Малой опять кивает.
— Потерпи, — говорю ему. — Я постараюсь что-нибудь придумать. Выйду на полковника Норта. Не вечно же меня будут держать в заперти. Решу этот вопрос, а потом мы с тобой наметим какой-нибудь план.
— Конечно, — отвечает он. — Чего-чего, а планов у тебя хоть отбавляй, правда?
— У меня случались ошибки. Но все как-нибудь образуеца. Надо думать, черная полоса не может длица вечно. И когда-нибудь закончица.
Он встает, возвращаеца к себе в каморку и начинает собирать вещи. В дверях помедлил и впервые за все время посмотрел мне в глаза.
— Ладно, — говорит. — Если когда-нибудь выйдешь из тюряги, заезжай в гости. И не грызи себя, слышишь? Все будет нормально.
Короче, оставшись совсем один, в самом паршивом настроении, увезла меня военная полиция. Форрест-младший такой стал красивый, умный парень, а я снова не оправдал.
Дествительно, по приезду в Вашингтон упекли меня в форт — опять я за решеткой. Но не на долго.
Черкнул я оттуда записку полковнику Норту — так, мол, и так, где справедливость? Через пару месяцев заевился он собственной персоной в форт.
— Извиняй, Гамп, ничем помочь не могу, — говорит. — В морской пехоте я больше не служу, но сам себе не хозяин: только и делаю, что скрываюсь от подручных аятоллы, которые намерены меня убить. А кроме того, планирую баллотироваться в сенат. Эти мерзавцы еще узнают, что такое неуважение.
— Все это очень хорошо, полковник, — говорю ему, — но со мной-то что будет?
— А ты, — отвечает, — будешь расплачиваться за насмешки над конгрессом. — И гогочет. — Так что до скорой встречи в форте, понимаешь меня?
Вобщем, еще через несколько месяцев на хлебе и воде вызывает меня комендант.
— Смирно, Гамп. Буду смотреть твое личное дело.
Проходит где-то полчаса.
— Вольно, — командует он и разваливаеца в кресле. — Ну, Гамп, пестрое же у тебя личное дело. Был награжден Почетным орденом конгресса — и покатился по наклонной. Чушь какая-то выходит.
— Сэр, никуда я не катился. Я в тюрьме сидел.
— Ну, знаешь, хрен редьки не слаще. Будь моя воля, хоть сегодня бы тебя из армии турнул за дисциплинарные нарушения. Но высшее командование не приветствует, когда кавалеры Почетного ордена конгресса получают пинка под зад. Это бросает тень на репутацию вооруженных сил. Так что надо решать, как с тобой поступить. Какие будут предложения?
— Сэр, если меня расконвоируют, я смог бы, к примеру, на пищеблоке работать, — говорю.
— Только через мой труп — я тут почитал, что у тебя в личном деле написано про твои кухонные подвиги. Один раз паровой котел взорвал, когда рагу собрался приготовить. Столовую, считай, уничтожил. Дорого ты обходишься армии. Нет, избавь — к пищеблоку ты у меня на пушечный выстрел не подойдешь. — И с минуту скреб подбородок. — Кажется, созрело у меня решение, Гамп. Мне лишние заморочки тут не нужны, а потому отправлю я твою жирную задницу куда подальше, да поскорей. Все, разговор окончен.
И меня перевели. Комендант не шутил, говоря, что отправит меня куда подальше. Я оглянуца не успел, как оказался на Аляске, причем в январе, не раньше, не позже. Но по крайней мере поставили меня опять на денежное довольвствие, так что появилась возможность отсылать домой кой-какие срецтва для малыша Форреста. Вобще-то, я почти все свои деньги домой отсылал: на кой ляд они нужны на Аляске? Да еще в январе.
— Полистал я твое личное дело, Гамп, — сказал мне летенант, начальник метеурологической станции. — Пестрый у тебя послужной список. Ты не суй свой нос куда не следует, и будет тебе счастье.
В этом он, конечно, оказался неправ.
На Аляске был такой колотун, что на улице слова замерзали прямо в воздухе, а рискнув сходить по маленькому, струя на излете превращалась в сосульку.
По службе мне полагалось читать метеурологические карты, проговнозы погоды и все такое, но где-то через месяц все догадались, что я в них ни бельмеса не смыслю, так что отправили меня драить полы, до блеска начищать сортиры и протчее. Пробовал я ходить на подледную рыбалку, но один раз за мной белый медведь погнался, а другой раз весь мой улов здоровенный морж сожрал.
Базировались мы в захолустье на берегу океана, где местные, в том числе и экскимосы, пьют не просыхая. Экскимосы в принципе люди хорошие, но по пьяни начинают прямо на улице соревноваца в метании гарпунов. Тогда за порог лутше не выходить — опастно для жизни.
Через пару месяцев, в субботу вечером пошел я с парнями в ближающий городок. Особого желания куда-то тащица у меня не было, но я эту местность, вобще говоря, почти не видал, так что отправился, можно сказать, за кампанию.
Заходим мы в салун «Золотая лихорадка». Там дым коромыслом: кто пьет, кто драку затевает, кто в карты режеца, стриптизерша на стойке вытрющиваеца. Вспомнилось мне ночное заведение в Новом Орлеане — «У Ванды», и решил я когда-нибудь черкнуть ей открыточку. А дальше мысли плавно перешли к свинке Ванде, любимице малыша Форреста: как там она пожевает, но потом, конечно, стал я думать про самого Форреста-младшего. А посколько думать я не мастак, поставил себе цель: купить малышу Форресту подарок.
