— Проклятье, Форрест, мы почти добрались…
— Идем, Ден! — ору я. Пламя уже расползлось по всей кабине, а дым все гуще и гуще. Я изо всех сил тянусь вниз, чтобы до него добраться, но без толку. Ден вроде как улыбается и смотрит на меня снизу вверх.
— Ну что, Форрест, чертовски славную войну мы себе устроили, правда?
— Скорее, Ден, хватайся за мои руки! — завопил я.
— Увидимся, приятель, — только и говорит он, а потом танк взрывается.
Меня швырнуло в воздух и малость опалило, но в остальном я особых ранений не получил. И все-таки я не мог в это поверить. Я встал и просто стоял там, наблюдая за тем, как сгорает наш танк. Я хотел вернуться и попытаться их вытащить, но знал, что все это уже без толку. Мы с сержантом немного подождали, пока весь танк не выгорел, а потом он говорит:
— Ладно, идем, Гамп. До дома путь долгий.
Той ночью весь путь назад по пустыне я чувствовал себя так ужасно, что даже не мог заставить себя заплакать. Два лучших друга, какие только могут быть у человека, — вот и они тоже ушли. Одиночество было таким ужасным, что просто не верилось.
По лейтенанту Дену и Сью устроили небольшую службу на базе ВВС, где стояли наши истребители. Я не мог удержаться от мысли, что один из этих пилотов в ответе за все, что произошло, но прикинул, что ему и самому сейчас, должно быть, страшно паршиво. Да и в конечном счете нас не должно было там быть, если бы нам не пришлось возвращать Саддама в Багдад.
На бетонированную площадку поставили пару покрытых флагами гробов, и те мерцали на утренней жаре. В гробах, впрочем, ничего не было. Дело в том, что от Дена и Сью даже на консервную банку не осталось.
Мы с сержантом Кранцем стояли в небольшой группке, и один раз он повернулся ко мне и сказал:
— А знаешь, Гамп, они, эти двое, хорошими солдатами были. Даже этот обезьян. Он никогда никакого страха не показывал.
— Может, он был слишком тупой, чтобы понимать, — говорю.
— Может. Вроде тебя, да?
— Наверное.
— Я буду по ним скучать, — говорит сержант Кранц. — У нас чертовски славная поездка получилась.
— Угу, — говорю. — Чертовски славная.
После того как капеллан что-то там такое сказал, была дана команда оркестру, который сыграл отбой, и взводу автоматчиков, который дал салют из двенадцати автоматов.
После этого генерал Шайскопф подходит и обнимает меня за плечи. Наверное, он заметил, что у меня глаза наконец слезиться начали.
— Мне очень жаль, рядовой Гамп, — говорит он.
— Всем остальным тоже, — говорю.
— Послушай, я так понимаю, эти парни были твоими друзьями. Мы не смогли найти их личных дел.
— Они были добровольцы, — сказал я.
— Что ж, — говорит генерал, — возможно, ты захочешь забрать вот это. — Один из его адъютантов подходит с двумя маленькими баночками, и на верху каждой — крошечный пластиковый американский флажок.
— Наши люди из похоронной регистрации говорят, что это будет подходяще, — говорит генерал Шайскопф.
Я взял банки и поблагодарил генерала, хотя не знал, за что, а потом ушел, чтобы найти свое подразделение. К тому времени, как я вернулся, ротный писарь уже меня искал.
— Где ты был, Гамп? У меня важные новости.
— Это долгая история, — говорю.
— Ну, догадайся, что? Ты больше не в армии.
— Вот как?
— Точно. Кто-то прикинул, что у тебя криминальный послужной список. Черт, да тебя с самого начала нельзя было в эту армию допускать!
— Так что же мне теперь делать?
— Пакуй свое говно и убирайся отсюда к черту, — был его ответ.
Так я и сделал. Выяснилось, что той же ночью я должен лететь на самолете в Штаты. Не было времени даже переодеться. Я положил баночки с прахом Дена и Сью в свой вещмешок и в последний раз получил увольнительную. Когда я добрался до самолета, он был только наполовину заполнен. Я сам выбрал себе сиденье сзади, отдельно от остальных, потому как моя одежда… ну, на ней был запах смерти, и меня это смущало. Мы летели высоко над пустыней, луна была полная, а по всему горизонту плыли серебристые облака. Внутри самолета было темно, и я уже начал чувствовать себя чертовски одиноко и подавленно, но потом вдруг посмотрел на сиденье по другую сторону от прохода — а там Дженни, просто сидит и на меня смотрит! У нее тоже вроде как грустное выражение на лице, и в этот раз она ничего не говорит, а просто смотрит на меня и улыбается.
Я не смог сдержаться. Я протянул к ней руку, но она от меня отмахнулась. И все-таки осталась сидеть по ту сторону прохода. Я так прикинул, чтобы составлять мне компанию — всю долгую дорогу домой.
Глава тринадцатая
Был облачный и серый день, когда я вернулся в Мобил. Я добрел до дома миссис Каррен, и она сидела в кресле-качалке — вязала салфеточку или что-то вроде того. Она была рада наконец-то меня увидеть.
— Не знаю, сколько бы я еще протянула, — сказала она. — Тут все тяжелее и тяжелее становится.
