Замѣчаніе было справедливое. Орденеръ снова пустился въ путь и Спіагудри поплелся за нимъ, продолжая размышлять вслухъ о ботаническихъ и физіологическихъ феноменахъ, которые представляло для натуралистовъ озеро Спарбо.
— Господинъ Орденеръ, — говорилъ онъ своему спутнику, который не слышалъ его: — если бы вы захотѣли послушаться преданнаго проводника, вы бы отказались отъ вашего гибельнаго предпріятія. Да, милостивый государь, вы остановились бы здѣсь на берегахъ этого достопримѣчательнаго озера, гдѣ мы вдвоемъ занялись бы цѣлымъ рядомъ научныхъ изслѣдованій, какъ напримѣръ относительно stella саnora раlustris, этого страннаго растенія, признаваемаго многими учеными баснословнымъ, но которое видѣлъ и крики котораго слышалъ епископъ Арнгримъ на берегахъ озера Спарбо. Прибавьте къ тому, что мы имѣли бы удовольствіе жить на почвѣ Европы, въ особенности изобилующей гипсомъ и куда рѣдко заходятъ соглядатаи Дронтгеймской Ѳемиды. Неужто такая перспектива не улыбается вамъ, мой юный патронъ? И такъ, откажитесь отъ вашего безразсуднаго путешествія, тѣмъ болѣе, что, не въ обиду будь вамъ сказано, ваше предпріятіе сопряжено съ опасностью безъ выгоды, periculum sine pecunia, то есть безразсудно и предпринято въ тотъ моментъ, когда вамъ лучше было заняться чѣмъ-нибудь другимъ.
Орденеръ не обращалъ ни малѣйшаго вниманія на слова своего спутника, но поддерживалъ съ нимъ разговоръ тѣми односложными, ничего не выражающими и разсѣянными фразами, которыя болтуны принимаютъ за отвѣты. Такимъ образомъ прибыли они къ деревушкѣ Оельмё, на площади которой въ ту минуту замѣтно было необычайное оживленіе.
Поселяне, охотники, рыбаки, кузнецы оставили свои хижины и столпились вокругъ круглой насыпи, занимаемой какими-то личностями, одна изъ которыхъ трубила въ рогъ, размахивая надъ головой маленькимъ черно-бѣлымъ флагомъ.
— Ну, сюда должно быть забрался какой-нибудь шарлатанъ, — замѣтилъ Спіагудри: — аmbubаіаrum соllеgіа, рhоrmа сороlае, какой нибудь плутъ, превращающій золото въ свинецъ и раны въ язвы. Посмотримъ, какое адское изобрѣтеніе продаетъ онъ этой несчастной деревенщинѣ? Добро бы еще эти обманщики терлись около королей, слѣдуя примѣру датчанина Борха и миланца Борри, этихъ алхимиковъ, вдоволь потѣшившихся надъ Фредерикомъ III [18], такъ нѣтъ, крестьянскій грошъ наравнѣ съ княжескимъ милліономъ не даетъ имъ покоя.
Однако Спіагудри не угадалъ. Подойдя ближе къ насыпи, по черной одеждѣ и круглой, остроконечной шляпѣ узнали они синдика, окруженнаго нѣсколькими полицейскими. Человѣкъ, трубившій въ рогъ, былъ глашатай.
Бѣглый смотритель Спладгеста смутился и тихо пробормоталъ:
— Ну, господинъ Орденеръ, входя въ эту деревушку, я совсѣмъ не разсчитывалъ столкнуться здѣсь съ синдикомъ. Да хранитъ меня святой Госпицій! Что то онъ скажетъ?
Онъ не долго оставался въ неизвѣстности, такъ какъ тотчасъ-же послышался визгливый голосъ глашатая, которому благоговѣйно внимала небольшая толпа обитателей деревушки Оельмё:
«Именемъ его величества и по приказу его превосходительства генералъ-губернатора Левина Кнуда, главный синдикъ Дронтгеймскаго округа доводитъ до свѣдѣнія всѣхъ жителей городовъ, деревень и селеній провинціи, что
„1) голова Гана, уроженца Клипстадура въ Исландіи, убійцы и поджигателя, оцѣнена въ десять тысячъ королевскихъ экю“.
