лизко меня не подпускают!
И еще добавил: кто на свете более предан церкви, нежели Аятолай?
— Стоит ли из-за этого парица? — говорю ему, а он такой: я, дескать, человек достойный и обсирать себя не позволю, а эти говнюки, которые засели в Совете церквей, — они вобще кто такие? Я, говорит, не какое-нибудь фуфло, я — Аятолай Ирана, заруби себе на носу, тупица.
— Одну минуточку! — возмутился полковник Норт. — Мой сопровождающий, Форрест, допустим, умом не блещет, но это не дает вам права его оскорблять.
А этот продолжает: Аятолаю, мол, никто не указ, он делает что хочет, а если тебе это не нравица, поцелуй меня в зад.
— Я, между прочим, полковник морской пехоты и зады целовать не обучен.
Тут Аятолай хлопает себя по ляшкам и разрожаеца гоготом.
— Неплохо, полковник, очень даже неплохо. Надеюсь, мы с вами столкуемся.
Тогда полковник Норт кой-как приступил к обьеснению своей миссии.
— Видите ли, — говорит, — ваши люди в Ливане захватили группу наших людей в качестве заложников, чем поставили в затруднительное положение президента Соединенных Штатов.
— Есть такое дело, — подтверждает Аятолай. — Так вы слетайте в Ливан да вызволите своих.
— Это не так-то просто, — отвечает полковник.
Аятолай только хмыкнул:
— Неужели? Ну-ка, поподробнее. К вашему сведенью, в деле взятия заложников я кое-что смыслю. Припомните, что случилось, когда сюда прилетел ваш скудоумный президент и стал собачица по поводу нашего захвата заложников. Как же его фамилия?..
— Замнем, у нас теперь другой, — говорит полковник.
— Я в курсе! — Аятолай снова гогочет, по ляшкам себя хлопает.
— Шутки в сторону, — говорит полковник, — давайте ближе к делу. Вы же знаете: время — деньги.
— Для верховного правителя Ирана время — ничто, — отвечает он, взмывая руки ладонями к верху, и тут один тела хранитель в мешковатом подгузнике и с саблей на боку дважды бьет в огроменный гонг, прямо как миссис Хоупвелл из «Коки-колы» у себя в массажном зале. — И кстате, о времени, — продолжает Аятолай, — сейчас у нас обеденное время. Вы, уважаемые, чем-нибудь подкрепились?
— Нет, сэр, — вякнул я, но полковник с отвращением покосился в мою сторону.
— Что ж, — восклицает Аятолай, — будем пировать!
При этих словах в зал вбежала сотенная «А»-рабская толпа, неся блюда и подносы разного дерьма — я в жизни такой нелепой жратвы не видал. Горы колбасок, завернутых в капусные листья, и, вроде, какие-то окорока с олифками, и тут же фрукты, и, кажись, творог, и незнамо что. Поставили все это к нашим ногам, на большой персицкий ковер, сами оцтупили на зад и руки на груди сложили.
— Ну, мистер Гамп, — спрашивает Аятолай, — чего отведаете?
— Может, будьтеброд с ветчиной? — решился я.
— Отец наш небесный! — вскричал Аятолай. — Не произносите здесь таких слов! Наш народ вот уже три тысячелетия не употребляет в пищу поганой ветчины! — Руками машет, посмурнел хуже прежнего.
Полковник Норт не по децки на меня разозлился, а я краем глаза вижу, как оба тела хранителя в мешковатых подгузниках по тихому вынимают из ножен сабли. Собразил я, что ляпнул не то, и говорю:
— Ну, давайте тогда, что ли, олифки — штучек несколько.
Один «А»-раб накладывает мне на тарелку олифки, а у меня такая мысль: может, оно и к лутшему — на ферме я свинины наелся на всю оставшую жизнь.
Короче, наложив полковнику какой-то жратвы, есть он стал прямо руками, да еще ахает и причмокивает: какая, дескать, вкустнота, а я олифки взял и разом в рот отправил. Аятолай тем временем откуда-то достал вилку и обедает как человек, причем еще брови подымает — удевляеца на нас с полковником. Когда мы поели, «А»-рабские прислужники забрали у нас тарелки, и полковник снова попытался преступить к делу.
— Поймите, — говорит, — у нас в распоряжении достаточно ракет, чтобы уничтожить половину христианского мира. Если желаете, чтобы мы с вами поделились, то пообещайте, что заставите этих ливанских дуроломов отпустить наших парней. Договорились?
— Верховный правитель Ирана не договаривается с Большим Шайтаном, — говорит Аятолай.
— Неужели? — удевляеца полковник. — А что ж вы тогда собственные ракеты не производите?
— Нам не до сук, — заевляет Аятолай. — Все наше время занято молитвами.
— Ах да, — спохватился полковник. — Тогда почему бы вам не вымолить себе пару-тройку ракет?
Аятолай только мрачнеет, а до меня дошло, что полковник «тактично и дипломатично» загнал нас в угол. И решил я разредить обстановку не большой шуткой юмора.
— Извините, пожалуста, господин Аятолай, — начинаю, — вы знаете анегдот про пьяного водителя, которого тормознули на улице с одно-сторонним движением?
— Нет.
— Так вот, полицейский возмущаеца: «Разве вы не видели эти стрелки?» А пьяный ему: «Стрелы? Я даже индейцев не видел».
— Прикуси язык, Гамп… — зашипел полковник, — и тут Аятолай как заржот, руками себя по ляшкам хлопает, ногами топочет.
