– Поехали, – грубо сказал он.
– К-куда?
– К тебе.
– Зачем?
– Затем, – исчерпывающе объяснил он, но потом снисходительно добавил: – Вдруг ты под матрацем деньги хранишь. Показывай дорогу.
Практически всю дорогу мы ехали молча. Я ограничивалась подсказками вроде «поворот направо». Он хмуро кивал, иногда смотрел на меня хищным акульим взглядом, но молчал. По радио крутили какую-то муть, иногда прерываемую фальшиво-бодрыми голосами диджеев. Угрюмо уставившись в снежную круговерть, я отрешенно думала о чем-то постороннем, пока вдруг знакомый женский голос, печальный в своем томном одиночестве, не запел песню, которую я не слышала прежде.
Je marche vers les ténèbres
Vers l’horizon funeste
Mais la vie qui m’entoure et me baigne
Me dit quand même ça vaut la peine
Et qui peut se mouvoir
Dans ce convoi de larmes
Je te dedie ma mort
Et je saigne, saigne encore
Mais…
Я иду к темному фронту,
К гибельному горизонту…
Но жизнь, что окружает и купает в воле,
Все ж мне говорит, что это стоит боли…
И тот, что может двигаться всерьез
В этом конвое слез…
Я тебе о своей смерти петь готова…
Я истекаю кровью, истекаю снова…
Но…
Вырванная из подсознания, я вдруг ощутила звериную ненависть к человеку, сидящему рядом с непроницаемым видом, словно он вовсе не желал мне ничего дурного. И впервые за столько лет я почувствовала невероятное желание отомстить, взорвавшееся во мне огненным шаром.
– Что смотришь? – негромко спросил он.
– Ничего, – буркнула я.
– Да ладно, – усмехнулся он краешком губ. – Небось жалеешь, что меня там не хлопнули?
Ответ готов был сорваться с губ, но я благоразумно промолчала. Впрочем, Змей, быстро взглянув на меня, понял все без слов и снова усмехнулся так, что я поежилась.
Очутившись в квартире, я вопреки всему почувствовала себя в большей безопасности. Змей, бесцеремонно оттолкнув меня в сторону, ввалился в гостиную и застыл, разглядывая меблировку. Обстановка моей квартиры явно показалась ему достаточно спартанской. В гостиной, где стояли купленные в ИКЕА диван, плательный шкафчик, комодик с недорогим телевизором, отнюдь не витал дух роскоши. Напротив, мебель демонстрировала лейбл, на котором вызывающе светилась надпись «дешево и сердито». Змей открыл шкаф, покопался в комоде и, явно недовольный увиденным, направился в спальню. Обнаруженное там его тоже не порадовало. Сиротливо прислоненный к стене надувной матрасик был здесь единственным предметом обстановки.
– Это что? – спросил Змей, обводя пальцем скудный интерьер. Прямо над головой у него одиноко светилась, бросая блики на его лысину, лампочка на длинном шнуре, лишенная мало-мальского абажура.
– Что тебя удивляет? – раздраженно спросила я. – Мой вынужденный аскетизм?
– Ты что, реально профукала пять миллионов долларов? – удивленно спросил он.
Я закатила глаза.
– Вы идиоты, – констатировала я. – Сто раз говорила вам, что ничего не брала.
– Но… Ты же скрылась… тебя столько народа искали… Это невозможно без денег…
– Помнишь момент, когда я уходила? – прервала я. – У меня были деньги. Примерно триста тысяч долларов. Эти деньги муж выручил от продажи бизнеса, машины, плюс наши сбережения. На эти средства я и жила все время.
– Чего же тогда ты вернулась? – вкрадчиво спросил Змей.
– Деньги кончились, вот и вернулась, – устало ответила я. – Скрываться, знаешь ли, удовольствие дорогое, особенно за границей. Я же все-таки не преступница, опыта в таких делах у меня нет. Да и нервов не хватит вздрагивать при виде каждого ажана.
– Значит, деньги кончились, и ты вернулась? – со странной интонацией повторил Змей.
– Ну а зачем, по-твоему, я на работу устроилась, имея в загашнике пять миллионов долларов?
– Кто тебя знает? – вздохнул Змей и уселся рядом на диван. – М-да, Алиса Геннадьевна, запутала ты меня совсем. Серьезно, что ли, у Левиных случайно оказалась? И никакого отношения к их делам не имеешь?
– Я даже не знаю, чем они занимаются. И, честно говоря, не хочу знать.
Змей прищурился.
– И не имеешь представления, почему в Андрея стреляли? – недоверчиво спросил он. – Прямо вот никакого представления? И козырей никаких в рукавах не прячешь?
Кое-какие карты я все-таки в рукавах прятала, вот только помогать Змею не было ни малейшего желания. К тому же подслушанная мною беседа вообще могла не иметь никакого отношения к делу. Потому я пожала плечами и не ответила.
– Ладно, – резко сказал Змей и хлопнул себя ладонями по коленям. – Поехали к Левиным, на месте разберемся.
– Может, без меня?
– Давай-давай, двигай ножками, – возразил он и, увидев, что я не двигаюсь с места, резко добавил: – Пинка для скорости дать?
– Можно, я хотя бы переоденусь? – попросила я. – Холодно же…
Тут он впервые посмотрел на мои туфли и милостиво кивнул. Я вытащила из шкафа свитер, джинсы, носки и обернулась.
– Выйди, пожалуйста.