Было часов семь вечера, на улице светло как днем, все торговые точки окрыты. В основном, конечно, это салуны. Универмага ни одного не видать, так что завернул я в сувенирную лавку, где продавалась всякая всячина, от золотых самородков до орлинных перьев, но в конце концов выбрал для малого то, что искал: самый настоящий тотемный столб индейцев Аляски!
Не огроменный трехметровый, конечно, а примерно метр в высоту, но резьба какая: орлинные клювы, суровые индейские лица, медвежьи лапы — все дела, причем ярко раскрашенный. Спрашиваю у продавца: почем? И слышу:
— Для тебя, пехота, со скидкой: одна тыща двести шесть долларов.
— Вот черт, — говорю, — сколько ж он без скидки стоил?
— Товар — мой, а ты думай-стой, — отвечает.
Ну, стою я и думаю, что время познее, когда еще в город выберусь — неизвесно, а к малышу Форресту надо внимание проевить, так что пошарил я в карманах, выгреб свои накопления и приобрел этот тотемный столб.
— Можно, — спрашиваю, — прямо у вас оформить доставку в Мобайл, штат Алабама?
— Конечно, можно. С доставкой — еще четыре сотни.
Не лезть же в бутылку, правда? Тем более растояние дествительно не малое: я ведь почти что на макушке земного шара нахожусь. К тому же деньги тут особо тратить некуда, так что вывернул я карманы на изнанку и спрашиваю, можно ли записочку приложить? А он такой:
— Конечно можно, только с записочкой на пядесят баксов дороже.
Ладно, думаю, черт с тобой, но по крайней мере это настоящий старинный тотемный столб индейцев Аляски, а я и так его со скидкой приобрел. Черкнул я в записке так:
Дорогой малыш Форрест,
ты наверно хочешь узнать как у меня дела на Аляске. Служба здесь не легкая и очень важная для Воруженных сил США, письма писать некогда. Посылаю тебе для игор тотемный столб. Тутошние индейцы говорят, это очень свещенный обьект, так что отведи для него какое-нибудь важное для тебя место. Надеюсь ты учишся хорошо и слушаешь бабушку.
С любовью…
Хотел было написать «С любовью папа», но он папой меня не зовет, так что я просто имя поставил. Решил: пускай остальное сам додумает.
Короче, когда я вернулся в бар, наши продолжали накачиваца спиртным. Взял я себе пива, сел за стойку и вдруг заметил сидящего на стуле человека, ссутулившего над столом. Мне было видно только пол-лица, но что-то в нем было знакомое. Ну, решил я подойти, пару раз обошел кругами — и кто вы думаете это оказался: мистер Макгиввер со свино-навозной фермы!
Поднял я ему голову и как бы встряхнул для просыпу. Сперва он меня не признал — оно и понятно, у него на столе почти оприходованная кварта джина стояла. Но потом в глазах кабудто зажегся огонек, вскочил он со стула и крепко меня обнял. Я-то думал, он на меня зол за тот навозный взрыв, но оказалось, нет.
— Не бери в голову, мальчик мой, — говорит мистер Макгиввер. — Что ни делаеца, все к лучшему. Я и помыслить не мог, что мой свино-навозный бизнес вырастет до таких масштабов, но когда это сбылось, я в суете чуть с ума не сошел, много лет жизни потерял. Так что ты мне, можно сказать, добрую службу сослужил.
Конечно, мистер Макгиввер, как и следовало ожидать, потерял все. После навозного взрыва к нему нагрянула иккологическая комиссия и опечатала все, что осталось, а его самого выжила из города. А посколько из-за строительства свино-навозных судов он не смог разобраца с кредитами, банки лишили его права собственности за долги.
— Да и ладно, Форрест, — говорит он. — Все рано моя первая любовь — море. А быть воротилой или магнатом — это не мое. Тысяча чертей, наконец-то я нашел себе дело по душе.
Спросив, чем же он занимаеца, я услышал следущее.
— Я — капитан дальнего плаванья, — гордо сказал он. — В гавани стоит мое судно. Хочешь посмотреть?
— А это долго? Мне скоро на метеурологическую станцию возвращаца.
— Совсем не долго, мальчик мой, — одна нога здесь, другая там.
Но мистер Макгиввер очень ошибался.
До его судна пришлось добираца на катере. Сперва у меня мелькнула мысль, что этот катер и есть его суденышко, но когда мы оказались у цели, я не поверил своим глазам. Это была такая громада, что издали смотрелась как горный хребет! Примерно полмили в длину и двацать палуб высотой.
Звалось его судно «Эксон-Вальдес».
— Подымайся на борт, — кричит мистер Макгиввер.
На море ацкая холодина, но мы все же поднялись по трапу и зашли в рубку. Достав откуда-то здоровенную бутылку виски, мистер Макгиввер предложил мне выпить, но я отказался в виду скорого возвращения на метеурологическую станцию. Тогда он стал глушить виски в одиночку, без содовой, безо льда, и мы не много побеседовали о прошлом.
— Знаешь, Форрест, за какое зрелище я бы выложил любые деньги, кабы они у меня были? — спрашивает он.