— На этомъ гнусномъ очагѣ, проговорилъ старикъ, съ ужасомъ обращаясь къ своему спутнику: — на угольяхъ истиннаго креста сожжены были члены мученицы.
Столъ топорной работы находился невдалекѣ отъ очага. Старуха пригласила путниковъ сѣсть за него.
— Чужестранцы, — сказала она, ставя передъ ними ночникъ: — ужинъ скоро будетъ готовъ, а мой мужъ навѣрно торопится домой, чтобы не повстрѣчаться съ полуночнымъ духомъ, проходя мимо проклятой башни.
Орденеръ — читатель безъ сомнѣнія узналъ его и его проводника Бенигнуса Спіагудри — могъ на свободѣ разсмотрѣть странный костюмъ своего спутника, который, опасаясь быть узнаннымъ и арестованнымъ, изощрилъ на немъ все богатство своей фантазіи. Несчастный бѣглый смотритель Спладгеста перемѣнилъ свою одежду изъ оленьей кожи на полный черный костюмъ, оставленный нѣкогда въ Спладгестѣ знаменитымъ дронтгеймскимъ грамматикомъ, утопившемся съ горя, что не могъ добиться почему Jupiter имѣетъ въ родительномъ падежѣ Jоѵіs. Его орѣшниковыя башмаки смѣнились ботфортами почталіона, раздавленнаго лошадьми, въ которыхъ его тонкія ноги помѣщались такъ свободно, что онъ не могъ бы ступить шагу, если бы не набилъ ихъ сѣномъ. Огромный парикъ молодаго французскаго путешественника, убитаго грабителями у Дронтгеймскихъ воротъ, покрывалъ его плѣшивую голову и разстилался по его узкимъ и неравнымъ плечамъ. Одинъ изъ глазъ залѣпленъ былъ пластыремъ, а благодаря банкѣ румянъ, найденной имъ въ карманѣ старой дѣвы, умершей отъ любви, его блѣдныя впалыя щеки покрылись необычайнымъ румянцемъ, распространившимся отъ дождя до самаго подбородка.
Между тѣмъ какъ Орденеръ разсматривалъ своего проводника, Спіагудри, прежде чѣмъ сѣлъ за столъ, заботливо положилъ подъ себя пакетъ, который несъ на спинѣ, завернулся въ свой старый плащъ и все свое вниманіе сосредоточилъ на кускѣ жаркаго, приготовляемаго хозяйкой, и на которое онъ взглядывалъ по временамъ съ безпокойствомъ и ужасомъ, произнося отрывистыя безсвязныя фразы:
— Человѣческое мясо!.. Horrendas epulas!.. — Людоѣды!.. — Ужинъ Молоха!.. — Nec pueros coramo populo Меdеа truсіdеt… — Куда мы попали? Атрей… — Друидесса… — Ирменсулъ… Дьяволъ поразилъ Ликаона…
Вдругъ онъ вскричалъ:
— Праведное небо! Слава Богу! Я вижу хвостъ!
Орденеръ, слушая его внимательно и почти слѣдуя за теченіемъ его мыслей, не могъ удержаться отъ улыбки.
— Въ этомъ хвостѣ нѣтъ ничего утѣшительнаго. Быть можетъ это часть дьявола.
Спіагудри не слыхалъ этой шутки; взглядъ его устремленъ былъ въ глубину комнаты. Онъ задрожалъ и нагнулся къ уху Орденера.
— Господинъ, посмотрите, тамъ, въ глубинѣ, на ворохѣ соломы; въ тѣни…
— Ну? — спросилъ Орденеръ.
— Три голыхъ недвижимыхъ тѣла… Три дѣтскихъ трупа?..
— Стучатся въ дверь, — закричала старуха, сидѣвшая на корточкахъ у очага.
Дѣйствительно, учащенные удары въ дверь послышались среди шума и завыванья свирѣпѣющей бури.
— Наконецъ-то! Это Николь!
Съ этими словами старуха схватила ночникъ и поспѣшно спустилась внизъ.
Наши путешественники не успѣли обмѣняться ни однимъ словомъ, услыхавъ внизу смѣшанный шумъ голосовъ, среди которыхъ явственно раздались слѣдующія слова, произнесенные тономъ, заставившімъ содрогнуться Спіагудри.
