— Не знаю, черт побери, что тут произошло, — говорит генерал, — но вы, парни, капитально облажались.
— Чего-чего? — вырвалось у сержанта Кранца, на миг забыв о субординации.
— Вы соображаете, что захват Содома Хусейна идет в разрез с моими приказами?
— Что вы хотите сказать, сэр? — не выдержал Дэн. — Он — наш главный враг. Это из-за него мы тут воюем, разве нет?
— Ну, э-э, пожалуй. Но все мои приказы исходят непосредственно от президента Соединенных Штатов — Джорджа Герберта Уокера Буша.
— Но, сэр… — начинает сержант Кранц.
— В моих приказах, — перебивает генерал, из-под тишка озираясь, нет ли кого по близости, — специально подчеркивалась недопустимость захвата в плен этого шельмеца, который валяеца у вас в танке. А вы что наделали? Вы же меня подставляете под удар самого президента!
— Поверьте, генерал, — говорит Дэн, — мы этого не хотели. Так вышло по незнанию. Но я что хочу сказать: он сейчас у нас, правда ведь? То есть что нам теперь с ним делать?
— Везти назад, — говорит генерал.
— Везти назад? — хором вскричали мы.
Генерал Шайсскопф замахал руками, чтобы мы не повышали голос.
— Но, сэр, — говорит сержант Кранц, — вы нас тоже поймите: мы были на волосок от смерти, когда везли его сюда. Не так-то просто единственному американскому танку раскатывать по Багдаду в самый разгар войны.
— Именно так, — подхватил Дэн, — и что еще того хуже, в Багдаде нас теперь караулит вся армия противника.
— Вот что, парни, — говорит генерал, — я понимаю ваши чувства, но приказ есть приказ, и я вам приказываю доставить его восвояси.
— Сэр, — говорю я, — нельзя ли нам просто высадить его в пустыне, а дальше пусть добираеца своим ходом?
— При всем моем желании, это будет негуманно, — елейным тоном произносит генерал Шайсскопф. — Впрочем, скажу вам так: остановитесь в четырех-пяти милях от Багдада, чтобы он своими глазами увидел город, а там гоните его в шею.
— В четырех-пяти милях? — снова заорали мы, как один.
Однако нам было ясно сказано: приказ есть приказ.
Короче, заправились мы под завязку, кое-как перекусили в шатре при кухне, а потом залезли в танк и наладились в обратный путь. Уже темнело, но мы прикинули, что, по крайней мере, такой жарищи уже, наверно, не будет. Сержант Кранц притащил СодомуХусейну здоровенное блюдо жирных свиных отбивных, но тот стал воротить нос, и мы — кто сытый, кто голодный — отправились в дорогу.
В пустыне нас ждало обалденное зрелище: там было светло, как на стадионе, из-за горящих невтяных скважин. Несмотря ни на что, мы славно потрепались, обсуждая, как лутше объезжать горы хлама, оставленного драпавшей «А»-рабской армией. Похоже, при захвате Кювейта она не побрезговала личным имуществом мирных граждан, прибрав к рукам их мебель и протчие мерседесы. Но при поспешном бегстве все это было брошено где попало.
На обратном пути была, вобще говоря, скучища, и я, решив скоротать время, вынул кляп изо рта Содома Хусейна, чтобы послушать его речи. Сообщив ему, что мы везем его домой, он снова начал рыдать, кричать и молица, посколько заподозрил, будто мы брешем, а на самом-то деле везем его на казень. В конце концов мы его все же успокоили, и он проникся, хотя так и не понял, зачем нам это нужно. Летенант Дэн обьеснил, что это, типо, «жест доброй воли».
Я тоже вставил, что, дескать, в свое время задружился в Иране с Аятолаем Хумейни и даже провернул с ним кой-какие дела.
— Этот старый прохиндей, — говорит Содом, — принес мне уйму бед. Надеюсь, он вечно будет поджариваца в аду, питаясь требухой и маринованными свиными ножками.
— Вижу, вы — человек большого христианского милосердия, — говорит летенант Дэн.
На это Содом не нашел, что ответить.
Вскоре мы завидели в далеке огни Багдада. Чтобы не шуметь, Дэн сбросил скорость.
— По моим расчетам, — говорит, — отсюда как раз порядка пяти миль будет.
— Да не свисти, — заспорил Содом. — Отюда не менее миль семи-восьми.
— Значит, не повезло тебе, лузер. У нас своих дел по горло, так что ты приехал.
Мы с сержантом Кранцом выдернули Содома из танка. Затем сержант Кранц заставил его раздеца до ботинок и красного беретика. И указывает ему на Багдад.
— Катись, выродок поганый, — говорит сержант Кранц и от души провожает Содома пинком под зад.
Когда мы на последок глянули ему в след, он трусцой бежал по пустыне, старась прикрыца и спереди, и сзади.
Поворачиваем мы обратно в Кювейт, и все идет вроде бы не плохо. Конечно, мне тоскливо без малыша Форреста, но по крайней мере мы теперь снова вместе с летенантом Дэном и Сью, а кроме того, уже близица срок моей демебелизации.
В танке тихо, не щитая шума двигателя, и темно, хоть глаз выколи, только приборная панель светица тускло-красным.
— Ну вот, Форрест, — говорит Дэн, — надо думать, мы с тобой отстрелялись.
— Хотелось бы надеяца, — отвечаю.
— Война — не слишком приятная штука, — продолжает он. — Но это наша работа. Мы — военная косточка. В мирную пору мы — говночисты, а в военную — «Томми, бери ружье, когда барабаны бьют…». Защитники отечества и все такое.
— Возможно, для тебя и сержанта Кранца это так, — говорю, — но мы со Сью — публика мирная.
