— За какое?
— Я б дорого дал, чтобы увидеть, какие лица были у тех шишек, когда рвануло навозохранилище.
— Да уж, — говорю, — картина была знатная.
— А кстате, — вспомнил мистер Макгиввер, — как поживает свинка — мой подарок малышу Форресту… как, бишь, ты ее назвал?
— Ванда.
— Вот-вот, чудесная была свинка. Умница.
— Она теперь в Вашингтоне живет, в Национальном зоопарке.
— Да что ты говоришь? И чем она там занимаеца?
— В клетке сидит. На показ.
— Черт меня раздери, — говорит. — Памятник нашей глупости.
Прошло не много времени, и мне стало ясно, что мистер Макгиввер надрался. Шатало его — будь здоров. В какой-то момент бросило его на пульт управления судном, и он принялся крутить все тумбляры, дергать рычаги, давить на кнопки. И вдруг «Эксон-Вальдес» дрогнул и затрясца. Каким-то образом мистера Макгиввера угораздило запустить двигатель.
— Хочешь, покатаю? — предлогает он.
— Спасибо вам, конечно, — отвечаю, — но мне пора возвращаца на метеурологическую станцию. У меня через час вахта.
— Ерунда! — отмахнулся мистер Макгиввер. — Мы живо обернемся. Только выйдем в залив и проветримся чуток.
А сам креница и спотыкаеца, пытаясь справица с управлением. Вцепился в штурвал, начал поворачиваца вместе с ним — и рухнул на палубу. А после стал нести какую-то тарабарщину.
— Ого! — кричит. — Кажись, я малость под хмельком! Эхх-х-х, братцы, отсюда сто двацать морских миль до Портобелло! Выкатить пушки! Да ты прямо зверь, юнга Джим!.. Меня кличут Долговязый Джон Сильвер… А тебя как?..
И всякая не понятная беллеберда. Короче, поднял я мистера Макгиввера с палубы, и тут в рубку заходит матрос — как видно, на шум прибежал.
— Сдаеца мне, — говорю, — мистер Макгиввер не много перебрал. Надо бы отнести его в каюту.
— Это еще что, — говорит матрос, — я его и не таким видал.
— Тебе Черная Метка, собака! — орет мистер Макгиввер. — Слепой Пью знает расклад. Поднять Веселый Роджер! Все будете рыб кормить!
Приволокли мы вдвоем мистера Макгиввера в каюту, уложили в койку.
— Каждого прикажу протянуть под килем. — Это было последнее, что пробормотал мистер Макгиввер.
— Слушайте, — спрашивает матрос, — вам известно, зачем капитан Макгиввер машину запустил?
— Нет, — говорю, — даже не прецтавляю. Я ведь на метеурологической станции служу.
— Как? — удевляеца матрос. — Вот черт, я-то думал, ты лоцман!
— Кто, я? Да нет, я рядовой Воруженных сил.
— Боже милостивый, — ужасаеца он. — У нас в танках десять миллионов галлонов нефти!
И куда-то помчался.
Ясное дело, мистеру Макгивверу я больше ничем помочь не мог, посколько он уснул — это мягко говоря. Вернулся я на мостик. Там никого, а судно знай себе несеца на обум, оставляя позади все буя и сигальные огни. Не понимая, как быть, схватился я за штурвал и попытался хотя бы лечь на курс. Но ушли мы не далеко: вдруг с сильнейшим толчком налетели на какое-то препяцтвие. «Эксон-Вальдес» остановился. Ну, думаю, оно и к лутшему. Однако же нет.
Откуда не возьмись, в рубку набилось человек сто, все орут, вопят, командуют, а некторые друг другу показывают фак. Вскоре прибыла береговая охрана с претензией: дескать, в пролив Принца Вильгельма вытекло из нас десять миллионов галлонов нефти. Птицы, тюлени, рыба, белые медведи, киты, экскимосы — все теперь из-за нас обречены на гибель. И нам за всю жизнь будет не расплатица.
— Кто нес вахту на капитанском мостике? — спрашивает офицер береговой охраны.
— Вот этот! — орут все как один и пальцами тычут в мою сторону.
Тут я понял, что меня теперь точно закроют.
«МАНЬЯК-ВОЕННЫЙ ЗА ШТУРВАЛОМ ПОТЕРПЕВШЕГО АВАРИЮ ТАНКЕРА», — сообщал один газетный заголовок. «ПСИХБОЛЬНОЙ ВЫЗВАЛ РАЗЛИВ НЕФТИ», — поддакивал другой. «В КАТАСТРОФЕ ПОВИНЕН ОПАСНЫЙ БЕЗУМЕЦ». Это лишь часть тех помоев, которые выплестнулись на мою голову.
Короче, разбираца со мной и с моими проблемами прислали из Вашингтона трехзвездного генерала. В нектором роде это даже было удачно, посколько армия, хоть дерись, ни вжисть не признала бы, что в этой аварии виноват военно-служащий. Командование сочло за лутшее отослать меня с глаз долой, да поскорее.
— Гамп, — обратился ко мне генерал, — будь моя воля, я бы отправил тебя на расстрел, а так мне остается только отправить тебя пинком в твою тупую жирную задницу как можно дальше от этих мест, к примеру в Германию — в Берлин. Если повезет, там тебя не отыщет ни одна собака и вся ответственость за эту аварию ляжет на капитана Макгиввера. Ты меня услышал?
— Так точно, сэр, — говорю, — но как мне туда добраца?
— Самолетом, Гамп. Он уже стоит на взлетной полосе. С работающими двигателями. На сборы — пять минут.
