Ю зажмурилась, но не помогало. Она не могла остановить слезы. Как мог кто-то сделать так с любимым? Как мог кто-то так вредить своей семье? Но, конечно, она знала. Она хорошо знала. «Думай об уроках, а не боли». Уроки были важными, боль была только орудием их запоминания. «Думай об уроках». Думай об уроках.
— О, вижу, — сказала тепло Янмей. — Мне жаль.
Ю услышала шорох ткани, Янмей опустилась рядом с ней. Сильные руки обвили ее и притянули ближе. Ю стиснула зубы, зажмурилась и пыталась забыть. Но не удавалось. Дамба ломалась, и ничто не могло помешать правде вытечь. Она не могла даже вспомнить уроки. Она помнила только боль. Она вырвалась из ее горла сдавленным всхлипом, слезы падали, как осенний дождь, ногти впивались в ладони. Боль Янмей была написана на ее коже, и это что-то сломало в Ю. Разбило стены, которые она выстроила вокруг своего прошлого. Это вытащило боль Ю, с которой ей не хватало сил или смелости разобраться. Она поэтому хотела оставить позади Искусство Войны.
Ее бабушка была героем, легендой в книгах по истории Хосы. Она кормила Ю, одевала, укрыла ее. И умерла ради нее. Ее бабушка была героиней, легендой, бабушкой, спасителем, наставницей. И мучительницей. Это началось с пустяка, Ю щипали за ладонь, когда она отвлекалась. Пинали по голени, когда она двигала не ту фигуру. Но время шло, Ю росла и училась, и наказания стали строже. Укол иглой в запястье, когда она проигрывала из-за простого обмана. Неделя без еды, когда она смотрела, как дети играли в деревне.
Ю ожидала боль, боялась ее. Поражение было болью. Потеря была болью. Сколько раз Ю ощущала жжение от пощечины старой рукой, когда она отвлекалась во время игры? Как часто Искусство Войны пыталась выбить сострадание из своей юной протеже? Бабушка всегда была с высокими ожиданиями, и каждый раз, когда Ю не соответствовала им, когда не превосходила, она ощущала боль.
Бабушка Ю видела в ней свою протеже, продолжение своего наследия, но остальная семья видела еще один рот, который кормили. Чужака. Девочку из Нэш, умнее их всех, не умеющую скрыть это. Другие дети задирали ее, толкали, воровали те мелочи, что у нее были: старый шарф мамы, остатки пирожка. Взрослые не были лучше. Они звали ее бабушку семьей, но это не касалось сироты, которую она приняла. Они каждый день напоминали ей, что она не была одной из них. Что ей не было там места. Если она попадалась под ноги, ее отталкивали ногами. Если осмеливалась говорить, когда к ней не обращались, ее били по лицу, чтобы она молчала. Ее бабушка видела это, играла на этом, играла Ю против своей семьи. Ю видела теперь это. Ее бабушка хотела, чтобы Ю полагалась только на себя. Каждый миг проводила с ней и училась быть новым Искусством Войны. Отвлечение было болью. Нужно было сосредоточиться. Друзей, кроме бабушки не было. Как и семьи. Никого. Вообще. Кроме старушки, которая мучила ее столько же, сколько проявляла любовь.
Ю выучила все, чему ее учила бабушка. История, политика, география, религия, экономика, логистику. Все, что ей давала бабушка, надеясь, что это порадует ее. Но этого всегда было мало. И когда она отвлекалась, когда проваливалась, была боль. «Думай об уроках. Боль — орудие, чтобы запомнить». Слова были произнесены с ложной добротой, когда она прижимала клинок к руке Ю, рисовала красные линии на плоти, потому что Ю проиграла в игру, в которой у старушки была жизнь опыта.
Ю научилась обманом заставлять детей биться между собой, чтобы они не трогали ее. Она забирала игрушку у одного, подбрасывала другому, чтобы отвлечь их. Она научилась и отражать гнев взрослых, слушала и смотрела, а потом открывала их тайны, чтобы они оставили ее в покое, воевали между собой. Она научилась выживать. Отодвигать сострадание и относиться к людям, как к фигурам в игре. Она научилась подчинять их. И это было планом бабушки. Продолжить ее наследие. Новое Искусство Войны, закаленная конфликтами и болью. Видела людей как фигуры. Жертвовала ими.
Ю почти забыла боль. Заставила себя забыть. «Думай об уроках». Думай об уроках. Но уроки делали ее холодной, безразличной. Уроки ее бабушки позволили ей убить Стального Принца. Его раны были ужасными, но его можно было спасти. Ю не дала ему шанса. Она убила его и поставила другую фигуру вместо него. Чтобы победить в войне. И это сработало. Но оставило ее ни с чем. Это сделало ее ничем.
Янмей все еще обнимала ее, сильные руки вызывали ощущение безопасности. Защиты. Ю никогда не ощущала себя защищенной, и ее стены рушились. Вся ее боль и подавленные воспоминания раскрывали себя, пока всхлипы сотрясали ее тело. А слезы катились по лицу.
Ю шмыгнула и вытерла рукавом лицо. Слезы остановились. Ее глаза болели, как и все внутри. Она пошевелилась, и Янмей отодвинулась.
— Ты не заслужила этого, — тихо сказала Янмей. — Никто из нас не заслужил. Что бы они ни говорили тебе, это была их боль, и они должны были оставить ее себе. Ты не заслужила этого.
Ю кивнула и сделала глоток чая. Он остыл.
