— Так точно, полковник, — говорю.
— А теперь, — продолжает он, — я возведу тебя в ранг «специального помощника по секретным операциям». Но ты ни под каким видом не должен этого разглашать. Ясно?
— Так точно, полковник, — говорю.
— Слушай меня, Гамп, — не унимаеца полковник Норт, хотя мы уже входим в Белый дом, — нам предстоит увидеть президента Соединенных Штатов, так что веди себя безупречно… уяснил?
— Да я, — говорю, — его и раньше видал.
— Когда это? В телевизоре или где?
— Нет, прямо тут… лет восемь назад или десять даже.
— Ну, допустим, только теперь у нас новый президент. С этим ты еще не встречался… Он, кстати, слышит неважно, ты отвечай погромче, если он к тебе обратится. Кстати сказать, — добавляет полковник Норт, — он и слушает неважно.
Входим мы в такую акруглую комнату, где раньше заседал президент, и дествительно: там находица не первый и не второй из моих знакомых президентов, а совершенно другой, постарше. Добродушный господин, румяный, с виду — толи отставной ковбой, толи артист.
— Рад знакомству, мистер Гамп, — говорит президент. — Полковник Норт рассказывал, что вы — кавалер Почетного ордена конгресса.
— Так точно, сэр.
— И за какие же заслуги вас представили к награде?
— За резвость.
— Как-как, за трезвость? — переспрашивает президент.
— Он хотел сказать, что быстро бегает, — встрявает полковник Норт, — однако умолчал, что при этом вынес из-под огня пятерых или шестерых раненых.
— А вы, полковник, в своем репертуаре, — пеняет на него президент, — никому не даете слова сказать.
— Виноват, сэр, — говорит полковник. — Я просто внес ясность. Чтобы представить события в истинном свете.
— Положитесь на меня, — настаевает президент. — Это не ваша обязанность, а моя. Кстати, полковник Норт, не мог ли я видеть вас раньше?
На конец разговор зашел о деле. У стенки стоял телик: перед нашим приходом президент смотрел телеигру «Концентрация».
— Выключите эту муть, полковник, — просит президент. — Она не дает мне сосредоточиться.
— Слушаюсь, сэр, — отвечает полковник. — Я лично предпочитаю «Угадай цену».
— В прошлый раз, — встряваю я, — президент посматривал «По правде говоря». Давно это было.
— Я к той программе более чем равнодушен, — сообщает полковник Норт.
— Хватит, — окорачивает его президент, — нам недосуг болтать про какие-то телешоу. Говори: что у тебя на уме, Олли?
— Да этот паразит, иранский аятолла, — отвечает полковник. — Хотелось бы выманить у него деньжат и заодно вернуть наших заложников, а параллельно задать жару негодяям-коммунистам в Центральной Америке. Это план века, господин президент!
— Неужели? И как ты собираешься все это провернуть, Олли?
— Тактично и дипломатично, — обьесняет полковник. — Мой план предусматривает…
На протяжение несколько часов полковник излогал президенту свой замысел. Пару раз президент начинал клевать носом, так что полковнику приходилось останавливаца и его будировать: доставать из кармана мундира спецально припасенное перышко и щекотать президенту нос. Я не особо вслушивался в расказ полковника, посколько в нем, типо, все было завязано на каких-то прежних делах, а имена звучали такие, что язык сломаешь. К концу его доклада у меня ясности не прибавилось, а у президента, кажись, наоборот.
— Да, Олли, все твои выкладки звучат, на мой взгляд, убедительно, однако позволь спросить: при чем тут иранский аятолла? — уточняет президент.
— Простите? — осекся полковник. — Ну как же, аятолла стоит в центре моего плана! Это же очевидно: оружие — в обмен на наших заложников! А потом те самые деньги, которые мы получим за поставки вооружения, пойдут этим герильяс в джунгли Никарагуа, на поддержку контрас! Ведь ловко придумано, господин президент!
Я лично не очень понял, у кого с кем контры и где эта Некорагуя, но, заговорив о джунглях и гориллах, мне вспомнился оран-мутан Сью.
Бедолага Сью.
— Знаешь, по мне, что-то здесь нечисто, — говорит президент, — но раз ты так считаешь, Олли… Только запомни: в открытую — никаких серьезных вооружений в обмен на заложников… надеюсь, это понятно?
— Вы станете великим американским героем, сэр, — уверяет полковник.
— Я одного не могу взять в толк, — говорит президент. — Какая роль отводится при этом мистеру Гампу?
— Видите ли, господин президент, — отвечает полковник, — по моему мнению, у Америки два злейших врага: косность и апатия, а рядовой Гамп — живое подтверждение тому, что их можно победить. Он для нас весьма ценный кадр.
Президент как-то озадачился и повернулся ко мне:
— О чем это он? Какие кости, какие симпатии?
— Я и сам не понял, — говорю. — Мое дело маленькое.
Почесав голову, президент пошел и снова включил телик.
— Уж не знаю, — говорит, — каковы твои планы, Олли, но в данный момент я должен посмотреть «Угадай цену».
— Да, это отличное шоу, господин президент.
— Мое любимое было — «Королева на сутки», но его больше не показывают, — посетовал президент и как-то заскучал.
