайшего океана, но по сути повествующих о том же, о чем рассказывала Некру мать.
В уши влился тихий, успокаивающий шепот: не уговаривающий, не соблазняющий, а объясняющий. Если он пожелает повернуть, то непременно сделает это. Если захочет, останется здесь иль вновь родится. В Нави было хорошо, в Явь не хотелось, вот только Вир стремился встать с ним плечом к плечу. Вир посчитал его достойным Рубежа; назвал лучшим из лучших. И, в конце концов, разве не Некр хотел чего-то такого всю жизнь?
Он очень четко понял, что будет служить хозяйке этого смеха и не только ей, но не пожалел об этом. Владыки Нави не хотели ни храмов, ни поклонений, ни сокровищ или жертв. Они стремились сохранять равновесие и просили его о помощи. И Некр принес им клятву, не произнеся при этом ни единого слова.
Не описать как давно, не было ничего, кроме пустоты вечных вод величайшего океана. Однако прилетела утица, снесла яйцо, а его обвил змей, закусив собственный хвост, чтобы даже во время сна не развернуться, выпустив сокровище: грел и охранял, пока не вылупилось, а вместе с ним — все сущее. Некр был этим змеем, и некто до него — тоже, как являлся им один из Владык. Сам он, скинув кожу, явился править по другую сторону явного мира — один из четверых, кому Создатель-утица открыл смысл бытия.