Глава 28
Нацуко мчалась по мраморным коридорам Тяньмэнь, сжав кулаки, шлепая ступнями по камню. Она злилась. Нет, она была в ярости! Она знала, что Бату был опасным, и что он решит поиграть с жизнью Фуюко, но это? Он зашел слишком далеко. Она заставит его заплатить.
— Бату! — завизжала она, распахивая двери тронного зала и входя внутрь. Трон был пустым. — Коварный тиран, покажись!
Она услышала вежливый кашель слева, повернулась и увидела бога войны у стены облаков, окружающих тронный зал. Кусочек облака был убран, и оттуда было видно изумрудные поля травы, лазурную искрящуюся змею реки, тянущуюся по пейзажу, и цветные пятна духов. Он стоял рядом с мольбертом, на нем была картина Рубиновых водопадов, где река текла красная и ниспадала в большую пещеру. В комнате больше никого не было.
— Маленькая Нацуко, — сказал Бату. — Слышал, твой чемпион неплохо справляется.
Нацуко скрипнула зубами, чтобы не плюнуть в него, и подошла к богу. Ей было плевать, был он богом войны или правителем. Она хотела кричать на него. Ранить его. Она схватила картину, сбила мольберт и выбросила картину в брешь в облаках. Она рухнула на траву, и маленький дух в форме гончей с тупым лицом, подбежал и понюхал ее.
Бату тихо смотрел на Нацуко, а потом сказал:
— Ты немного злая.
— Что ты сделал с моим братом? — завизжала Нацуко.
— Ах, это, — Бату повернулся к трону. Брешь в облаках закрылась, и рай уже не было видно. — Не нужно кричать, Нацуко. Мы оба боги. Мы видели, как такое проходит. Может, если ты успокоишься, мы сможем обсудить это. Обещаю, ты захочешь меня услышать.
Он пошел прочь, покачивая бедрами, словно не переживал из-за миров. Нацуко злилась, но знала, что это не поможет. Она не могла одолеть Бату, он был богом войны, сильным даже среди богов. А, как правитель, он держал ее жизнь в своих руках, как жизнь Фуюко. Она пошла за ним, топая, остановилась у возвышения, а он забрался туда и плюхнулся на нефритовый трон с беспечным видом.
— Что ты сделал? — осведомилась она, не дав себе кричать в этот раз. Хотя бы снаружи. Внутри она визжала.
— Я не мог позволить Фуюко найти тебя, — сказал Бату с ужасным спокойствием. — Это было бы нечестно по отношению к другим богам. Мне нужно было, чтобы он оставался на месте, — он отклонился и смотрел на движение облаков над тронным залом. — И я забрал его воспоминания.
— И божественную силу?
— Да, и это, — Бату улыбнулся. — Это было в интересах справедливости, маленькая Нацуко, — его волосатое лицо озарила улыбка. — Думаю, тебя злит то, что ты знаешь, как много он потерял, но не можешь ничего вернуть.
Некоторые вещи не терялись, а пропадали. Их нельзя было вернуть. Даже ее сила не могла их вернуть. Но некоторые вещи не были потерянными. Их брали в заложники.
— Почему ты хочешь править, маленькая Нацуко? — спросил Бату. — Ты знаешь, что это значит? Знаешь, что в этом таится. Нужно следить за всем. Нет времени даже на чай.
— Чтобы избавиться от тебя, — прорычала Нацуко. — Изменить все.
Бату рассмеялся.
— Избавиться от меня? Думаешь, что-то изменится, если ты будешь править?
— Война вызывает больше всего упущенных возможностей, — твердо сказала Нацуко.
— Ты винишь меня в этом? Как нагло. Я всегда знал, что ты была идеалистом, но, может, маленькая Нацуко, ты не понимаешь свою природу? — он рассмеялся животом, звук разнесся по тронному залу, как гром. — При твоем правлении будет еще больше упущенных шансов, — он склонился и зарычал. — Смертные будут страдать, все теряя, вещи будут пропадать под их глупыми носами. Мы не определяем свою силу. Она определяет нас. Наше существование требует этого. Ты вызовешь то, что хочешь исправить, — он отклонился на троне и лениво махнул ладонью. — Потому я устроил так много войн.
— Ты любишь войну! — рявкнула Нацуко. — Ты обожаешь кровопролитие, и как смертные, поклоняясь тебе, собирают горы трупов у твоих ног.
Бату усмехнулся.
— Да. Но это не означает, что это все моя вина. Я пробовал мир. Я пытался принести его империям. Я шептал на уши, создавал все знаки. Помнишь, маленькая Нацуко? Я даже отправил тебя на задание.
Нацуко хорошо это помнила.
— Ты заставил меня забрать мечи у воинов во всем мире. Они не знали, как пропали семейные сокровища.
— И что случилось? В Хосе начался самый кровавый период после вторжения Кохрана. Император Десяти Королей начал войны объединения, решив, пока мирно, собрать всю Хосу под своим правлением. Ипия расколола империю надвое. Две королевские семьи воевали за Змеиный трон. Морской народ занял спокойные воды не ради рыбалки, а чтобы приплыть в Нэш и нападать на берег. А кохранцы в спокойное время придумали новые орудия войны, вернули старые, которые стоило оставить мертвыми. Я пробовал установить мир, маленькая Нацуко, но я — бог войны. Я — тянцзюн. И небеса и землю определяет этот трон, — он ударил кулаком по подлокотнику. — Я пробовал мир, а это привело к войне. Так почему не принять это?