— Мистер Гамп, — начинает Айвен Бозоски, — хочу представить вам моего знакомого.
Худосчавый встает, пожемает мне руку.
Зовут его Майк Маллиген.
Майк Маллиген, кажись, брокер, с которым ведет дела мистер Бозоски. Занимаеца, по собственному выражению, «мусорными облигадциями», хотя кому нужно в мусоре копаца — это выше моего понимания. Однако же впечетление такое, что Майк Маллиген — важная шишка.
Эти двое промеж собой побеседовали, а затем и меня подключили к переговорам.
— Вам, мистер Гамп, — говорит Айвен Бозоски, — будет время от времени звонить Майк и называть какую-нибудь фирму, а ваше дело — записывать названия. Он каждое продиктует по слогам, чтобы вы не наделали ошибок. Записали очередное название — тут же сообщайте мисс Хаджинс: она знает, что делать дальше.
— Вот как? — говорю. — А это зачем?
— Меньше знаешь — крепче спишь, Гамп, — отвечает Айвен. — Мы с мистером Маллигеном изредка оказываем друг другу различные услуги. Делимся всякими секретами, понимаете меня?
И с этими словами много значительно подмигнул. Мне далеко не все пришлось по нутру, и я уже раскрыл рот, чтоб об этом заевить, но тут Айвен меня огарошил:
— Соображения у меня такие, Гамп: вы должны получать достойную зарплату. Ведь вам еще предстоит дать образование сыну, создать себе подушку безопасности. Ну, скажем, двести пятьдесят тысяч в год устроит вас?
Я прямо ошеломился. Хотя у меня и бывали жирные годы, но для идиота типо меня это реальный кусок хлеба с маслом. За пару секунд все продумав, я кивнул.
— О’кей, — говорит Айвен Бозоски. — Значит, договорились.
А мистер Майк Маллиген расплылся в улыбке — прямо чеширский кот.
В щитанные месяцы я полностью освоил президенцкие обязанности. Бумашки подписывал с бешеной скоростью — слияния, приобретения, выкуп долей, продажа долей, двойные овцыоны. И как-то раз столкнулся в коридоре с Айвеном Бозоски: идет и сам с собой ухмыляеца.
— Привет, Гамп, — говорит, — сегодня удачный день. Мы приобрели пять авиалиний. Две я переименовал, три ликвидировал. А безмозглые пассажиры ничего не заподозрят! Их заведут в стальной цилиндр размером с высотку, пристегнут задницами к креслам и поднимут в воздух со скоростью шести сотен миль в час, а приземлившись, они обнаружат, что летели совершенно другой авиакомпанией!
— То-то они удевяца, — говорю.
— Да уж, а еще больше — те бараны, которые прямо в воздухе станут пассажирами ликвидированных компаний! — хмыкает Айвен. — Мы разослали радиограммы пилотам, чтобы те немедленно заходили на посадку в ближайшем аэропорту и гнали в шею этих дебилоидов. Одни хотят попасть в Париж, а вылезут в Гренландии. Другие намылились в Лос-Анджелес, а попадут в Монтану, Висконсин или еще в какую-нибудь дыру!
— У них, случайно, крышу не снесет? — спрашиваю.
— Да плевать на них, — отмахиваеца Айвен. — Дело сделано, Гамп! Основной закон капитализма. Старое, как мир, кидалово! Сейчас надо сомкнуть ряды, одних вывести из игры, других запугать — и под шумок запустить руку им в карманы. Вот такой расклад, мальчик мой!
И пошло-поехало: я подписываю бумашки, Айвен с Майком Маллигеном занимаюца куплей-продажей. Меня закружила красивая жизнь Нью-Йорка. Я теперь посещал бродвейские постановки, бывал в закрытых клубах, учавствовал в иксклюзивных благотворительных меропринятиях. Сдаеца мне, в Нью-Йорке никто дома не готовит — все по вечерам в рестораны ломяца и заказывают диковинные явства по цене нового костюма. Но меня, при моих-то доходах, это не останавливало. Мисс Хаджинс всюду ходила со мной в качестве экскорта. Якобо Айвен Бозоски требовал, чтобы я поддерживал «самый высокий уровень», и это не пустые слова. Мое имя и даже фотки мелькали в свецкой хронике. Мисс Хаджинс обьеснила, что в Нью-Йорке есть три газеты: «для умных», «для глупых» и «для тупых». Но при этом, добавила она, любой, кто хоть что-то из себя прецтавляет, читает все три, чтоб проследить, не остался ли он без внимания.
Как-то вечером, после благотворительного бала, мисс Хаджинс собиралась, как всегда, отвезти меня в «Хелмсли-Палас», чтобы потом Эдди подбросил ее домой. Однако в этот раз она стала напрашиваца ко мне в гости — якобо «выпить по рюмочке на сон бредущий». Я удевился, но из вежливости отказывать не стал, так что поднялись мы в мои апартаменты.
Едва переступив через порог, мисс Хаджинс врубает стереосистему, лезет в бар и наливает себе выпить. Неразбавленный виски. Сбрасывает туфли, плюхаеца на диван полу лежа и просит:
— Поцелуй меня.
Наклонился я, чмокнул ее в щечку, а она меня заграбастала и притянула к себе.
— Ну-ка Форрест, нюхни вот это. — И большим пальцем одной руки подцепила на ноготь малек белого порошка из какой-то таблетнитцы.
— Зачем это? — спрашиваю.
— Чтобы поймать кайф. И ощутить свою мощь.
— А мне оно нужно?
— Да ты попробуй, — говорит. — Один разок. Не понравится — никто тебя принуждать не будет.