— Угу, — говорю. — Могу себе представить.
— Форрест, — говорит она, — как я сказала вам в письме, я собираюсь продать дом, чтобы иметь возможность попасть в приют Сестричек бедных стариков. Но как только я это сделаю, они всю мою оставшуюся жизнь будут обо мне заботиться, так что я переведу деньги от продажи дома вам, чтобы помочь вам вырастить малыша Форреста.
— Э нет, миссис Каррен, — говорю. — Это ваши деньги. Я не могу их принять.
— Вы должны их принять, Форрест. Я просто не смогу попасть в приют Сестричек бедных стариков, если только не буду совсем разорена. А малыш Форрест мой внук и единственный родственник. Кроме того, вам понадобятся все деньги, которые вы сможете раздобыть. Ведь у вас даже нет работы.
— Ну, здесь, я думаю, вы правы.
Примерно в этот момент передняя дверь открывается, и здоровенный молодой человек врывается туда, говоря:
— Бабушка, я уже дома.
Сперва я вообще его не узнал. Последний раз я видел его почти три года назад. Теперь он вырос и стал почти мужчиной, крепким, высоким и стройным. Вот только в ухе у него было кольцо, и я задумался о том, какое нижнее белье он носит.
— Вернулся, значит? — говорит он.
— Похоже на то.
— И сколько на сей раз пробудешь?
— Как я прикидываю, — говорю, — я здесь навсегда.
— А что ты собираешься делать? — спрашивает он.
— Этого я еще не прикинул.
— Ничего другого я и не подумал, — говорит он и уходит к себе в комнату.
Вот такой вот вышел теплый домашний прием.
Так или иначе, на следующее утро я начал искать себе работу. К несчастью, нельзя было сказать, что у меня имелась уйма рабочих специальностей, а потому мой выбор был ограничен. Типа канавы копать или что-то вроде того. Но даже такую карту тяжело было разыгрывать. Похоже, землекопы в этот момент на рынке не шибко требовались. А кроме того, один из начальников сказал мне, что я слишком стар для такой работы.
— Нам нужны перспективные молодые ребята, которые хотят сделать на этом карьеру, а не какой-то старпер, который просто хочет себе столько работы, чтобы хватило кварту дешевого вина купить, — так он мне это изложил.
Дня через три-четыре я уже чертовски обескуражен, а через три-четыре недели все это становится откровенно унизительным. Наконец я решил солгать миссис Каррен и малышу Форресту. Я сказал им, что нашел работу и смогу их поддержать, но на самом деле начал использовать для оплаты счетов свой расчет по окончании срока службы. Все дни я теперь проводил у фонтана с минеральной водой, пил кока-колу и ел чипсы — по крайней мере когда не обивал пороги в поисках работы.
В один прекрасный день я решил отправиться в Байя-Лабатре и посмотреть, нет ли там чего-нибудь для меня. В конце концов когда-то я владел крупнейшим в этом городке предприятием.
То, что я нашел в Байя-Лабатре, чертовски угнетало. Старая «Креветочная компания Гампа» была в печальном состоянии. Здания и набережные сплошь обветшали и порушились, окна были выбиты, а автостоянка заросла сорняками. С этой частью моей жизни явно было покончено.
Я спустился к пристаням, и там было привязано несколько лодок для ловли креветок, но никто их не нанимал.
— С креветками здесь кранты, Гамп, — говорит один капитан. — Всех креветок уже много лет как выловили. Теперь нужно иметь такой большой корабль, чтобы добраться до Мексики, прежде чем ты сможешь добыть себе какую-то прибыль.
Я уже собирался сесть на автобус обратно до Мобила, но тут мне пришло в голову, что я должен навестить бедного старого папу Буббы. В конце концов, я его почти десять лет не видел. Я прошел туда, где он жил, — и точно, старый дом по-прежнему был на месте, а папа Буббы сидел на крыльце и пил чай со льдом из стакана.
— Будь я проклят, — сказал он, когда я к нему подошел. — Я слышал, что ты в тюрьме.
— Я вроде как был, — сказал я. — Думаю, все зависит от того, когда вы об этом слышали.
Затем я спросил его насчет креветочного бизнеса, и нарисованная им картина была столь же печальной, что и у всех остальных.
— Никто их не ловит, никто не выращивает. Слишком мало, чтобы ловить, и слишком холодно, чтобы выращивать. Твое предприятие было здесь лучшей порой, Форрест. А с той поры наступили тяжелые времена.
— Жаль это слышать, — говорю.
Я сел, и папа Буббы приготовил мне стакан чая.
— А ты так и не сталкивался с теми ребятами, что разграбили твою креветочную компанию? — спрашивает он.
— С какими ребятами?
— С этим лейтенантом Деном, старым мистером Триблом и с той обезьяной тоже… как там ее звали?
— Сью, — говорю.
— Ага, вот это те самые.
— Не думаю, что стоит винить Дена и Сью. А кроме того, мне кажется, теперь это уже неважно. Они погибли.
— Да? И как это случилось?
— Это длинная история, — сказал я, и папа Буббы не стал расспрашивать дальше, за что я ему был благодарен.
— Ну так как, — спрашивает он наконец, — что ты собираешься делать дальше?
— Не знаю, — говорю. — Но что-то делать надо.