— Молчи, старуха, мы останемся. Молнія влетаетъ въ запертыя двери.
Спіагудри придвинулся къ Орденеру.
— Господинъ! — простоналъ онъ: — Мы погибли!..
Стукъ шаговъ послышался на лѣстницѣ и въ комнату вошли два человѣка въ священническихъ одеждахъ, въ сопровожденіи испуганной хозяйки.
Одинъ изъ нихъ высокаго роста носилъ черный костюмъ и круглую прическу лютеранскаго пастора; другой, малорослый, одѣтъ былъ въ рясу отшельника, опоясанную веревкой. Изъ подъ капюшона, спускавшагося на его лицо, виднѣлась черная борода, а руки были спрятаны въ длинныхъ рукавахъ рясы.
При видѣ миролюбивой наружности вновь прибывшихъ, Спіагудри пришелъ въ себя отъ ужаса, внушеннаго ему страннымъ голосомъ одного изъ нихъ.
— Не тревожься, милая, — сказалъ хозяйкѣ священникъ: — христіанскіе пастыри воздаютъ добромъ даже тѣмъ, кто имъ наноситъ вредъ; станутъ-ли они вредить тѣмъ, кто оказываетъ добро? Мы смиренно умоляемъ дать намъ убѣжище. Если преподобный учитель, мой спутникъ, только-что рѣзко отвѣтилъ тебѣ, онъ конечно виноватъ предъ тобою, такъ какъ онъ забылъ наложенный на насъ обѣтъ умѣренности и воздержанія. Увы! И самые святые люди не безъ грѣха. Я заблудился на дорогѣ изъ Сконгена въ Дронтгеймъ, ночью, безъ проводника, не зная гдѣ укрыться отъ непогоды. Преподобный братъ, встрѣченный мною, тоже вдали отъ его обители, удостоилъ разрѣшить мнѣ отправиться съ нимъ сюда. Онъ восхвалялъ мнѣ твое радушное гостепріимство, добрая женщина, и очевидно не ошибся. Не говори намъ подобно злому пастырю: Аdѵеnа, сur intras [11]? Пріюти насъ, достойная женщина, и Господь убережетъ жнивы твои отъ грозы, Господь пошлетъ стадамъ твоимъ убѣжище отъ непогоды, подобно тому, какъ ты пріютила заблудившихся странниковъ.
— Старикъ, — сурово прервала его хозяйка: — у меня нѣтъ ни жатвы, ни стада.
— Ну, если ты бѣдна, Господь благословляетъ бѣдняка прежде богача. Долго лѣтъ проживешь ты со своимъ мужемъ въ почетѣ и уваженіи не за свое богатство, а за добродѣтели. Дѣти твои подростутъ, пользуясь всеобщей любовью, и пойдутъ по стопамъ отца…
— Молчи! — вскричала женщина: — Все останется такъ какъ есть и дѣти наши состарятся презираемыя людьми до конца нашего рода, изъ поколѣнія въ поколѣніе. Молчи старикъ! Благословенія обращаются для насъ въ проклятія.
— Силы небесныя! — вскричалъ священникъ: — Кто же вы? Въ какихъ преступленіяхъ проводите вашу жизнь?
— Что называешь ты преступленіемъ? И что добродѣтелью? Здѣсь мы пользуемся привилегіей: мы не можемъ быть добродѣтельными и не можемъ совершать преступленія.
— Разумъ этой женщины омрачился, — сказалъ священникъ, обратившись къ малорослому отшельнику, сушившему передъ очагомъ свою шерстяную рясу.
— Нѣтъ, старикъ, — возразила женщина: — узнай теперь, гдѣ ты находишься. Лучше внушить ужасъ, чѣмъ состраданіе. Я не помѣшанная, я жена…
Звучный отголосокъ сильнаго удара въ дверь башни заглушилъ, послѣднія слова старухи, къ величайшему разочарованію Спіагудри и Орденера, которые молча, но внимательно слушали разговоръ.
— Да будетъ проклятъ, — пробормотала женщина сквозь зубы: — синдикъ Сконгена, отведшій намъ для жилья эту башню при дорогѣ! Быть можетъ, и это не Николь.
Все же она взяла ночникъ.
— Что за бѣда, если и этотъ окажется путешественникомъ? Ручей можетъ течь тамъ, гдѣ пронесся потокъ.