Мне вовсе этого не хотелось, но предложение кабудто было безобидное, понимаете? Ну да, щепотка белого порошка. Я поддался. И зачихал.
— Как же долго я ждала, — признаетца мисс Хаджинс. — Я хочу тебя, Форрест.
— Но поймите, — говорю, — у нас ведь сугубо рабочие отношения, разве не так?
— Именно так, вот и работай! — А сама задыхаеца, начинает развязывать на мне галстук и меня прихватывать.
Я пришел в легкое помешательство. То есть, на сколько мне извесно, крутить шашни с колегами по работе не положено: птица в своем гнезде не гадит, как говаривал летенант Дэн, но тут я реально подзавис. Мисс Хаджинс, конечно, вся из себя красотка, а у меня женщины, хоть симпотной, хоть какой, сто лет не было… да и потом неловко даме отказывать… извинился я, как мог и как успел, и мы переместились в койку.
Потом мисс Хаджинс выкурила сигарету, оделась и ушла, разведя огонь в камине и оставив меня одного. Теперь в темноте мерцали ораньжевые огоньки, но я, вопреки ее словам, никак не мог раслабица, а наоборот, маялся от одиночества, страшился и все думал: куда заведет меня эта красивая жизнь. Лежу, смотрю на угольки, и что вы думаете: в отблесках снова вижу Дженни.
— Ну что, дурила, ты, как видно, горд собой? — спрашивает она.
— Нет, — отвечаю, — совсем на оборот. Прости. Я вовсе не собирался кувыркаца в койке с мисс Хаджинс.
— Не о том речь, Форрест, — говорит Дженни. — У меня и в мыслях не было, что ты должен бегать от женщин. Ты живой человек, со своими потребностями. Это все не важно.
— А что важно?
— Важна твоя жизнь, лось ты несчастный. Чем ты здесь занимаешься? Когда в последний раз общался с малышом Форрестом?
— Ну, я ему звонил с месяц назад. Деньги перевел…
— По-твоему, этого достаточно? Деньги посылать и звонить по телефону?
— Нет… но как же мне быть? Где раздобыть срецтва? Кто еще возьмет меня на работу? Айвен платит очень щедро.
— Вот как? За какие же такие заслуги? Ты хоть соображаешь, под какими документами изо дня в день расписываешься?
— Это не мое дело, Дженни… так мистер Бозоски сказал.
— Ну-ну. Что ж, наверно, твоя судьба — набивать шишки и учица на собственных ошибках. А кроме того, подозреваю, что ты понятия не имеешь, какую дрянь втянул носом.
— Да, верно.
— И даже не задумался. Ты в своем репертуаре. Знаешь, Форрест, я всегда говорила, что ты, может, и не самый умный парень в округе, но и не настолько глуп, как некоторые твои поступки. Смотрю на тебя всю жизнь и вижу, в чем твоя проблема: ты просто не даешь себе труда задумаца… Понимаешь, о чем я?
— Надеюсь, ты мне что-нибудь присоветуешь.
— Я уже говорила: мое время за тобой присматривать истекло. Ты должен сам за себя отвечать и уделять больше внимания малышу Форресту. В таком возрасте мальчику необходимо общаться с отцом.
— А где? — спрашиваю. — Здесь? Ты хочешь, чтобы я перевез его в этот вертеб разврата? Может, я не особо умный, но и не на столько тупой: ясно же, что поднимать ребенка тут невозможно. Вокруг либо толстосумы, либо нищета, а в середке никого. У тех, кто меня окружает, нет ничего светого, Дженни. Им лишь бы зашибать побольше денег да в газетах светица.
— А ты, выходит, затесался в середку? Твое описание касается лишь той части города, которая у тебя на глазах. Наверняка есть и другая часть. А человеческая природа, по большому счету, везде одинакова.
— Я все делаю, как мне говорят.
— А раньше старался все делать на совесть. Что же изменилось?
Ответа у меня не было, и вдруг личико Дженни стало меркнуть.
— Нет, погоди, — прошу ее. — Мы только-только добрались до сути. Ты и пары минут со мной не пробыла. Не ищезай пока…
— За «пока» бьют бока, — только и сказала она, перед тем как ищезнуть.
Сел я в койке, из глаз слезы текут. Никто не понимает, даже Дженни, что со мной творица. Хотел я нырнуть с головой под одеяло и вобще не вставать, но через некторое время спустил ноги на пол, оделся и поехал в офис. На моем рабочем столе громоздилась стобка бумаг, которые мисс Хаджинс оставила мне на подпись.
Нет, понятно, что Дженни по крайней мере в одном права. Нужно уделять больше внимания Форресту-младшему, а потому запланировал я для него на каникулы поездку в Нью-Йорк. Прилетел он в пятницу, Эдди на моем лимузине встретил его в аэропорту — я думал, это произведет на парня впечатление. Но нет.
Входит он в комбинзоне и фуболке ко мне в кабинет, быстро оглядываеца и высказывает свое мнение:
— На свиноферме лучше было.
— То есть? — спрашиваю.
— А что тут хорошего? — говорит. — Ну, вид красивый. А дальше что?
— Я здесь зарабатываю, — отвечаю ему.
— Чем?
— Документы подписываю.
— Ты собираешься всю жизнь этим заниматься?
— Не знаю. Во всяком случае, это покрывает расходы.
Покачал он головой и остановился у окна.
— Что там торчит? — спрашивает, глядя на город с высоты птичьего помета. — Неужели статуя Свободы?
— Точно, — подтверждаю я. — Она самая.