— Да, Гамп, у вас отменное чуство юмора! Пойдемте-ка, прогуляемся вдвоем по моему саду, а?
Ну, мы и пошли. С порога я обернулся и вижу: полковник Норт прирос к месту, и челюсть у него отвисла ниже подбородка.
— Знаете, мистер Гамп, — начал Аятолай, когда мы вышли на воздух, — не нравица мне этот ваш полковник Норт. Дипломатия у него слишком скользкая; не иначе как он вознамерился обвести меня вокруг пальца.
— Да нет, — говорю, — я бы так не сказал. Мне наоборот кажеца, что человек он правдивый.
— Так или иначе, мне некода выслушивать его бубнеж. Сейчас опять близица время намаза. Скажите, что вы думаете относительно его предложения о поставках оружия в обмен на заложников?
— Меня, — говорю, — в подробности не просвещали, ну, то есть, чесная это сделка или как. Но сдаеца мне, обмана тут нет. Президенту, вроде, тоже так показалось. Но, повторюсь, в этой области я не знаток.
— А в какой области вы знаток, мистер Гамп?
— Да как сказать: до этой командировки я свиней разводил.
— Отец наш небесный, — бормочет Аятолай, сцепляя пальцы, и воздевает глаза к небу. — Аллах послал мне свиновода.
— Однако из начально, — уточняю, — я все же военный.
— Ну, это еще куда ни шло. Тогда, с вашей точки зрения, помогут ли мне обещанные ракеты в войне против неверных в Ираке?
— Да бес его знает.
— Вот. Приятно слышать такой ответ. Не то что скользкий торг вашего полковника Норта. Возвращайтесь к своим и передайте, что мы договорились. Оружие в обмен на заложников.
— Значит, вы добьетесь их освобождения?
— Обещать, естественно, не могу. Эти ливанцы — банда маньяков. Но мы постараемся…. А вы, в свою очередь, проследите, чтобы ракеты были доставлены сюда без промедления.
На том и порешили. Отругав меня за нарушения дипломатии, полковник Норт возрадовался, как, образно говоря, хряк в луже.
— Силы небесные, Гамп, — сказал он мне в самолете на обратном пути, — это же небывалый успех! Мы наконец-то облапошили этого старого хрена: теперь наши заложники вернутся домой в обмен на никчемное рухло, к которому, например, норвежская армия не знает, с какой стороны подойти. Сказочная удача!
Всю дорогу, в плоть до приземленья, полковник себя расхваливал за блеск ума. А я подумал, что и сам мог бы утвердица на этом дипломатическом подприще, чтобы отсылать какие-никакие срецтва малышу Форресту. Но оказалось, не судьба.
Очень скоро в Вашингтоне на мою голову разверзлись хлебы небесные.
Но я все же кое-что успел. Перво-наперво поехал в госпиталь «Уолтера Рида», и, как обещал полковник Норт, нашел там на койке летенанта Дэна. Причем выглядя куда лутше, чем перед нашим раставаньем.
— Где тебя носит, чучело? — спрашивает Дэн.
— Я, — говорю, — летал в сверх секретную командировку.
— Неужели? И куда, интересно?
— В Иран.
— С какой целью?
— Потолковать с Аятолаем.
— А зачем толковать с этим гадом?
— Чтоб договорица на счет обмена заложников на оружие.
— Не врешь?
— Нет, чесно.
— А оружие какое?
— Рухло какое-то: ржавые ракеты.
— А заложники кто?
— Да эти, в Ливане.
— И как, удалось договориться?
— Типо того.
— Что значит «типо того»?
— Ну, подогнали мы Аятолаю ракеты.
— И заложники уже на свободе?
— Пока нет.
— Ясное дело: никто их не отпустит, мудило! А ты не только выболтал мне, штатскому, всю эту сверхсекретную хрень, чем подвел себя под расстрел, но и показал, что из тебя снова дурака сделали! Да, Форрест, у тебя точно мозги из говна.
После такого обмена любезностями усадил я Дэна в креслокаталку и повез в кофетерию — мороженным угостить. Посколько устриц в госпитале не поддавали, любимым лакомством Дэна стало мороженное. Тем более, как он сказал, мороженное для зубов хорошо: жевать не надо. Вобщем, вспомнилось мне, как в детстве я по суботам сидел на заднем крыльце, взбивая наше домашнее мороженное, и мама всегда разрешала мне облизывать лопости взбивалки, когда мороженное уже охолождалось, но еще было мягкое и нежное.
— Как по-твоему, что с нами со всеми будет, Дэн?
— Откуда такой дурацкий вопрос?
— Сам не знаю. Просто в голову пришло.
— Как бы не так… Тебя снова на умствования потянуло, хотя это явно не твой конек.
— Да, наверно, типо того. Я что хочу сказать: дочего бы я не докоснулся, все в дерьмо превращаеца. Ни на одном подприще долго удержаца не могу: по началу кабудто все идет хорошо, а потом раз заразом лажаю. Да к тому же тоскую по маме, по Дженни, по Буббе, по всем нашим. А теперь еще на мне Форрест-младший. Слушай, я понимаю, что мозгов у меня — кот накакал, но почему люди сплош и рядом поступают со мной по скоцки? Если что у меня и получаеца, так только во сне. Скажи: будет ли этому конец?
— Вряд ли, — отвечает Дэн. — Так жизнь устроена. Мы с тобой не особо удачливы, а судьбу не обманешь. Я-то не парюсь на счет будущего: мне и так понятно, что на этой земле я временный гость и вскоре уйду без сожаленья.