Глухой шопотъ поднялся въ средѣ слушателей. Глашатай продолжалъ:
„2) голова Бенигнуса Спіагудри, колдуна и святотатца, бывшаго смотрителя Спладгеста въ Дронтгеймѣ оцѣнена въ четыре королевскихъ экю“.
„3) этотъ приказъ долженъ быть обнародованъ во всемъ округѣ синдиками городовъ, деревень и селеній, которые обязаны оказать всяческое содѣйствіе къ удовлетворенію правосудія“.
Синдикъ взялъ указъ изъ рукъ глашатая и заунывнымъ торжественнымъ голосомъ провозгласилъ:
— Жизнь этихъ людей объявляется внѣ закона и принадлежитъ всякому, кто пожелаетъ ее отнять.
Читатель легко представитъ себѣ, каково было душевное настроеніе несчастнаго, злополучнаго Спіагудри во время чтенія указа. Нѣтъ сомнѣнія, что признаки величайшаго ужаса, которое онъ не могъ подавить въ ту минуту, привлекли-бы на него вниманіе окружающихъ, если бы оно не было всецѣло поглощено содержаніемъ перваго параграфа указа.
— Оцѣнить голову Гана Исландца! — вскричалъ старый рыбакъ, притащившій съ собой мокрыя сѣти: — клянусь святымъ Усуфомъ, не мешало-бы за одно оцѣнить и голову Вельзевула.
— Да, но чтобы не обидѣть Гана, — замѣтилъ охотникъ, котораго можно было узнать по одеждѣ изъ козлиной шкуры: — необходимо за рогатую голову Вельзевула назначить лишь полторы тысячи экю.
— Слава тебѣ, пресвятая Богородица! — прошамкала, вертя веретено, старуха съ плѣшивой, трясущейся отъ дряхлости головой: — ужъ какъ-бы хотѣлось мнѣ взглянуть на голову этого Гана. Говорятъ будто вмѣсто глазъ у него два раскаленныхъ угля.
— Правда, правда, — подхватила другая старуха: — отъ одного его взгляда загорѣлся кафедральный соборъ въ Дронтгеймѣ. Мнѣ хотѣлось-бы цѣликомъ видѣть это чудовище съ змѣинымъ хвостомъ, съ раздвоенными копытами и съ большими нетопырьими крыльями.
— Кто тебѣ, бабушка, намололъ такихъ сказокъ, — перебилъ ее охотникъ хвастливо: — Я самъ видалъ этого Гана Исландца въ Медсихатскихъ ущельяхъ; такой-же человѣкъ какъ мы, только ростомъ будетъ въ сорокалѣтній тополь.
— Неужели? — спросилъ кто-то изъ толпы страннымъ тономъ.
Голосъ этотъ, заставившій вздрогнуть Спіагудри, принадлежалъ малорослому субъекту, лицо котораго было скрыто широкими полями шляпы рудокопа, а на плечи накинута рогожа, сплетенная изъ тростника и тюлевой шерсти.
— Клянусь честью, — грубо захохоталъ кузнецъ, державшій на ремнѣ свой огромный молотъ: — пусть оцѣниваютъ его голову въ тысячу или въ десять тысячъ королевскихъ экю, пусть ростомъ онъ будетъ въ четыре или въ сорокъ саженъ, меня ничѣмъ не заставишь розыскивать его.
— Да и меня также, — сказалъ рыбакъ.
— И меня, и меня, — послышалось со всѣхъ сторонъ.
— Ну, а если кто захочетъ попытать счастія, — замѣтилъ малорослый: — тотъ найдетъ Гана Исландца завтра въ развалинахъ Арбаръ, близъ Сміазена, а послѣ завтра въ Вальдергогской пещерѣ.
— Да ты не врешь, молодчикъ?
Этотъ вопросъ предложенъ былъ разомъ и Орденеромъ, который слѣдилъ за этой сценой съ интересомъ, легко понятнымъ всякому, кромѣ Спіагудри, и низенькимъ, довольно тучнымъ человѣкомъ въ черномъ платьѣ, съ веселой физіономіей, который при первыхъ звукахъ трубы глашатая вышелъ изъ единственной гостиницы деревушки.
Малорослый въ широкополой шляпѣ, казалось, одно мгновеніе разсматривалъ ихъ обоихъ и отвѣтилъ глухимъ голосомъ.
— Нѣтъ.
— Но почему же ты говоришь съ такой увѣренностью? — спросилъ Орденеръ.