– Еще чего, – осклабился он. – Выйду, а у тебя ледоруб в шкафу. Грохнешь меня, как Троцкого.
– Нет у меня ледоруба. Выйди, я прошу.
– Сказал – нет. Переодевайся при мне.
Я стиснула зубы от злости и, повернувшись к нему спиной, медленно стянула платье, под которым, кроме трусиков и чулок, ничего не было. Припомнив его слова, я пожалела, что не обзавелась ледорубом. Так бы и тюкнула по темечку…
Я сняла один чулок, сползший с ноги, как змеиная кожа, и стала стаскивать второй. Потеряв на миг равновесие, покачнулась, неловко взмахнула руками. А когда подняла взгляд, увидела в отражении зеркала Змея, бесшумно подкравшегося ко мне сзади. Его грубые руки схватили меня за грудь и с силой потянули к себе.
– Что… – прохрипела я, но Змей не дал договорить. Дальнейшее напоминало кошмар. Я вырывалась, кричала и пыталась впиться ногтями в его глаза, но все было тщетно. Смирившись с рывками его мускулистого тела, я беззвучно рыдала, мечтая, чтобы все кончилось как можно скорее.
Я очнулась в ванной, под струями воды, жалкая, истерзанная, напуганная. Тело болело, словно перемолотое в мясорубке. Скула, куда ударил Змей, противно ныла. Я остервенело терла себя мочалкой, желая избавиться от его запаха, резкого и мускусного. Вода все лилась и лилась, а в голове вертелась недавно услышанная песня, за которую я цеплялась, как утопающий за соломинку.
Je tombe en défaillance
Vienne ma délivrance
Me dis quand même qu’au fond de ma peine
Survit coeur couleur vermeille…
Я падаю в обморок, в забвение…
Приходит мое отречение…
Но говорю, что в глубине наказания опасного
Выживает цветное сердце ярко-красное…
И хотя в это не поверил бы никто, даже я сама, но лежа по горло в ванне, цепляясь за что-то столь обыденное, как вода, музыка и боль, я поняла, что победила, несмотря ни на что.
Медленно, словно старуха, я выползла из ванны, истекая каплями воды, как кровью. Волосы были мокрыми и падали на лицо тяжелой, потемневшей сетью. В ванной не было никакой одежды, пришлось завернуться в полотенце, слишком короткое для такой миссии. За окном занимался рассвет.
Как там говорила киношная Наденька? Новогодняя ночь кончилась. А значит, все вернется на круги своя? Так? Или не так?
Не так.
Змей стоял в коридоре и грыз яблоко, не удосужившись толком одеться. На нем были лишь брюки. Заросший волосами живот, слегка раздавшийся, пересекал уродливый шрам. Когда я наткнулась взглядом на его рваные края, меня замутило. Обойдя Змея, как неодушевленный предмет, я, стискивая полотенце-тогу, пошла в комнату.
Мои вещи лежали на полу. Джинсы, майка, свитер. Рядом разорванные трусики. Как хорошо, что мокрые волосы падают на глаза.
Я знала, что он смотрит. Чувствуя его взгляд кожей, я подняла джинсы и майку, сбросила полотенце и стала одеваться. В конце концов, когда-то я была актрисой. Сколько раз мне приходилось раздеваться и одеваться рядом с мужчинами? Не сосчитать…
Горловина майки скользнула по мокрым волосам. Я поискала бы бюстгальтер, но на это не было времени. В голове мелькнул отрывок забытой роли, где я играла несчастную сумасшедшую девушку, потерявшую самых близких людей.
…Я подарила бы вам фиалки, но все они завяли, когда умер мой отец. Говорят, он умер хорошо…
Свитер. Слой за слоем. Я – куколка. Когда все закончится, стану бабочкой и улечу далеко-далеко. Я слышала, что есть бабочки, которые, подобно птицам, летят в теплые края. Москва – ошибка. В следующий раз я полечу туда, где всегда светит солнце.
– Успокоилась? – насмешливо спрашивает Змей, но в его голосе нет прежней уверенности.
Я не отвечаю, включаю фен и сушу волосы, обыденное действие, совершаемое почти ежедневно.
Не дождавшись ответа, он уходит. Дверь ванной хлопает. Неужели он решил принять душ? Логичное действие после занятий любовью, но мы не любовники. Я закрываю глаза и жду. Я слышу журчание, а потом унитаз рычит, смывая мочу. Фен мурлычет над ухом сытым ласковым тигром. Когда я ловлю свой взгляд в зеркале, мне на мгновение становится страшно.
Змей выходит из ванной, не спеша надевает рубашку, чертыхается, потому что на ней отсутствует половина пуговиц, натягивает пиджак. Горящая на потолке лампочка отражается в его лысине. Я слежу за его движениями и понимаю, что он не хочет встречаться со мной взглядом.
– Как тебя зовут? – хриплым голосом спрашиваю я.
Он вздрагивает, чуть заметно, но все же…
– Не твое дело. Если ты готова – пошли.
Я выключаю фен и поднимаюсь с пуфика. Не глядя, он подает мне шубу и лишь потом, спохватившись, небрежно швыряет ее мне на руки, не помогая одеться. Я молча надеваю шубу, натягиваю сапоги, беру сумку. Змей открывает дверь и пропускает меня вперед, отнимает ключи и запирает двери. Кабина лифта мчится откуда-то сверху, громыхая, словно вертикальный поезд. Ее двери открываются, и мы заходим внутрь. Змей нажимает кнопку первого этажа и возвращает мне ключи.