— Да, но как только трубят сбор, ты всегда в строю, — замечает Дэн. — И не думай, что я этого не ценю.
— Домой охота, — признался я.
— Ого, — говорит Дэн.
— Что-что?
— Я сказал: «Ого». — А сам уставился на экранчик приборной панели.
— В чем дело? — забеспокоился сержант Кранц.
— Нас на прицел взяли.
— Что? Кто?
— Ну, кто-то. Самолет. Не иначе как наш.
— Наш?
— А то чей же? У Ирака никакой авиации не осталось.
— Но с какой целью? — спрашиваю.
— Ого! — снова говорит Дэн.
— Что такое?
— Пальнули!
— В нас?
— В кого же еще? — говорит Дэн и начинает по-всякому вилять танком.
Но тут наш танк буквально содрогнуло мощным взрывом. Нас всех швыряет из стороны в сторону, кабина наполнилась дымом и огнем.
— Валите отсюда! Прочь! — орет Дэн, вылезаю я из люка и тянусь за сержантом Кранцом, который оказался как раз позади меня.
Потом тянусь за стариной Сью, но он лежит в задней части кабины, раненый и чем-то придавленный. Тогда я нагибаюсь за Дэном, но ему до моей руки не дотянуца. На какой-то миг заглянули мы друг другу в глаза, а потом он говорит:
— Черт, Форрест, мы почти доехали…
— Давай руку, Дэн! — ору я.
Кабину лижет пламя, дым все гуще и гуще. Я изо всех сил тянусь вниз, чтобы добраца до Дэна, но без толку. Он вроде как улыбаеца и смотрит на меня снизу вверх.
— Ну что, Форрест, славно мы повоевали, а?
— Скорей, Дэн, хватайся за руку! — завопил я.
— До встречи, дружище, — только и сказал он, а потом танк взорвался.
Меня подбросило в воздух и малость опалило, но вобще, я серьезных повреждений не получил. И сам не мог в это поверить. Поднялся я с земли и смотрел, как догорает наш танк. Хотел вернуца за своими, но знал, что это пустое. Мы с сержантом подождали, пока весь танк не выгорел, а потом он и говорит:
— Ладно, идем, Гамп. Нам еще пилить и пилить на своих двоих.
В ту ночь, бредя назад по пустыне, мне было так паршиво, что я даже не мог выжать слезу. Два лутших друга, какие только могут быть у человека, — оба ушли. От одиночества накатила такая тоска, что даже не верилось.
По летенанту Дэну и Сью провели скромную службу на базе ВВС, где стояли наши истребители. Я не мог отделаца от мысли, что в случившемся повинен кто-то из наших пилотов, но подумал, что он и сам, вероятно, сейчас мучаеца. А по большому счету, нам вобще нечего было там делать, кабы не этот приказ вернуть Содома в Багдад.
На бетонированную площадку поставили два накрытых флагами гроба, которые поблескивали в утреннем зное. Гробы, кстати, были пусты. Дело в том, что останков Дэна и Сью не хватило бы даже на консервную жестянку.
Мы с сержантом Кранцом стояли в небольшой группке, и в какой-то момент он, повернувшись ко мне, говорит:
— Согласись, Гамп: эти двое были хорошими солдатами. Даже наш обезьян. У него ведь страха не было.
— Может, он по глупости чего-то не понимал, — предположил я.
— Может, и так. Навроде тебя, да?
— Навроде.
— Я буду по ним скучать, — говорит сержант Кранц. — Класную мы себе поездку устроили.
— Угу, — говорю. — Наверно.
Капеллан произнес какие-то слова, музыканты отстучали барабанную дробь, а взвод автоматчиков дал салют из двенацати стволов.
Когда проводы закончились, подходит ко мне генерал Шайсскопф и обнимает за плечи. Наверно, заметил, что у меня глаза на мокром месте. Пробрало в конце концов.
— Скорблю, рядовой Гамп, — говорит он.
— Как и все, — отвечаю.
— Послушай, насколько я понимаю, эти двое были твоими друзьями. Мы не смогли найти их личных дел.
— Они, — поясняю, — добровольцы.
— Что ж, — говорит генерал, — возможно, ты захочешь забрать вот это.
Подходит его адъютант с двумя маленькими урночками, и у каждой на крышке приклеен менеотюрный пласмасовый американский флажок.
— В похоронной службе сочли, что это будет правильно, — говорит генерал Шайсскопф.
Взял я урночки, поблагодарил генерала незнамо за что и отправился искать свое подразделение. А когда вернулся, ко мне бросился ротный писарь:
— Где тебя носит, Гамп? У меня важные новости.
— Долгая история, — говорю.
— Не догадываешься? Ты уже на гражданке.
— Кроме шуток?
— Точняк. Кто-то раскопал твое криминальное прошлое — черт, да тебя с самого начала нельзя было близко к армии подпускать!
— И что по этому поводу?
— Собирай, — отвечает, — свои манатки и катись на все четыре стороны.
Так я и сделал. Выяснилось, что тем же вечером мне прецтояло лететь в Штаты. Даже переодеца не было времени. Положил я урночки с прахом Дэна и Сью в свой вещмешок и в последний раз получил увольнительную. Добравшись до самолета, он был заполнен только на половину. Я выбрал себе место в хвосте, отдельно ото всех, посколько одежка моя… ну, пропиталась запахом смерти, и мне было неловко. Летели мы над пустыней, при полной луне, а по горизонту плыли серебристые облака. В самолете свет не горел, и стало мне совсем тоскливо, как вдруг покосился я на кресло через проход — а там сидит Дженни и не сводит с меня глаз! У нее, вроде, тоже вид грусный, но в этот раз она ничего не говорит — просто смотрит на меня и улыбается.