Инцидент разгорелся около 19 часов, когда президент компании «Кока-кола» представил общественности бродячего изобретателя-самоучку, торговца фальсифицированными справочными изданиями Форреста Гампа как разработчика нового бренда любимого безалкогольного напитка всей страны. По словам очевидцев, дегустация этой смеси получила резко отрицательную оценку собравшихся, в число которых входили мэр города с супругой, муниципальные советники и члены их семей, а также руководство крупных корпораций самого разного профиля.
Вызванные к очагу скандала полицейские назвали ситуацию «неуправляемой» и рассказали прессе о неслыханных унижениях, которым подверглись представители городской элиты: у женщин были разорваны вечерние и коктейльные платья, повсеместно вспыхивали драки, по залу летали различные предметы.
В какой-то момент волна насилия выплеснулась на улицы, где переросла в бунт: значительный ущерб был нанесен самому респектабельному району в центре города. Близкий к влиятельным кругам источник, пожелавший остаться неизвестным, сообщил: «Хуже этого я видал только бойню шестьдесят четвертого — когда Лестер Мэддокc начал раздавать топорища в своей забегаловке».
О виновнике нынешней смуты, Форресте Гампе, известно совсем немного. Как утверждают свидетели, он сбежал вскоре после начала потасовки. Из некоторых источников выяснилось, что Гамп, которому сейчас немногим более сорока лет, в свое время играл в футбольной команде университета Алабамы. На условиях анонимности помощник тренера по футболу, работавший в Технологическом колледже штата Джорджия, сказал следующее: «Как же, как же, помню я этого Гампа. Умом не блистал, но бегал, сукин сын, как лось».
Правоохранительные органы распространили ориентировку на Гампа, тогда как компания «Кока-кола», которая базируется в нашем городе, назначила премию в один миллион долларов тому, кто возьмет его живым или мертвым…
Короче, перевернул я эту газетенку другой стороной, мы вошли в закусочную, сели за столик, и мистер Макгиввер стал просвещать меня в свои фермерские дела в Западной Виргинии.
— Покамест хозяйство у меня небольшое, но дай срок — я стану крупнейшим в мире поставщиком свинины.
— Правда? — говорю. — Как славно.
— «Славно»… надо ж такое ляпнуть: «славно». Работа грязная, вонючая, уважухи никакой, но денежная. «Бекон — в каждую семью» и все такое. От свиновода гибкость требуется. Сами-то хрюшки неприхотливы, но постоянно возникает множество разных вопросов.
— Каких? — спрашиваю.
— Ну, например, в городке Коулвилл, где у меня ферма, народ вечно жалуется на зловоние. Допустим, от свиней запашок тот еще, да и черт с ним, Гамп. Бизнес есть бизнес. У меня тыща свиней, и все жрут да срут. Конечно, будет запах, не без этого. Но я же привык, так чего другие нос воротят?
Он еще порасуждал на счет свиновоцтва, а потом переключился на меня.
— Слышь, — говорит, — не ты ли устроил вчерашнюю заваруху в Атланте? Там, вроде, целый бунт вспыхнул?
— Ну, не совсем, — отвечаю, слегка покривив душой, но уж очень мне неохота вдаваца в подробности.
— А куда путь держишь? — интересуеца мистер Макгиввер.
— Сам не знаю, — говорю ему. — Мне бы работу какую-никакую найти.
— А ты чем по жизни занимался, Гамп? — спрашивает он.
— Да как сказать, — отвечаю. — Чем я только не занимался. Теперь у меня одна задача: снова на ноги встать.
— А ко мне слабо пойти? На ферме всегда дел полно.
И я пошел.
Глава 4
За следущие года два я столько узнал про свиновоцтво, что даже подумать страшно.
Каких только свиней не разводил мистер Макгиввер: были у него и здоровенные польско-китайские, и породистые гемпширы, и мангалицы, и дюроки, и беркширы, и тамуорты, и чеширы. Держал он и несколько овец-мериносов, с виду жудковатых, но утверждал, что «на них глаз отдыхает».
Моя обязаность, как я очень скоро понял, состояла в том, чтобы выполнять все обязаности. Утром и вечером задавать свиньям жидкий корм. Ходить с лопатой, чтобы собрать как можно больше свиного дерьма, которое мистер Макгиввер продавал фермерам-земледельцам в качестве навоза. Еще я чинил изгороди, кое-как поддерживал чистоту в свинарнике. Раз в месяц грузил в кузов свиней, намеченных мистером Макгиввером для продажи, и вез на рынок — в Уилинг или куда прикажут.
Однажды возвращался я со свиных торгов — и в голову мне пришла богатая идея. Дорога тянулась вдоль крупной воинской части, вот я и подумал: наверняка там куча жратвы на выброс идет. Ну, то есть, когда я сам служил в армии, хоть это и было давным-давно, меня частенько ставили в наряд по кухне, посколько на мою задницу вечно сыпались какие-нибудь неприятности. Мне запомнилось, что съесное просто ведрами выносили из столовки в мусорный бак, и сейчас я подумал: что если эти пищевые отходы отдавать свиньям? Комбикорма стоили не дешево, и мистер Макгиввер сетовал, что из-за их дороговизны не может заметно расширить свое дело. Тормознул я у контрольно-пропускного пункта и сказал, что хочу переговорить с командованием. Провели меня в тесный кабинетик. За столом сидит здоровенный чернокожий мужик; оборачиваеца — и что я вижу? Это сержант Кранц, который во Вьетнаме был у нас командиром роты. При виде меня он чуть из кожи не выскочил!