Оставшись одни, четыре путешественника принялись осматривать другъ друга при свѣтѣ очага. Спіагудри, испуганный сперва голосомъ отшельника, но затѣмъ успокоившійся при видѣ его черной бороды, быть можетъ, снова затрясся бы всѣмъ тѣломъ, если бы примѣтилъ, какимъ пристальнымъ взглядомъ осматривалъ тотъ его изъ-подъ своего капюшона.
Воцарившееся молчаніе прервано было вопросомъ священника.
— Братъ отшельникъ, я принялъ васъ за католическаго священника, уцѣлѣвшаго отъ послѣдняго гоненія, и полагалъ, что вы возвратились въ свой скитъ, когда, къ моему счастью, я повстрѣчался съ вами. Не можете ли вы сказать мнѣ, гдѣ мы находимся?
Полуразрушенная дверь съ лѣстницы отворилась, прежде чѣмъ братъ отшельникъ успѣлъ отвѣтить на вопросъ.
— Жена, гроза собираетъ толпу и за нашимъ гнуснымъ столомъ, отъ грозы ищутъ убѣжища и подъ нашей проклятой кровлей.
— Николь, — отвѣчала старуха: — я не могла помѣшать…
— Да что намъ за дѣло до гостей, коли у нихъ есть чѣмъ платить? Не все ли равно, какъ заработать золото, давъ ли пріютъ путешественнику, или задушивъ разбойника.
Говорившій остановился въ дверяхъ, такъ что четыре гостя могли хорошо разсмотрѣть его. Это былъ человѣкъ колоссальнаго тѣлосложенія, одѣтый подобно хозяйкѣ въ красное саржевое платье. Его огромная голова, казалось, прямо сидѣла на широкихъ плечахъ, что составляло рѣзкій контрастъ съ длинной, костлявой шеей его граціозной супруги. Онъ былъ узколобый, курносый, съ густыми нависшими бровями, изъ-подъ которыхъ, какъ огонь, въ крови сверкали глаза, окруженные багровыми вѣками. Нижняя часть его лица, гладко выбритая, позволяла видѣть широкій ротъ, отвратительная улыбка котораго раскрывала губы, почернѣвшія подобно краямъ неизлѣчимой язвы. Два клока курчавыхъ бакенбардъ, спускаясь съ его щекъ на шею, придавали его фигурѣ четырехугольную форму. На головѣ его была войлочная шляпа, съ которой ручьями текла вода и къ которой онъ и не подумалъ прикоснуться рукой при видѣ четырехъ путешественниковъ.
Завидя его, Бенигнусъ Спiагудри вскрикнулъ отъ страха, а лютеранскій священникъ отвернулся съ удивленіемъ и ужасомъ, не смотря на то, что вошедшій, котораго онъ узналъ, обратился къ нему съ слѣдующими словами:
— Какъ, и вы тутъ, досточтимый пастырь! По правдѣ сказать, я совсѣмъ не разсчитывалъ имѣть удовольствіе снова видѣть сегодня вашу кислую испуганную физіономію.
Священникъ подавилъ возникшее въ немъ чувство отвращенія; черты его лица приняли серьезное, спокойное выраженіе.
— А я, сынъ мой, радуюсь случаю, приведшему пастыря къ заблудшей овцѣ, безъ сомнѣнія, для того, чтобы возвратить ее въ стадо.
— Ахъ, клянусь висѣлицей Амана, — возразилъ тотъ, покатываясь со смѣху: — еще въ первый разъ слышу я, чтобы меня сравнивали съ овцой. Повѣрьте, отецъ мой, если вы хотите польстить ястребу, не зовите его голубемъ.
— Сынъ мой, тотъ, кто обращаетъ ястреба въ голубя, тотъ утѣшаетъ, а не льститъ. Ты думаешь, что я боюсь тебя, между тѣмъ какъ я только тебя жалѣю.
— Должно быть, у васъ большой запасъ жалости, святой отецъ. А я вѣдь думалъ, что вы его весь истощили на томъ бѣднягѣ, предъ которымъ держали вы сегодня свой крестъ, чтобы закрыть отъ него мою висѣлицу.
— Этотъ несчастный, — возразилъ священникъ: — внушалъ менѣе сожалѣній, чѣмъ ты; онъ плакалъ, а ты смѣешься. Блаженъ, кто в