— Я знаю, гдѣ Ганъ Исландецъ, знаю также гдѣ Бенигнусъ Спіагудри. Въ эту минуту оба недалеко отсюда.
Прежній ужасъ съ новой силой охватилъ несчастнаго смотрителя Спладгеста. Онъ едва осмѣливался смотрѣть на таинственнаго малорослаго незнакомца, воображая, что французскій парикъ недостаточно хорошо скрывалъ черты его лица, и принялся дергать Орденера за плащъ, бормоча тихимъ голосомъ:
— Милостивый господинъ, ради Бога, сжальтесь надо мною, уйдемте отсюда, оставимъ это проклятое предмѣстье ада…
Орденеръ, удивленный не меньше своего спутника, внимательно разсматривалъ малорослаго, который, поворотившись спиной къ свѣту, казалось хотѣлъ скрыть свое лицо.
— А Бенигнусъ Спіагудри, — вскричалъ рыбакъ: — я видѣлъ его въ Спладгестѣ, въ Дронтгеймѣ. Это великанъ. И его то оцѣнили въ четыре экю.
Охотникъ покатился со смѣху.
— Четыре экю! Ну, я то ужъ не стану за нимъ охотиться. Дороже платятъ за шкуру синей лисицы.
Это сравненіе, которое при другихъ обстоятельствахъ показалось бы оскорбительнымъ ученому смотрителю Спладгеста, теперь подѣйствовало на него самымъ успокоительнымъ образомъ. Тѣмъ не менѣе онъ хотѣлъ было снова просить Орденера продолжать ихъ путь, когда тотъ, узнавъ, что ему было нужно, предупредилъ его желаніе, выйдя изъ толпы, начинавшей рѣдѣть.
Хотя, прибывъ въ деревушку Оельмё, они разсчитывали переночевать въ ней, но какъ бы по безмолвному соглашенію оба оставили ее, даже не спрашивая другъ друга о причинѣ столь поспѣшнаго бѣгства. Орденеръ надѣялся поскорѣе встрѣтиться съ разбойникомъ, а Спіагудри отъ всей души желалъ поскорѣе разстаться съ полицейскими.
Орденеръ былъ слишкомъ озабоченъ, чтобы смѣяться надъ злоключеніями своего спутника. Первый прервавъ молчаніе, онъ спросилъ его ласковымъ тономъ:
— Ну, старина, въ какихъ это развалинахъ можно найти завтра Гана Исландца, какъ утверждаетъ этотъ малорослый, которому, кажется, все извѣстно.
— Я не знаю… не дослышалъ, высокородный господинъ, — отвѣтилъ Спіагудри, дѣйствительно сказавъ правду.
— Ну, въ такомъ случаѣ я могу встрѣтиться съ нимъ только послѣ завтра въ Вальдергогской пещерѣ?
— Въ Вальдергогской пещерѣ! Это дѣйствительно излюбленное убѣжище Гана Исландца.
— Такъ идемъ же туда, — сказалъ Орденеръ.
— Надо повернуть налѣво за Оельмскій утесъ; до Вальдергогской пещеры менѣе двухъ дней ходьбы.
— Извѣстна тебѣ, старина, эта странная личность, которая, кажется, такъ отлично знаетъ тебя? — осторожно освѣдомился Орденеръ.
При этомъ вопросѣ Спіагудри снова затрясся отъ страха, который началъ было ослабѣвать въ немъ, по мѣрѣ того какъ удалялись они отъ деревушки Оельмё.
— Нѣтъ, право нѣтъ, — отвѣтилъ онъ, нѣсколько дрогнувшимъ голосомъ: — только голосъ то у него больно странный…
Орденеръ попытался успокоить своего проводника:
— Не бойся ничего, старина, служи только мнѣ хорошо и я не выдамъ тебя никому. Если я выйду побѣдителемъ изъ борьбы съ Ганомъ, обѣщаю тебѣ не только помилованіе, но отдамъ и тѣ тысячи королевскихъ экю, которыя назначены за голову разбойника.
Чувствуя необыкновенную привязанность къ жизни, честный Спіагудри въ то же время страстно любилъ золото. Обѣщанія Орденера произвели на него магическое дѣйствіе. Они не только разсѣяли весь его страхъ, но еще пробудили въ немъ ту смѣшную веселость, которая выражалась у него длинными монологами, странной жестикуляціей и учеными цитатами.