— Доверьтесь нам с рядовым Гампом, господин президент. Уверяю, мы покроем славой и лично вас, и этот кабинет.
Но президент, похоже, не слушал. Он смотрел «Угадай цену».
Короче, на обратном пути в парк Лафает я поделился с полковником Нортом своими тревогами на счет летенанта Дэна и Ванды: нельзя же их вот так бросить. А у полковника уже план созрел касательно Дэна: типо, определить его «под набледение» в госпиталь «Уолтера Рида». Полковник сказал — полковник сделал: подкатила «скорая» и умчала летенанта Дэна.
А Ванду, говорит полковник Норт, временно разместим в Нацианальном зоопарке.
— Она будет числиться как «экспонат Б», — говорит он, — запомни на тот случай, если нас посадят.
— А за что, — спрашиваю, — нас могут посадить?
— От тюрьмы да от сумы не зарекайся, — говорит полковник.
Сказал я полковнику и о том, что перед командировкой на другой конец света мне по зарез нужно повидаца с Форрестом-младшим, и получил совет воспользоваца президенцким самолетом, так как, по выражению полковника, «этот рохля» сам в ближающее время никуда лететь не собираеца.
Прибыть в Мобайл президенцким самолетом или обычным рейсом — это две большие разницы. В аэропорт пригнали духовой оркестр, подали для меня лимузин, и я подкатил к дому миссис Каррен на глазах у огроменной толпы, которая заполонила весь ее двор. Выходит мне на встречу миссис Каррен, а Форрест-младший, вижу, прячеца за раздвижными дверями, затянутыми антикомариной сеткой, кабудто не желает меня видеть. Вошли мы в дом, и я понял, что так оно и есть.
— Я тебе говорил, — спрашивает он с места в курьер, — что нужно как минимум дважды в сутки проверять клапан давления?
— Ну да, — подтвердил я. — И был, конечно, прав.
— Кто бы сомневался. Мы могли стать миллионерами. А теперь, наверно, разорились. И все из-за тебя.
— Близко к тому, сын, — признал я.
— Не говори мне «сын». Никогда. Я тебе не сын.
— Да я только хотел…
— Мне дела нет, хотел ты или не хотел. Зайти проверить клапан: что может быть проще? А теперь полюбуйся, что ты наделал.
— Форрест, малыш, я и сам пережеваю, но этим ничего не исправишь. Что было, то прошло, меня другие дела ждут.
— Какие — армейские? Не зря же ты в военной форме явился.
— Да, типо того. Я ведь воевал, как тебе извесно.
— Только с твоих слов.
— И должен выполнить одно поручение полковника Норта. Он обратился не к кому попало, а ко мне — значит, ничего не попишешь, надо соглашаца.
— Как я понимаю, выбора у тебя нет: все остальное ты уже испоганил.
Повернулся ко мне спиной и, гляжу, поднял кулачок — глаза утирает. Очень больно мне было такое видеть: якобо он меня стыдица. И, как я понимаю, не зря, посколько на сей раз облажался я капитально.
— А какая судьба, — спрашивает, — постигла Ванду? Не иначе как ты ее продал на мясо.
— Скажешь тоже! Она прожевает в Вашингтоне, в Нацианальном зоопарке.
— То есть выставлена на посмеяние всему свету, да?
— Да нет же. Благодаря полковника, она будет там на особом положении.
— Ну-ну, — говорит он. — Могу себе представить.
Вот так мы и поговорили. Малыш Форрест был, мягко говоря, не рад моему приезду, а я и вовсе пал духом. И только одно в самую последнюю минуту меня не много утешило.
— А кстати, — спросил Форрест, когда я уже стоял в дверях, — на что это было похоже, когда говнохранилище взорвалось?
— Видок был — будьте-нате, — ответил я.
— Да уж, — говорит, — представляю.
Тут мне показалось, хотя точно не скажу, что на лице у него промелькнуло подобье улыбки.
И отправились мы в Иран.
Прибыли в какой-то мегаполюс: поверх зданий тут и там красуюца такие набалдажники, как, типо, репки хвостами кверху, мужики смотрят гроздно, обрядившись в черные халаты и в шапки на подобие корзин.
А того, что с виду самый суровый, звали, как выеснилось, Аятолай.
Глядит зверем, хмурица — я бы по доброй воле нипочем с таким знакомство не свел.
Полковник Норт мне шепчет:
— Не забывай, Гамп: тактично и дипломатично. Остальное не важно!
Протягивает он пять, чтобы с Аятолаем поздороваца, а тот сложил руки, полковника глазами сверлит и помалкивает.
Оборачиваясь ко мне, полковник Норт цедит:
— Вот скотина. Что он себе позволяет: впервые в жизни кто-то отказался пожать мне руку.
За спиной у Аятолая стоят два тела хранителя, вроде как в мешковатых подгузниках, с саблями на боку, и один говорит:
— Не называйте Источник Подражания «скотиной». Он может догадаца, что это значит, и прикажет отрубить вам головы.
И сдаеца мне, это не пустая угроза.
Короче, решил я, так сказать, растопить лед и спрашиваю этого Аятолая: почему, дескать, он так гневаеца, хмурица и злица?
— Да потому, — отвечает он, — что я трицать лет пытаюсь возглавить Всемирный совет церквей, но мерзавцы-безбожники даже б