Глава 10
Путь до Германии оказался не легким, посколько меня, в кондалах и в наручниках, конвоировали четверо парней из военной полиции, не устававшие повторять, что у них приказ: в случае чего несчадно бить меня дубинками по башке.
Очевидно, верховное командование распоредилось, чтобы меня поставили на самую грязную работу, какая только найдеца в армии, и этот приказ выполнялся не укостнительно. Приписали меня к танковой роте, где велели отчищать от грязи гусенитцы танков. Ну, доложу я вам: зимой в Германии на танкодромах творица нечто не описуемое.
А кроме того, кто-то, видимо, пустил слух, что я приношу нещастье: ко мне никто даже близко не подходил, кроме сержантов, да и те на меня только орали. Днем в части холодно и сыро, вечерами тоска, никогда еще не бывало мне так одиноко. Черкнул я несколько писем Форресту-младшему, но в ответ получал только отписки и уже стал думать, что он меня забывает. По ночам я, бывало, пытался вызвать перед собой образ Дженни, но все без толку. Она, как видно, тоже меня забыла.
В один прекрастный день мне пообещали дать помощника и приказали его проинкрустировать. Пошел я в обьединенный автопарк, а там уже стоит какой-то тип и таращица на гусеницы, куда налипла тонна грязи.
— Ты, что ли, — спрашиваю, — новенький?
Этот оборачиваеца — я чуть замертво в обморок не грохнулся! Это же сержант Кранц, знакомый мне по Вьетнаму и по воинской части, откуда мы с мистером Макгиввером вывозили объедки для наших свиней! Только я сразу заметил: сержант Кранц — он теперь не старший сержант вовсе, а рядовой, причем не дослужившись даже до первого класса.
— Ох, только не это, — вырвалось у него, завидев меня.
Похоже, сержант Кранц думал, что это по моей вине его разжаловали в рядовые, но даже придурку вроде меня понятно, что в этом есть некторое приувелечение.
А произошло следущее: когда нас с мистером Макгиввером отлучили от свиновоцтва, сержант Кранц решил, что армия может продавать объедки другим фермерам-свиноводам по всей округе, и вскоре деньжищ огреб столько, что некуда девать. Тогда он предложил отстроить новый офицерский клуб, и генерал был так доволен, что поставил сержанта Кранца руководить стройкой.
В день торжественного открытия состоялось большое празьненство — оркестры, бесплатная выпивка, все дела, а под конец вечера на сцену вышла стриптизерша из Австралии. Я, говорит, лутшая не только в Австралии, но и в целом мире.
Короче, в офицерский клуб набилось столько народищу, что стриптизершу почти не было видно, и в какой-то момент генерал, чтоб полутше ее разглядеть, залез на стол. А сержант Кранц, похоже, подвесил потолочные вентиляторы на фут ниже обычного, и как только генерал вытянулся в полный рост на столе, вентилятор задел его лопостью по макушке. И не хуже индейца снял с него скальп.
Генерал в ярости разорался: что я, типо, жене скажу? И конечно, всех собак повесил на сержанта Кранца, которого тут же разжаловал и отправил на самые грязные армейские работы.
— Я был в числе первых чернокожих солдат, которые в этой армии дослужились до старшего сержанта, — говорит он, — но как только на горизонте появляешься ты, Гамп, я оказываюсь в полном дерьме.
Извинившись, я все же заметил, что обвинять меня во всех перетурбациях подряд не вполне справедливо.
— Возможно, ты прав, Гамп. Да только я, — говорит, — отслужив двацать восемь лет из положеных трицати, скатился ниже плинтуса. Командованию потребовалось найти козла отпущения — так уж в армии заведено. Но кабы за мной водились такие косяки, разве смог бы я дослужица до высшего сержанцкого чина?
— Вам еще, наверно, повезло, — говорю ему. — Как-никак, вы долго ходили в сержантах. А я так и остался в самом низу навозной кучи.
— Да, — соглашаеца он, — может, и так. Но теперь все это не важно. Ладно, по крайней мере оно, вероятно, того стоило.
— В каком смысле? — не понял я.
— Надо было видеть, как вентилятор этому гаду на башке аэродром сделал.
Короче, у нас с сержантом Кранцом был свой фронт работ. Личный состав постоянно на ученьях, грязи налипает с полметра. Мы ее отбиваем киркой и мотыгой, из шланга смываем — и так до темноты. В казарму нас, грязных, не пускают — велят на холоде друг друга из шланга окатывать.
Сержант Кранц если о чем-либо заговаривает, так в основном о Вьетнаме, который почему-то вспоминает с теплотой.
— Да, черт, золотое было времячко, — начинает он. — Настоящая война, не какие-нибудь полицейские разборки, как сейчас. А вооружение какое: танки, гаубицы, бомбардировщики — только поливай врага сверху.
— Сдаеца мне, — говорю, — нас тоже иногда поливали.
— Ну, не без этого. На войне всегда убивают. Война и есть война.
— Лично я, — говорю, — никого не убил.
— Во как! А ты почем знаешь?
— Так мне думаеца. Я и стрелял-то раз или два, да и то по кустам.
— Нашел чем хвастать, Гамп. Ты же покрыл себя позором.
— А если вспомнить Буббу? — спрашиваю.
— А что? Это вобще кто такой?
— Мой друг. Его убили.
— Ах да, запамятовал… ты еще побежал его вытаскивать. Ну, значит, он глупость какую-нибудь совершил.
— Это точно, — говорю, — совершил — когда в армию завербовался.