— Боже правый! Ты ли это, Гамп? Какими судьбами?
Ну, расказал я ему, а он так заржал, что у него чудом штаны не лопнули.
— Свиновод! Это надо же, Гамп! С твоим-то послужным списком… Почетный Орден конгресса, одно, другое… тебе бы сейчас генералом быть или, на худой конец, сержант-майором, как я! Отходы для свиней… хм… почему бы и нет? Ступай-ка в столовую, Гамп, потолкуй там со старшим сержантом. Скажи, что я приказал отдать тебе все объедки — сколько увезешь.
Вспомнили мы с ним войну, Буббу, летенанта Дэна, еще кой-кого из наших. Я расказал, как на чемпионате по пинпонгу отличился в Китае, как в лапы НАСА попал, как организовал креведочный бизнес, как в футбол играл за «Новоорлеанских святых». Он порожаеца, да что уж теперь — каждому свое. А сам он, по его словам, дожидался трицатилетней выслуги, чтоб уйти в отставку и открыть такой салун, куда штацким вход воспрещен, будь ты хоть сам президент. На прощанье сержант Кранц похлопал меня по спине, а когда я вернулся на ферму с полным кузовом пищевых отходов, мистер Макгиввер на радостях чуть не заплясал.
— Черт побери, Гамп, — кричит, — просто блестящая идея! Как же я сам не додумался? Да эти армейские объедки позволят нам за считаные месяцы вдвое… да что там — вчетверо увеличить привес!
Мистер Макгиввер остался так доволен, что поднял мне почасовую ставку на пядесят центов и стал каждую субботу давать выходной. Так что у меня поевилась возможность поболтаца по городу. В Коулвилле занять себя особо нечем. Население — несколько тыщ человек, среди них полно безработных, потому как угольный пласт, давший рожденье этому населенному пункту, совсем истащился. Вход в шахту теперь огроменным глазом смотрел со склона на город, где на площади перед зданием суда день за днем сидели мужики и резались в шашки. Была там закусочная под названьем «Этта», куда старики-шахтеры ходили пить кофе; иногда заглядывал туда и я, чтоб послушать их расказы про старые времена, когда еще шахта работала. Если чесно, такое время провождение меня слегка удрочало, но все лутше, чем сутками на свиноферме копытица.
Со временем я договорился о регулярном вывозе отбросов из воинской части. Первым делом нужно было отделить пищевые отходы, которые шли на корм свиньям, от салфеток, бумажных пакетов, картонных коробок и всякой протчей дряни. Но сержант Кранц решил и этот вопрос. Он распоредился, чтобы каждый кухонный наряд сам сортировал мусор. Для этого возле кухни поставили два бачка: на одном написали «съедобное», на другом — «несъедобное». И все шло как по маслу до тех пор, пока не настал родительский день: солдацкие мамы-папы, решив, что «съедобным» кормят их сыновей, настучали генералу. Пришлось нам зашифровать маркировку бачков, а в остальном все осталось как прежде. Через пару месяцев дела наши так стремительно пошли в гору, что мистеру Макгивверу потребовались еще два грузовика для доставки отходов, и через год у нас на откорме уже была семь тыщ восемьдесят одна свинья.
В один прекрастный день получаю я письмецо от миссис Каррен. Пишет она, что близица лето и хорошо бы Форресту-младшему побыть некторое время со мной. Мне показалось, хотя прямо об этом у ней не говорилось, что у малыша Форреста не все благополучено. Она скорее намеками дала понять, что, дескать, «мальчишки — они и есть мальчишки», а потом добавила, что успеваемость у него не много снизилась «и, возможно, общение с папой могло бы пойти ему на пользу». Ну, черкнул я ответ, чтоб она с началом каникул посадила его в поезд, и где-то через месяц он сошел на станции Коулвилл.
Я глазам своим не поверил! Мой сын вытянулся на целую голову, красавчег стал, волосы русые, глаза такие хорошие — чистые, голубые, как у его мамы были. Но при виде меня он даже не улыбнулся.
— Как, — интересуюсь, — добрался?
— Куда я попал? — спрашивает он за место ответа, а сам озираеца и носом водит, будто на гороцкой свалке оказался.
— Я теперь тут живу, — сообщаю ему.
— Ты шутишь? — говорит он.
У меня возникло такое ощущение, кабудто настрой у малыша Форреста изменился.
— Раньше здесь добывали уголь, — расказываю ему, — пока он не иссякнул.
— Бабушка сказала, ты фермером заделался… это правда?
— Типо того. Хочешь ферму посмотреть?
— Можно, — отвечает он. — Не торчать же на станции.
Повез я его на ферму к мистеру Макгивверу. На подъезде, примерно за пол мили, Форрест-младший начал обмахиваца обоими руками и зажимать нос.
— Чем, — спрашивает, — так воняет?
— Свиньями, — говорю. — На ферме мы свиней разводим.
— Блин, угораздило же меня вляпаца в такое говно! Ты хочешь, чтобы я все лето провел среди вонючих свиней?
— Слушай, — говорю, — понятно, что отец из меня был никудышный, но сейчас я пытаюсь исправить наше с тобой положение, а другой работы пока нет. И попрошу тебя в здешних краях избегать таких слов, как «говно». Ты мал еще.